Шесть великих идей - Мортимер Адлер

Я говорю обо всем этом, чтобы объяснить, почему анализ важнейших проблем и вопросов, касающихся истины, блага, красоты, свободы, равенства и справедливости, который я собираюсь предпринять в следующих двух главах, не будет исчерпывающим. Тем не менее даже краткий обзор нужен для понимания того, что должно быть сделано каждым, кто не захочет прерывать размышления на тему этих шести идей.

Для достижения необходимой краткости, за которую, я уверен, читатели будут мне благодарны, я должен буду внимательно подходить к выбору. Я отобрал те проблемы и вопросы, которые имеют самое непосредственное отношение к кругу проблем, рассмотренных в предыдущих главах. В некоторых немногочисленных случаях я попытаюсь показать, как может быть разрешен основной конфликт между конкурирующими теориями и как могут быть найдены ответы на важные вопросы.

Читатели, которые уже начали оспаривать и подвергать сомнению взгляды, высказанные мной на страницах этой книги, и те, кто только собирается сделать это при чтении двух оставшихся глав, надеюсь, продолжат обдумывать интересующие их проблемы и дальше. Исследование логических лабиринтов великих идей может стать не только бесконечным и напряженным процессом, но и увлекательным приключением, крайне полезным и приятным использованием своих интеллектуальных способностей. Не зря Платон назвал «драгоценным наслаждением» опыт философских рассуждений.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

Некоторые проблемы истины, блага и красоты

Определение истины как совпадения или согласия мыслей со словами и реальностью базируется на некотором числе принятых допущений.

Одно из них состоит в том, что мы предполагаем существование реальности, независимой от сознания человека и того, что он думает. Другое — в том, что реальность имеет определенный характер. Если она была бы полностью неопределенной, никакое из высказываний не могло бы считаться ни истинным, ни ложным, а любые диаметрально противоположные предположения о ней могли бы стать и истинными, и ложными одновременно.

Принцип противоречия не может быть основным правилом мысли, которому мы будем следовать в наших усилиях по достижению правды. Мы можем одновременно думать, что определенное положение дел существовало или не существовало, и никакое из этих предположений не будет предпочтительным для наших размышлений.

Отвергая существование правды и лжи, радикальный скептик должен непременно отрицать либо наличие независимой реальности, либо то, что она имеет определенный характер, с которым может совпадать или не совпадать то, что мы думаем. Очевидно, дойдя до таких крайностей, скептик обязательно начнет противоречить самому себе. Если он утверждает истинность своего высказывания, что не существует независимой реальности или что она не носит определенного характера, его собственная позиция не имеет под собой основы. Если он утверждает истинность своего отрицания, то сделать это он может только на основе, которая обязательно предполагает существование определения истины.

В случае, когда крайнего скептика не пугает опасность самопротиворечия, у нас остается всего два варианта: первый — прекратить разговор как очевидно бесполезный; второй — подвергнуть его позицию проверке практикой.

Практическая теория истины, убедительно сформулированная и обоснованная американским философом Уильямом Джеймсом[69] в начале XX века, часто неправильно истолковывалась как новое определение истины. Однако Джеймс, напротив, принял традиционную версию — так называемую теорию соответствия для истины и предлагал использовать полезные признаки или критерии для определения истинности или ложности данного выражения.

Практическая точка зрения, что мнение истинно, если оно функционирует, и ложно, если не работает, не говорит нам ничего о том, что можно назвать истиной, но только о том, является ли рассматриваемое мнение истинным или ложным. Человек в лодке, спускающийся вниз по реке, может считать, что до опасного порога более шести километров, в то время как до него остается всего полтора. Если он положится на это мнение и решит вздремнуть, то его путешествие закончится катастрофой. Ложность его представлений ярко проявляется в том, что оно работает так, как ожидается. Мнение проходит проверку практикой, если оно совпадает с истинным положением вещей, следовательно, оно работает так, как должно. Прежде всего это проверка истины, а не определение того, в чем она состоит. Радикальный скептик начнет предполагать, что он может отрицать теорию соответствия, но может ли он отрицать практическую проверку?

