День исповеди - Аллан Фоллсом

К ужасу Марчиано, против выступил один лишь кардинал Парма. Остальные — монсеньор Капицци и кардинал Матади — промолчали. Задним числом Марчиано понял, что в этом нет ничего удивительного. Палестрина все точно рассчитал заранее. Парма, непреклонный консерватор, никогда не согласился бы на это. А вот Капицци, имевший ученые степени Оксфордского и Йельского университетов, и Матади, префект Конгрегации епископов, принадлежавший к одному из самых видных семейств Заира, были совсем иными. Они оба относились к разряду амбициозных политических хищников, из тех, которые если и не достигали поставленных перед собой высоких целей, то лишь по чистой случайности. Чрезвычайно честолюбивые и хитрые до коварства, они оба имели в церкви могучую поддержку. И, что еще важнее, зная, что у Палестрины нет стремления самому занять высший пост, каждый из них всерьез рассчитывал на папство, понимая в то же время, что получить тиару может кто угодно, буде на то прихоть госсекретаря Святого престола.

Сам же Марчиано был иной породы — человек, достигший своего нынешнего положения не только благодаря уму и сознательному неучастию в политических интригах, но потому, что в сердце своем он оставался простым священником, верующим в свою церковь и в Бога. Это делало его поистине «верным»; его вера, его «святая невинность», с одной стороны, долго не позволяла ему увидеть истинную суть Палестрины и допустить, что такой человек вообще может существовать внутри нынешней церкви, а с другой стороны, облегчала первому министру манипулирование им.

Внезапно Марчиано с силой стукнул кулаком по столу и в гневе проклял себя за слабость и наивность и даже за набожность, так долго не позволявшие ему откликнуться на призыв и вступить в борьбу. Если бы осознание и гнев пришли к нему раньше, он смог бы что-нибудь сделать, но сейчас уже было слишком поздно. Папа полностью передал контроль над деятельностью Святого престола Палестрине, а единственный, кто осмеливался возражать против создавшегося положения вещей, кардинал Парма, умолк навсегда. Капицци и Матади склонились перед лидером и покорно последовали за ним. Как и он сам, Марчиано, безнадежно увязший в ловушке собственного характера. В результате Палестрина жестко взял в свои руки бразды правления и привел в действие ужасную машину, не знающую обратного хода. И теперь всем остается только ждать, когда же в Китае установится настоящая летняя жара.

50

Сорокашестилетний Ли Вэнь вышел из кабины лифта на восьмом этаже и зашагал по коридору. Ему требовался номер 886, где он должен был встретиться с Джеймсом Хоули, инженером-гидробиологом из Уолнат-крик, что в Калифорнии. Сквозь стекло было видно, что дождь прекратился и сквозь облака начало проглядывать солнце. Согласно прогнозам, день предстоял жаркий, с изнуряющей влажностью воздуха, и такая погода должна была продержаться еще несколько дней.

Дверь с номером 886, находившаяся почти точно посередине коридора, оказалась полуоткрыта.

— Мистер Хоули? — вопросительно произнес Ли Вэнь.

Ответа не последовало. Ли Вэнь повысил голос.

— Мистер Хоули!

Снова молчание. Тогда он толкнул дверь и вошел.

Внутри работал цветной телевизор, показывавший новости, а на кровати был разложен светло-серый костюм для очень высокого человека. На спинке стула висели белая рубашка с короткими рукавами, галстук в полоску и трусы. Слева от входа находилась ванная. Дверь ее тоже была открыта, из-за нее доносился плеск воды.

— Мистер Хоули!

— Мистер Ли! — Сквозь шум льющейся из душа воды прорвался голос Джеймса Хоули. — Тысяча извинений. Меня срочно вызвали на совещание в Министерстве сельского и рыбного хозяйства. О чем пойдет разговор — не знаю. Впрочем, это и не важно — все, что вам нужно, находится в конверте, который лежит в верхнем ящике. Думаю, вы даже успеете на поезд. А чаю или чего-нибудь покрепче мы с вами выпьем в другой раз.

Ли Вэнь постоял секунду-другую в нерешительности, но затем подошел к комоду и выдвинул верхний ящик. Там оказался фирменный конверт отеля с написанными от руки буквами «Л» и «В». Достав конверт, он открыл его, бегло просмотрел содержимое, после чего сунул конверт в карман пиджака и задвинул ящик.

— Благодарю вас, мистер Хоули, — сказал он, обращаясь к облаку пара, выплывавшего из ванной, и быстро вышел из комнаты, прикрыв за собой дверь.

