Тайные дневники Шарлотты Бронте - Сири Джеймс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На крыше я молила Господа избавить меня от одиночества и горя или хотя бы указать направление, объявить свою волю. Но ничего не произошло. Огромная десница Господня не опустилась, драгоценное наставление не прозвучало в моих ушах. Я вернулась в свою комнату, промокшая и дрожащая, и легла в постель. Когда я наконец уснула, мне привиделся сон.
Меня заточила в высокой башне жестокая и коварная ведьма. Вокруг неистовствовала буря. Всеми забытая, я умирала от голода и ждала, когда возлюбленный спасет меня. Я почти лишилась сил. Несомненно, он помнит обо мне, несомненно, примчится, пока еще не слишком поздно! В окно постучали; я бросилась к нему и распахнула створки. В башню стремительно ворвалась темная фигура в богатой одежде. Мужчина заключил меня в объятия и крепко поцеловал. Это был он! Это был мой возлюбленный герцог Заморна! Но он отстранился и одарил меня нежнейшим взглядом, и я задохнулась от смятения. Это был не герцог. Это был месье Эгер.
Сон продолжался не более минуты или двух, но этого хватило, чтобы, проснувшись, я скорчилась от унижения. Я так старалась убедить себя, что не питаю романтических чувств к своему хозяину, что моя любовь к нему невинна и совершенно благопристойна! Несчастная, несчастная Шарлотта! Что мне делать со столь нежеланными мыслями и образами?
Утром повариха принесла мне чай в постель. При виде моего смятенного лица она встревожилась.
— Vous avez besoin d'un docteur, mademoiselle. J'appel-le un.[51]
— Non, merci, — ответила я, поскольку знала, что врач не может помочь мне.
Буря наконец улеглась, восстановилась хорошая погода; я оделась и отправилась развеяться. Много часов я блуждала по бульварам и улицам Брюсселя. Даже побывала на кладбище, на полях и на холмах за ними. Во время прогулки мои мысли обратились к дому. Я пыталась представить, чем сейчас занимаются родные: Эмили, несомненно, на кухне нарезает рагу, а Табби раздувает огонь и собирается сварить из картофеля подобие клейстера. Папа сидит в кабинете и пишет жалобу в «Лидс интеллидженсер» касательно какого-нибудь вопроса местного импорта. Анна играет с детьми Робинсонов в Торп-Грин, а Бренуэлл декламирует своему ученику какое-нибудь классическое стихотворение. Какие чудные картинки мне грезились! Как я скучала по родным!
Я подняла глаза и обнаружила, что нахожусь в центре города у католического собора Святой Гудулы. Отец с презрением отвергал католицизм, а потому моей природе он был чужд. Тем не менее, живя в пансионате среди его приверженцев, я познакомилась с ним ближе.
Мне почудилось, что звон колоколов приглашает меня к вечерней службе. Неслыханно, но я вошла. Внутри молились несколько пожилых женщин. Я помедлила у двери, пока они не закончили. Я увидела шесть или семь человек на коленях на каменных ступенях, в открытых нишах, которые служили исповедальнями, и направилась туда, влекомая неведомой силой. Исповедующиеся шептались через решетку со священниками. Дама, стоявшая на коленях рядом со мной, ласково предложила мне пройти первой, поскольку сама еще не была готова.
Я колебалась, но в ту минуту любая возможность обратиться с искренней молитвой к Господу была мне желанна, как глоток воды умирающему от жажды. Я подошла к нише и преклонила колени. Через несколько мгновений деревянная дверка за решеткой отворилась, и я увидела ухо священника. Внезапно я поняла, что не знаю, с чего положено начинать исповедь. Что мне сказать?
И я прибегла к неоспоримой истине.
— Mon рère, je suis Protestante.[52]
Священник удивленно повернулся ко мне. Хотя лицо его было в тени, я заметила, что он старик.
— Une Protestante? En се cas, pourquoi avez-vouz appro-ché moi?[53]
Тогда я сообщила, что какое-то время страдала в одиночестве и нуждаюсь в утешении. Священник ласково пояснил, что как протестантка я не могу насладиться таинством исповеди, но он с удовольствием выслушает меня и даст совет, если сможет.
Я заговорила, поначалу сбивчиво, затем все более поспешно и страстно, пока слова не полились рекой. Я поведала ему все — открыла давно сдерживаемую боль, терзающую мое сердце, — и закончила свою речь вопросом, который мучил меня особенно сильно:
— Отец мой, если наши мысли и намерения чисты и благородны, должны ли мы держать ответ перед Господом за греховные видения, которые вторгаются в наш сон?
