Восстание - Радмила Александровна Ёлкина

свое и его дыхание. Но позвала я его не за тем, чтобы он вколол мне лекарство, а за тем, чтобы снова осмотреть то, что я обнаружила прошлой ночью. И когда мы пришли на место, то снова сидели и гадали над гребанным паролем. Только молча. Ему, так же как и мне, не позволяла гордость начать первым разговор. И если бы не моя обида на него, я посмеялась бы над этой чертой его характера. Потом мы так же молча пошли обратно. Когда начали подходить к ночлегу, я достала шприц и лекарство. Я кинула взгляд на Дежурного, он уже открыл рот, чтобы что–то мне сказать, но тут же закрыл его. Введя себе лекарство, я пошла дальше и улеглась у дерева, тогда как все остальные были у костра. Через десять минут я уснула, чувствуя как боль понемногу уходит.

Утро. Мы все встали и направились к лагерю. Все шло без изменений. К вечеру мы дошли до нашего места. Наши беженцы сидели у дерева тихо и смирно. Нам с Викой все–таки удалось их напоить водой. Они пили очень жадно. Игорь решил, что начнем расспрашивать их завтра, а пока нас всех он отправил отдыхать. У меня отнимались ноги. И как–то все равно Варя умудрилась заставить меня пойти к реке. Мы искупались. Глядя на сестру, мне становилось весело. За эти два дня, что меня не было рядом, я соскучилась по ней. И поэтому весь оставшийся вечер я отдала Варе. Она после всего веселья со мной утомилась и пошла спать. Эти дни она, видимо, спала в палатке Макса. Я хотела остановить ее, но Максим посмотрел на меня так, что я сразу поняла, он не против этого, даже за то, чтобы Варя спала на его месте. Через час почти никого не было возле костра, а еще через полчаса все разошлись по палаткам, и только мы с Максимом остались сидеть у огня. Я сидела рядом с ним и изредка поглядывала на беглецов, они тоже спали.

– Иди в палатку, – коротко произнес Максим. Я невольно улыбнулась тому, что он решил заговорить первым. Но я молчала и ничего не отвечала ему. Потом пододвинулась к нему поближе и положила голову на его плечо. Он тяжело вздохнул. – Ты каждую ночь колешь себе лекарство? До сих пор больно? – в его голосе начала звучать забота.

– Я колю его себе не столько из–за боли, сколько из–за плохого сна. Я подолгу не могу уснуть, все время кошмары. А с лекарствами я быстро отрубаюсь.

– Мазь еще осталась? – спросил он, я кивнула в ответ. – Хорошо. Я все ломаю голову над кодом, и мне ничего не приходит на ум. У тебя есть какие–нибудь мысли?

– Пока нет. Стоит немножко подождать. Иногда стоит выкинуть все из головы, и тогда, возможно, найдется верный ответ. Ты совсем, что ли, не спал? У тебя круги под глазами. Иди спи, я сегодня подежурю, – он отрицательно качал головой. – Если и есть в нас что–то общее, Макс, то это вечное упрямство.

– И жертвенность, – добавил он.

В итоге из нас двоих никто не пошел спать в палатку. Утром мы встали раньше всех и потому начали готовить завтрак. Беженцы с жадностью смотрели на еду. Я была бы только рада дать им еды, но мне запрещали это делать. Я дала им только воды. После того, как все проснулись и поели, мы все начали думать, что делать с людьми, которых мы нашли. Игорь взял на себя того парня, у которого нашел фонарь. Дима одну из девушек. Максиму оставалась Таяна, что меня не обрадовало. Я попросила его помочь ему. Закатывая глаза, он все–таки согласился. И вот мы втроем шли в лес подальше от лагеря, чтобы нас никто не мог больше слушать. Максим старался говорить спокойно, но так как девушка ему ничего не отвечала, он приходил в бешенство. Я нашла ей палку и дала в руки.

– Кто–то еще был с вами? – спросила я ее больше ласково, чем спокойно. Она отрицательно покачала головой. – Как вы сбежали? – вместо того, чтобы написать ответ на земле, она его нарисовала. Они сбежали легко. Да, Максим говорил правду на счет охраны 105–ого города. Потом она все стерла и начала лихорадочно писать цифры.

– Что она делает? – недоумевал Максим. Тем временем Таяну начало трясти, по щекам ее начали течь слезы, лицо ее исказилось какой–то гримасой боли. Пока я пыталась привести ее в чувство, Дежурный решил сбегать и спросить у других беженцев, что с ней такое. Я дала ей фляжку воды, она поперхнулась.

– Что случилось? – спрашивала я ее, когда она продолжала чертить одни и те же цифры. – Четыре… пять… три… восемь… Что это значит? – я пыталась расспросить ее, но она захлебывалась своими слезами, да и как бы она ответила? Через некоторое время прибежал Максим. Былая суровость сменилась каким–то сочувствием. – Ну, что? – он отвел меня в сторону, видимо, чтобы Таяна ничего не слышала.

– В общем, когда они сбегали, ее брата убил какой–то человек. И все они с полной уверенностью говорят, что это был ни Дежурный, ни охранник. Но что значат эти цифры? Как–то же они связаны со смертью ее брата. Но как?

– Ее нужно утешить, – говорила я, даже не слушая его. – Оставь нас, пожалуйста. Максим, я справлюсь, – он кивнул головой и с задумчивым видом пошел к лагерю. – Мне очень жаль, – и это все, что мне пришло в голову. И я подумала, что самое нужное – рассказать ей свое горе, чтобы она знала, что она ни одна такая, что как–то надо жить дальше. – Знаешь, у меня был один друг, он был мне как брат. Именно благодаря ему я смогла сбежать, могла оказаться именно здесь. Сам он не убежал. Его мало того, что выбрали Праведники, в него выстрелил какой–то Дежурный. Я, конечно, надеюсь на то, что он жив, но ты сама, наверное, понимаешь, что это маловероятно! – мне самой хотелось плакать, душа снова заныла. Пусть раны заживают, но где тот факт, что они не начнут снова кровоточить? Я смотрела на Таяну и понимала, что должна воздержаться от слез, ведь она ,больше не плакала, а внимательно меня слушала. – Ты теперь должна понять, что дальше надо как– то жить. Я не говорю тебе, чтобы ты забывала своего брата, наоборот ты должна помнить его и понимать, что ему теперь живется гораздо лучше, чем раньше. Разве он теперь мучается от голода и холода? И