В конверте оказалось именно то, что ему обещали, и задерживаться дольше смысла не было. Чтобы покинуть отель, пересечь проспект Цзяньгомэньнэнь и войти в вагон поезда, ему потребовалось немногим больше семи минут.

Если бы Ли Вэнь что-нибудь забыл в номере Джеймса Хоули и сразу же вернулся туда, он увидел бы выходящего из ванной комнаты приземистого коренастого китайца, одетого в строгий деловой костюм. Незнакомец подошел к окну и посмотрел вслед Ли Вэню, который поспешно переходил улицу, направляясь к железнодорожной станции.

Отвернувшись от окна, незнакомец извлек из-под кровати чемодан, быстрыми движениями убрал туда столь аккуратно приготовленную одежду Джеймса Хоули, после чего удалился, оставив ключ от номера на кровати.

Через пять минут он уже сидел в серебристом «опеле» и сворачивал на проспект Чунвэньмэнь, держа одной рукой руль, а другой — сотовый телефон. Чень Инь довольно ухмылялся. Большинству он был известен как преуспевающий торговец цветами, но в ограниченном избранном кругу его знали как мастера имитации голосов и акцентов. В частности, ему прекрасно удавался американский английский — вот и сейчас он говорил точь-в-точь как говорил бы Джеймс Хоули, вежливый, хотя и несколько высокомерный американец, инженер-гидробиолог из Уолнат-крик, Калифорния, если бы такой человек существовал на самом деле.

51

— Благодарю вас, мой друг, — сказал по-английски Томас Добряк.

Затем он закрыл сотовый телефон и положил его на сиденье рядом с собой. Чень Инь позвонил в заранее оговоренный промежуток времени и сообщил вполне ожидаемую новость. Ли Вэнь получил документы и сейчас возвращался домой. Личного контакта не было. Чень Инь оказался молодцом. Вполне надежным человеком. К тому же он самостоятельно отыскал Ли Вэня, что само по себе было не просто — выявить согласную на все никчемную пешку, обладающую достаточными знаниями и личными мотивами для того, чтобы сделать то, что потребуется, да еще и такую, которую можно будет без труда заставить замолчать или попросту устранить, когда придет время.

Чень Инь уже получил аванс на счет в банке, а когда Ли Вэнь сделает свое дело, к нему поступит остаток. А потом обоим предстоит исчезнуть: Ли Вэню потому, что он больше не сможет принести совершенно никакой пользы; оставлять его в живых будет неразумно, так как он представляет собой какую-никакую, но все же ниточку, ведущую к ним. Ну а Чень Иню будет разумнее покинуть страну хотя бы на некоторое время, ведь его деньги все равно находятся не в Китае, а в отделении банка «Уэллс Фарго», находящемся на Юнион-сквер в деловом центре Сан-Франциско.

Откуда-то донесся крик петуха, сразу вернувший Томаса Добряка к его насущным заботам. В предрассветных сумерках он видел перед собой нужный дом. Дом стоял неподалеку от дороги за круто спускавшейся чуть ли не к самой проезжей части каменной стеной. Над вспаханными полями, лежавшими напротив, стлался туман.

Он мог сделать все, что нужно, сразу же по приезде, вскоре после полуночи. Для этого было достаточно перерезать электропровод; у него имелись очки ночного видения, которые дали бы ему преимущество над противниками. Но все равно убивать пришлось бы в темноте. А в такой обстановке да против троих вооруженных мужчин он не был уверен в своей победе.

Вот он и ждал, припарковав свой взятый напрокат «мерседес» в придорожном тупичке в миле от нужного места. Там он в темноте осмотрел и подготовил оружие: два девятимиллиметровых «вальтера-МРК» — укороченных пистолета-пулемета с тридцатизарядными магазинами. После чего отдохнул перед предстоящей работой, вернувшись мыслями к несчастному случаю, произошедшему в Пескаре, когда Этторе Капуто, владелец «Servizio Ambulanza», и его жена наотрез отказались рассказывать ему о том микроавтобусе «ивеко», который в ночь с четверга на пятницу отъехал от больницы Святой Чечилии в неизвестном направлении.

К сожалению, упрямство было присуще всем троим. Супруги не хотели ничего говорить, ну а Томас Добряк был настроен непременно получить ответ и не желал уходить ни с чем. Его вопросы были очень просты: кто были люди, уехавшие в «ивеко», и куда они направились.