Апологеты Фридриха Ницше[70], наиболее радикального из философов-нигилистов, считают себя обязанными каждый раз замечать: несмотря на то что истину выбросили через парадные двери, ей было позволено войти через черный ход. Таким образом, они, хоть и с большим сопротивлением, но показывают, что принимают проверку практикой. Отрицание практического испытания в мире действий является настолько самоубийственным шагом, что это может поколебать даже крайний догматизм любого скептика. Проверка практикой истинности или ложности определенного мнения имеет для нас ценность, превосходящую его полезность для опровержения скептицизма. Один из способов определения истинности или ложности конкретного мнения довольно часто называют «предсказанием и верификацией».

Когда наше мнение заставляет нас ожидать определенного результата и он достигается, это означает, что оно успешно работает. Мнение проходит проверку практикой, и мы считаем его истинным.

Кажется, что не существует достойного возражения такому взгляду — вспомним, например, случай со смертельно опасным порогом и с путаницей с километрами. Но когда мы переходим к обобщениям — высказываниям, которые должны быть универсальной истиной, — предсказание и верификация не оказывают такого действия.

Любое высказывание, явно или неявно касающееся всех без исключения объектов, не может быть признано определенно истинным на основании конечного числа наблюдаемых случаев, которые подтверждают рассматриваемое мнение. Успешные подтверждения не верифицируют обобщение в том смысле, что они не доказывают окончательность и непогрешимость истины. Они верифицируют его только в том смысле, что показывают большую его вероятность; это увеличивает нашу степень уверенности в истинности обобщения.

Предсказание и верификация, или применение проверки практикой, выходят за пределы вероятностного подхода только в том случае, когда негативный исход опровергает обобщение. Так как оно должно выполняться универсально и без исключений, то единственное исключение, продемонстрированное единственным негативным исходом, точно его опровергает. После этого его ложность становится окончательной и не подлежащей сомнению.

Замечание о вероятности приводит нас к тому, что, как мне кажется, можно назвать самой сложной проблемой в сфере размышлений об идее истины. Вопрос может быть поставлен просто: все ли вероятности субъективны или в определенных областях реальности их можно назвать объективными? Позвольте мне объяснить этот вопрос.

Объективная вероятность означает неопределенность, присущую самой структуре реальности. Субъективная вероятность измеряет степень нашей неуверенности или сомнения в истинности суждения о реальности.

Утверждение о субъективности вероятностей эквивалентно тому, что ее степени всегда выражают меры уверенности в том, что определенное мнение истинное или ложное. Оно само по себе, по отношению к реальности, истинно или ложно, но мы не знаем с уверенностью, является ли оно правдой; обычно мы считаем его истинным с некоей долей уверенности, далеко не абсолютной. Когда мы говорим, что оно более или менее вероятно, мы не утверждаем, что оно истинно. В этом случае степень нашей уверенности в его истинности — больше нуля и меньше единицы.

Точка зрения, согласно которой все вероятности можно назвать субъективными, предполагает, что реальность полностью определена — что все является тем или другим, но не тем и другим одновременно. Принцип противоречия не только мысленный закон, который проявляется в наших попытках добраться до истины. Это также закон существования. Ничто не может быть и не быть в один момент времени; точно так же ничто не может одновременно обладать каким-либо свойством и не обладать им. Если область реального существования не совпадала бы без исключений с принципом противоречия, он не мог бы столь явно проявлять себя в наших попытках достичь истины.

Азартные игры скорее подтверждают, а не опровергают субъективность вероятности. Рассматривая следующий бросок монеты, мы понимаем, что, исходя из теории вероятности, шансы выпадения «орла» и «решки» равны. Это значит только то, что наша степень уверенности в ставке на выпадение «орла» или «решки» — пятьдесят на пятьдесят. Хотя два высказывания «выпадет орел» и «решка» субъективно равновероятны, только одно из них объективно истинно, а второе — ложно. Мы не знаем, какое из них верное, но понимаем, что вероятности их истинности одинаковы. Правдой будет только одно из этих утверждений.