Владимир Ост. Роман - Сергей Нагаев

– Галина.

– Очень приятно.

– Мне тоже приятно познакомиться, но мне уже пора.

– Да ладно, Галь, оставайся еще.

– Нет. Мне и правда пора.

– Точно?

Галина кивнула.

– Ну, тогда я провожу до станции.

– Нет, меня на этой «Волге» отвезут, я уже договорилась.

– Жаль. Очень, очень, очень жаль. Ладно, тогда завтра встретимся в офисе. Я надеюсь.

– Надеяться всегда можно. Но в офисе я вряд ли буду появляться. Я дома… работаю.

– Это хуже. Тогда хоть телефончик свой дай. Я подскочу, и мы вместе поработаем.

– Ну, не знаю… Это как-то … Я, кстати, замужем.

– Понятно, – Владимир даже с лица спал. – А я думал, ты здесь одна.

– Здесь одна. А дома муж бывает. Вечерами. Или поздними вечерами.

– А днем?

– Днем?

– Да. Почему люди не могут пообщаться днем? – сказал Осташов и сунул руку в карман. – Сейчас я найду, чем записать телефон.

По лицу Галины вовсю гулял румянец. Она быстро огляделась по сторонам и тихо сказала: «Не надо записывать, лучше запомнить», – и назвала номер.

– Ну, я поехала, до свиданья.

– А я пойду окунусь, – сказал он. – Что-то голову напекло.

Владимир распрощался и спустился к реке. Здесь он достал из кармана ключ от квартиры и нацарапал им номер телефона на пачке сигарет.

Затем сел на валявшийся рядом обломок толстой ветки и уставился на водную гладь. До другого, пологого берега, где простирался обширный луг, было не меньше пятидесяти метров. Посидев некоторое время в приятном безмыслии, Владимир разделся и зашел в реку.

Он с наслаждением, медленно разводя перед собой руками, поплавал на глубине, где вода была особенно прохладной, вышел на берег и, совершенно расслабленный, ничком упал на траву.

Полежал так некоторое время, потом перевернулся на спину. Солнце светило прямо в лицо. Осташов щурился. Сквозь ресницы он видел, как от светила к нему тянулись лучи, похожие на крылья стрекозы или другого насекомого – тончайшие, прозрачные, переливающиеся радугой красок, переплетенные золотыми жилками.

Солнечные лучики-крылья напомнили Владимиру некоторые эпизоды из детства – пожалуй, самые счастливые моменты его жизни. И он с удовольствием мысленно окунулся в атмосферу тех памятных беззаботных дней.

Это происходило в Ростове-на-Дону (очередное место службы отца), мать тоже работала – Володя после занятий в школе был предоставлен самому себе, то есть все свободное время проводил со сверстниками на улице. Гонял в футбол, стрелял из рогаток и самострелов, запускал воздушных змеев, бегал наперегонки, играл в салки и прятки, таскал со строек карбид и с его помощью устраивал взрывы, носился с горок на самодельной «тачке» – платформе, сколоченной из дощечек и снабженной в качестве колес подшипниками – сзади двумя маленькими, а спереди одним большим, посаженным на деревянный поперечный рычаг, который можно было поворачивать, управляя таким образом гоночным снарядом… Словом, дни его были заполнены делами и заботами до отказа.

Но больше всего ему нравилось ловить с ребятами насекомых. Одно время это превратилось для них в настоящую страсть. Кузнечики, богомолы, бабочки, шмели, жуки, стрекозы – все становилось предметом охоты. Каждый из приятелей старался поймать экземпляр покрупнее. Козявок пришпиливали булавками к плотному картону, либо, что было практичнее, ко дну больших спичечных коробок (раньше такие продавались). Было очень важно зафиксировать букашек в зрелищной позе до того, как их тельца и конечности высохнут и станут ломкими, поэтому сразу после смерти насекомых на игле, им аккуратно расправляли лапки и крылышки.

Это были охотничьи трофеи, аргументы в хвастовстве. А у Володи была и другая причина для коллекционирования этих удивительных существ – чтобы рисовать их. Это чертовски удобно – в любое время иметь в своем распоряжении подлинных натурщиков и натурщиц, пусть и в виде мумий.

Рисовать насекомых было нелегко, особенно трудно давалось Володе изображение крыльев. Однако Осташов умел быть настойчивым, и сейчас, сидя на берегу реки в Красково и глядя сквозь прикрытые ресницы на лучи солнца, Владимир с ностальгией вспоминал, как он шаг за шагом продвигался в своем умении изображать безупречные формы летательных механизмов насекомых. Гораздо позже, впрочем, он понял, что на самом деле главная сложность заключалась не в том, чтобы достоверно нарисовать контуры крылышек и правильно прочертить внутренние прожилки, а чтобы передать заключенную в этих лопастях невесомость, сочетанную с поразительной для столь невеликих размеров силой.

