Тайная политика Сталина. Власть и антисемитизм. - Г. Костырченко

«Партийное и советское руководство целиком было в руках врагов. Арестованы все руководители областных советских отделов, заведующие отделами обкома и их заместители (за исключением пока двух), а также инструктора, ряд секретарей районных комитетов, руководители хозяйственных организаций, директора предприятий и т. д. Таким образом, нет работников ни в партийном, ни в советском аппарате. Трудно было даже вообразить что-либо подобное. Теперь начали копать в НКВД. Однако я не только не унываю, но еще больше укрепился в уверенности, что все сметем, выкорчуем, разгромим и последствия вредительства ликвидируем. Даже про хворь свою и усталость забыл, особенно когда побывал у тт. Сталина и Молотова. Очень прошу, помогите кадрами из Ленинграда…»[403].

В отличие от своего бывшего подопечного, более рафинированный и образованный Жданов не проявлял такой деловитой свирепости, за что и слыл в кремлевских кругах «мягкотелым». Во всяком случае, в январе 1938 года Жданов высказался за свертывание репрессивной деятельности НКВД[404]. Правда, призыв этот не остановил кровавые разборки даже на подконтрольном Жданову идеологическом фронте: лишившись должности заведующего отделом партийной пропаганды и агитации ЦК, 1 августа был расстрелян Стецкий, о прежней принадлежности которого к своей «школе» напомнил на февральско-мартовском (1937 г.) пленуме ЦК Бухарин[405]; через два месяца умер в Лефортовской тюрьме заведующий отделом науки К.Я. Бауман; 17 сентября по приговору военной коллегии Верховного суда СССР казнили бывшего заведующего отделом печати и издательств Б.М. Таля; летом 1939 года, уже по окончании «ежовщины», был репрессирован очередной руководитель отдела печати и издательств А.Е. Никитин.

Тем не менее в конце 1938 года, когда Н.И. Ежов, олицетворявший жесткую репрессивную политику властей, был устранен из НКВД, государственный террор в стране стал ослабевать. Совсем не случайно именно в это время (21 ноября) состоялось утверждение «умеренного» Жданова заведующим отделом пропаганды и агитации ЦК, в котором вновь объединились в единую структуру ранее самостоятельные пропагандистские подразделения. Как секретарю ЦК по идеологии Жданову 27 ноября были переданы и такие функции, как «наблюдение и контроль за органами печати и дача редакторам необходимых указаний». А еще через несколько месяцев, в марте 1939 года, Жданов добился давно вожделенного им членства в политбюро[406].

Возвышение Жданова и расширение его властных полномочий не только ассоциировалось с политическим потеплением в стране, но и свидетельствовало о том, что Сталин, завершив в основном в соответствии с доктриной государственного патриотизма идейно-структурную трансформацию партийной пропаганды и добившись посредством чистки нужных ему кадровых изменений в этой сфере, уже не видел необходимости в личном, непосредственном контроле за ней. К этому времени практически сложился тот сохранявшийся потом почти десятилетие идеологический тандем, в котором Сталин определял главную политико-патриотическую линию, а Жданов, считавшийся в среде высшей партноменклатуры знатоком искусств, — вспомогательную, художественно-эстетическую.

