Удар шпаги - Эндрю Бальфур

В ответ на это я пришел в неистовство, буквально на находя себе места от злости, но ничего не мог поделать, хоть мастер Роджерс и замолвил за меня словечко; команде, пребывавшей в превосходном расположении духа, было не до меня и моих забот. Сам Саймон ничего не сказал: он знал так же хорошо, как и я, что старый Фигли вымещает на мне свою злобу и что у меня не было никаких оснований для возражений, так как Саймон лишь для отвода глаз числился моим слугой и я не платил ему никакого жалованья. Таким образом, мне ничего на оставалось, как только сердечно пожать руку моему верному другу и пожелать ему удачи в надежде на скорую встречу в Номбре-де-Диосе, хотя ни один из нас не предполагал, где и при каких обстоятельствах нам придется возобновить нашу дружбу.

Вскоре после этих событий «Морская фея» вновь на всех парусах шла на восток, держа курс на Санто-Доминго, имея на борту небольшую команду, состоявшую из капитана Роджерса, сэра Джаспера Лавдея, который присоединился к нам исключительно потому, что, по его словам, «очень уважает своего друга мастера Роджерса и как черт ладана терпеть не может старого Фигли-Мигли», мастера Генри Трелони, совсем еще молодого человека, но, как вы убедитесь в дальнейшем, не только привлекательного, но и отважного джентльмена, меня, вашего недостойного слуги, одного младшего офицера, одного плотника, четырех матросов и юнги.

Видит Бог, команда была явно мала, но большей нам выделить не могли, ибо на борту «Донны Беллы» надо было иметь не менее двадцати с лишним человек, чтобы присматривать за пленными и содержать галеон в порядке. Несмотря на это, я чувствовал бы себя вполне счастливым — поскольку рана моя благополучно заживала да и беседы с сэром Джаспером немало меня развлекали, — если бы Саймон не остался на галеоне: я очень привязался к старому моряку с его удивительными историями и не менее удивительным образом жизни и тосковал по его обществу сильнее, чем мог предполагать.

Впрочем, как говаривал капитан Роджерс, «нет смысла плакать над пролитым пивом», и, хотя я несколько часов ходил точно в воду опущенный, за обедом я уже хохотал вместе со всеми над шутками сэра Джаспера. Этот сэр Джаспер был светским человеком и галантным кавалером, а также заправским весельчаком и острословом, но однажды, заколов своего противника на дуэли из-за придворной дамы, развязал против себя кровную вражду и счел благоразумным на некоторое время сделать море своим домом. Его изящным манерам могла бы позавидовать любая жеманница, но наиболее элегантным был способ, каким он прочищал свой нос, — подобного я не видел ни у кого: сперва он несколько раз грациозно взмахивал носовым платком, затем прижимал его к носу и издавал протяжный мелодичный звук, скопировать который я пытался неоднократно, но безуспешно. Он так гордился этим своим умением, что мог раз двадцать в течение часа сморкаться без всякой нужды, словно страдал от жестокой простуды, для чего пользовался целой коллекцией ярких разноцветных носовых платков. Он аккуратно подвязывал их один над другим у себя на шее, прежде чем пустить в ход, поскольку не носил ни галстука, ни жабо, и поэтому в сочетании с живописной одеждой и розовыми щечками издали напоминал одну из тех птиц с пестрым оперением, что обитают в тропических лесах острова Тринидад. Более того, он пользовался специальным ароматическим снадобьем собственного изготовления для смазывания своих длинных светлых усов. Он обладал превосходной мимикой и умел заставить нас покатываться от хохота, пародируя «Фигли-Мигли», как он называл прежнего суматошного и раздражительного капитана «Морской феи».

Для развлечения он мог изобразить кого угодно — сэра Филиппа Сидни 35, Уолтера Рейли, графа Лестера и многих других знаменитостей, которых он знал при дворе, где, как я подозревал, его скорее всего принимали за шута и комедианта, хоть он умел сочинять превосходные стихи и весьма талантливо рассказывать всевозможные грустные и веселые истории.

Мы имели возможность наслаждаться обедом без помех, потому что промасленный парус, которым мы затянули пробоину, неплохо выполнял свою функцию и мы могли время от времени давать помпам передышку, что было довольно утешительно, поскольку назойливое чавканье насосов, будучи само по себе далеко не приятным звуком, постоянно напоминало нам о хрупкости и ненадежности нашего утлого суденышка. За столом нас было всего четверо, и я с грустью вспоминаю моих добрых товарищей, смеющихся и подтрунивающих друг над другом и надо мной, несмотря на то что у нас было мало оснований для веселья, когда мы на дырявом корабле с малочисленной командой кое-как ковыляли через Карибское море к Санто-Доминго.

О сэре Джаспере я уже упоминал; добавлю лишь, что он был невысокого роста и щуплого телосложения, но, как он любил повторять, «достоинство предмета в красоте, а не в высоте», причем всякий раз обращался ко мне за подтверждением этого постулата к вящему удовольствию всей компании.

Мастер Роджерс, наш нынешний капитан, — плотный, кряжистый, с широкими плечами и грудью, в чем я, правда, мог с ним потягаться, — представлял собой полную его противоположность, хоть роста был тоже не выше среднего. Приветливое, добродушное лицо его украшала коротко подстриженная бородка; он обладал живыми манерами и был превосходным моряком, в чем я имел возможность убедиться. Кроме того, он происходил из хорошей семьи и великолепно стрелял из пистолета и мушкетона.

Мастер Трелони, здоровенный рыжий корнуоллец с веснушчатым лицом и громким веселым смехом, был выше нас всех — я имею в виду рост, конечно; совсем еще молодой человек, он обещал с годами приобрести недюжинную силу — физическую я имею в виду, хоть и смех его тоже мог бы стать более громким, если бы… впрочем, я опять забегаю вперед.

Это было его первое морское путешествие, поскольку он являлся младшим сыном 36 и отправился в плавание, чтобы добыть себе славу и богатство или погибнуть от лихорадки, если его до того не прикончат испанцы; тем не менее он радовался и веселился, точно мальчишка-школьник на каникулах, и искренне изумлялся рассказам сэра Джаспера о. жизни при дворе, о драках в таверне, о стычках с городской стражей и тому подобных малопочтенных делах.

— Сдается мне, джентльмены, — говорил сей достойный искатель приключений, сморкаясь в очередной носовой платок, — что мне дали неправильное имя 37, ибо я всегда любил ночь больше, чем день, хоть и не знаю почему.

— А это из-за твоих темных делишек, по-моему, — заметил капитан Роджерс.

— Ладно тебе, Джек, перестань, — иначе ты вгонишь в краску мастера Гарри, а наш приятель в укороченном исполнении перестанет со мной разговаривать. Лучше скажи, Джек, не стоит ли нам поменять нашу дырявую посудину на какой-нибудь доверху нагруженный испанский корабль, подобно тому как мы поступили с галеоном, на корме которого в настоящее время стоит наш достопочтенный Фигли-Мигли? Выпьем за его здоровье!