Нельзя сказать наверняка, какое из детских увлечений – рисовать насекомых или ловить их – было в те дни для Володи более захватывающим. Процесс охоты (Осташов это отлично помнил) рождал в его сердце неописуемую по пронзительности гамму чувств.

Владимиру стало любопытно вспомнить какие-нибудь конкретные ситуации ловли насекомых. И первым ему на память пришел эпизод с бабочкой-махаоном. Этот случай сохранился в памяти до мельчайших подробностей.

Вот бабочка неторопливо летает около большого цветущего куста жасмина. Наконец, выбрав цветок, садится на него – словно по заказу всего лишь на расстоянии вытянутой руки от затаившего дыхание Володи. Он смотрит на это чудо и верит и не верит, что сможет поймать красавицу. Насыщенно желтый фон ее наряда весь покрыт ажурными черными кружевами, а каждое из двух нижних, малых крыльев украшено ярко-синей линией, которая скачет острыми волнами и обтекает своим последним, особенно широким всплеском красное пятнышко – красное, будто солнце на рассвете…

Как назло сачка под рукой нет.

Очень медленно, чтобы не спугнуть бабочку, Володя протягивает сложенные лодочками ладони. Вот его руки уже рядом с ней, справа и слева от цветка, и уже остается только схлопнуть их, как вдруг она вспархивает. Сердце мальчишки обрывается вниз, но быстро возвращается на место: бабочка не улетает прочь, а, лишь покружившись рядом, опять садится на тот же цветок. Она сует хоботок в тарелочку цветка. Спокойно сидит. Его руки рядом, наготове. Пора! Раздается хлопок – пальцы лишь задевают бабочку, которая на долю мгновения опережает охотника и взвивается в воздух.

Все, он спугнул ее навсегда. Так с тоской думает Володя. Но бабочка, полетав немного, вновь садится на тот же самый цветок. Такого не бывает, так не может быть, но это так. Вот она, совсем близко – если не сдерживать дыхание, то оно даже может потревожить ее. Ну, теперь он ее не упустит! Руки тянутся вперед. Медленно-медленно. Только не надо спешить! Неожиданно она, пару раз нервно взмахивает крыльями, словно собираясь взлететь. Нет, если действовать такими темпами, ее можно и упустить, мелькает в голове Володи, и он делает резкое движение, и бабочка, почуяв неладное, взметается вверх. Володя замирает как вкопанный и не убирает рук – черт возьми, она должна, должна снова сесть на этот цветок, думает он словно в тумане. И происходит чудо, которое ему чудом уже не кажется, бабочка, не понимая грозящей опасности, действительно садится на прежнее место. Ну, все – ты моя, думает Володя. Он облизывает пересохшие губы. Больше он не оплошает. Сейчас-сейчас. Но в душе проскальзывает сомнение: а если она опять успеет среагировать? В глазах рябит от напряжения. Он хлопает ладонями и сразу же разнимает их, поскольку решает, что она успела вырваться, и вдруг до него доходит, что он напрасно открыл ловушку – бабочка была в руках, она точно была там, она попалась, а он отпустил ее! Бабочка неуверенно машет помятыми крыльями, делает несколько кругов около куста, затем летит выше и дальше, и дальше, и скрывается из виду… Ну и черт с ней, все равно она с такими обтрепанными крыльями в коллекцию не годится, думает Володя, пылая от обиды, задыхаясь от ненависти к себе…

Да с бабочками ему не очень везло. Трудно было добыть также и большую стрекозу. Впрочем, за стрекозами он охотился редко. Высыхая, эти вертолетики теряли свое очарование, потому что мутнели их выпученные глаза. Только у живых стрекоз (особенно у крупных – дозорщиков) можно было наблюдать непередаваемый, переливающийся из синего в зеленый и обратно, глубокий цвет глаз.

Другое дело кузнечики с их мелкими, невыразительными гляделками. Хотя у этих (во всяком случае, у некоторых из них – у красноперок) была своя изюминка – роскошные, малиновым баяном распахивающиеся крылышки. Кстати, вот тоже вроде бы шустрая братия, однако их Володя всегда ловил с легкостью. Причем, обходился без сачка или какого-либо другого снаряжения.

Но кого нельзя было взять голыми руками – это шмелей, пчел и ос. А самым опасным среди летунов считался красноголовый шмель – так мальчишки называли мощное, похожее на шершня насекомое длиной около четырех-пяти сантиметров. Вспомнив о нем, Осташов отчетливо представил себе этого демона, который и в самом деле имел красную либо оранжевую голову, снабженную устрашающими клещами челюстей. Крылья – дымчатые, желто-коричневые, отливали иссиня-вороным, металлическим блеском. На внешней стороне мохнатого черно-коричневого брюшка – четыре крупных желтых пластины, которые блестели, как бы постоянно выдавая (в четырех экземплярах – для дураков) предупреждающий светофорный знак «Движение запрещено». Оканчивалось брюшко пятью жалами – Володя подсчитывал.