Насколько я могла судить сквозь решетку, священник испытал замешательство. Наконец он сочувственно произнес:
— Дочь моя, если бы вы принадлежали к нашей вере, я сумел бы вас наставить; но я не сомневаюсь, что в глубине души вы уже знаете, как поступить. Возможно, видения, которые причиняют вам тягостные страдания, ниспосланы Богом для того, чтобы вернуть вас в лоно истинной церкви. Я хотел бы помочь вам, но мне нужно больше времени. Приходите ко мне домой, и мы все обсудим.
Он дал мне свой адрес и велел прийти на следующее утро в десять.
Поблагодарив священника, я встала и бесшумно удалилась. Я была у него в долгу за проявленную доброту, однако понимала, что не вернусь. Он казался порядочным человеком, но в моем смятенном состоянии я боялась, что сила его убеждения окажется чересчур велика и вскоре мне придется перебирать четки в келье монастыря кармелиток.
Придя в пансионат, я подробно рассказала об этом случае (который, дорогой дневник, позднее произошел с Люси Сноу в «Городке») в письме к Эмили, скрыв, правда, содержание своей исповеди. Я ощущала пользу оттого, что поделилась страданиями с сестрой, равно как и со священником — человеком умным, достойным и благим. Мне уже стало легче.
«Не сомневаюсь, что в глубине души вы уже знаете, как поступить». Таковы были слова священника, единственное и верное его наставление. Той ночью я лежала в кровати, вокруг меня сгущался мрак, и мысли бушевали во мне, словно темный и бурный прилив.
— Что мне делать? — воззвала я к пустоте.
В голове незамедлительно возник совет: «Ты должна покинуть Бельгию!» Он был так ужасен, что я невольно заткнула уши. Я не хотела возвращаться домой, к праздности, поскольку там меня не ждало никакое занятие, и еще меньше хотела покидать месье Эгера, понимая, что потеряю его окончательно. И все же мысль о том, чтобы остаться, была не менее мучительной. Как я могла оставаться в этом доме и день за днем лелеять единственную надежду — увидеть его хотя бы мельком? Как я могла так жить, зная, что никогда не смогу открыто выразить свое расположение?
— Если я должна уехать, пусть меня оторвут от него! — крикнула я. — Пусть другие примут решение!
— Нет! — тиранически отчеканила Совесть. — Никто не поможет тебе, Шарлотта. Ты должна сама себя оторвать. Должна вырезать себе сердце.
— Подумай о долгих одиноких днях впереди! — воскликнула Страсть. — Ты будешь отчаянно мечтать о весточке, но тебе останутся лишь воспоминания!
Много недель я сгорала в агонии тягостной нерешительности. У меня не было желания оставаться и не было сил бежать. Наконец внутренний голос заявил, что пора действовать: отказаться от Чувства и последовать велению Совести. Тайная любовь, которая пылала в моей груди, неразделенная и неизвестная, могла лишь погубить питавшую ее жизнь. Одно только страшное слово звучало в моих ушах, напоминая мне мой мучительный долг: «Бежать!»
Вскоре после возобновления учебы я собралась с духом. Улучив момент, когда мадам Эгер останется в гостиной одна, я с извинениями уведомила о своем отъезде. На мгновение привычно безмятежное лицо мадам затопили удивление и облегчение, затем маска вернулась на место.
— Ничего страшного, мадемуазель, — ледяным тоном промолвила она. — Мы справимся. Можете отправляться хоть сегодня, если угодно.
На следующий день месье Эгер послал за мной. Когда я появилась в его библиотеке и села на предложенный стул, я изо всех сил сдерживала слезы и готовилась к тому, что считала неизбежным: спокойным, взвешенным словам прощания. Вместо этого, к моему изумлению, он воззрился на меня с поднятыми бровями и воздетыми руками; глаза его горели недоумением и болью.
— Что за безумие? Вы уезжаете? Что на вас нашло? Вы здесь несчастливы?
— Месье, я была счастлива. Мне горько покидать пансионат и вас. Но мне придется.
— Почему? Вам предложили другое место?
— Нет.
— Тогда зачем вы возвращаетесь?
— Это неважно, месье, но я должна вернуться.
— Повторяю: зачем?
Как я могла ему объяснить? Даже его собственная жена, по-видимому, не осмелилась озвучить истину.
— Я… я слишком давно не была дома, месье. И стосковалась по родным.
— Понимаю вашу тоску, мадемуазель. Вам следовало отправиться домой на долгие каникулы, как я и советовал. Но уезжать теперь… школьный год только начался! Отыскать хорошего учителя английского совсем непросто. Что мы будем делать?