Не упуская из своих рук главные рычаги, регулировавшие идейно-политический курс партии, Сталин очень скоро (после начала осенью 1939 года Второй мировой войны) вновь активно воспользуется ими, но уже для закручивания идеологических гаек. Именно с этого времени к делам партийной пропаганды все активнее подключается Щербаков. Известный своей прямолинейностью и отсутствием щепетильности в принятии и исполнении жестких решений, он начинает использоваться Сталиным как своеобразный противовес влиянию «либерального» Жданова. Правда, последний, став вторым секретарем ЦК, то есть заместителем Сталина по партии, мог пока быть уверенным в своей защищенности от интриг Щербакова, тем более что тот, заменив в декабре 1938 года А.И. Угарова (кстати, ставленника Жданова) на посту первого секретаря МК и МГК ВКП(б), должен был заняться укреплением своих позиций в столичном партаппарате. Да и особой поддержки в кругах пропагандистского истеблишмента страны Щербаков пока еще не имел. Тогда как авторитет Жданова в этих кругах был довольно высок и почти на всех командных высотах «идеологического фронта» находились его «люди» — М.Б. Митин, П.Ф. Юдин, П.Н. Поспелов, Б.Н. Пономарев, Я.С. Хавинсон[407] и другие «выдвиженцы» начала 30-х годов. Представители этой партийной генерации, среди которых было и немало евреев, несмотря на усиливавшийся патриотический пафос пропаганды, продолжали сохранять приверженность, хотя во многом догматичную и декларативную, принципам пролетарского интернационализма. Если они и считали себя патриотами, то только советскими, и их не могли не настораживать начавшие проявляться уже тогда откровенно шовинистические взгляды Щербакова. Ответом «ждановцев» на этот своеобразный вызов коммунистического почвенничества стала их нарочитая демонстрация Сталину своей кипучей деятельности, в первую очередь в том, что касалось инициированных самим вождем ревизии истории большевизма и создания мифа о «великом вожде и учителе». Ведь именно Митин, ставший в 1939 году академиком (без защиты кандидатской и докторской диссертаций) и директором Института Маркса — Энгельса — Ленина (ИМЭЛ), а также Поспелов, назначенный к тому времени первым заместителем Жданова по Агитпропу, представили Сталину на просмотр текст его краткой биографии с просьбой санкционировать ее издание[408]. Выход этой откровенно хвалебной книги был приурочен к 60-летнему юбилею вождя, который праздновался широко и помпезно. Теперь, после устранения всех более или менее значимых конкурентов в борьбе за власть, Сталин мог себе такое позволить. Интересно, что пятью годами ранее, когда физическое устранение бывших руководителей оппозиции еще только предстояло, Сталин вынужден был, намеренно демонстрируя личную скромность, настоять в политбюро на принятии следующего постановления:

«Уважить просьбу т. Сталина о том, чтобы 21 декабря в день пятидесятипятилетнего юбилея его рождения никаких празднеств или торжеств или выступлений в печати или собраниях не было допущено»[409].

ШОВИНИЗАЦИЯ НАЦИОНАЛЬНОЙ ПОЛИТИКИ.

Однако почему-то именно после принятия такого вот решения началось нагнетание славословий вокруг имени вождя. Особенно это стало заметным в 1936 году, когда после реабилитации гражданской истории Сталин, будучи объявленным «отцом народов» СССР[410], даровал этим народам гражданскую конституцию собственного имени. Выступая 25 ноября на Чрезвычайном VIII Всесоюзном съезде Советов, одобрившем проект нового Основного закона страны, Сталин под бурные аплодисменты делегатов возвестил о построении в стране в основном социализма, о предоставлении всем гражданам равных политических прав независимо от их социального положения (тем самым автоматически разрешилась среди прочих проблема «лишенцев» из числа евреев), а также заявил о победе «ленинской национальной политики» в СССР, который «есть свободный союз равноправных наций»[411].

Однако реально национально-государственная доктрина, претворявшаяся тогда в жизнь, не предусматривала действительного равноправия наций, и «ленинской» в ней была лишь сама идея образования СССР. На самом деле национальное строительство в 30-х зиждилось на сталинской теории «старшего брата», базировавшейся на принципе этнической иерархичности советских народов. Основной момент этой теории сводился к следующему: поскольку русские и по занимаемой ими территории, и по численности доминируют над другими народами СССР, а также лидируют в культурно-историческом и экономическом плане, они призваны исполнить миссию империообразующего человеческого материала, и посему им поручается роль «руководящей силы Советского Союза»[412]. В передовице «Правды» от 1 февраля 1936 г. так и провозглашалось:

«В созвездии союзных республик первой величиной является Российская Социалистическая Федеративная Советская Республика. И первым среди равных является русский народ»[413].

Однако этот народ представлялся Сталину отнюдь не как нечто самоценное, достойное особого почитания и процветания, хотя он и рассматривал его как одну из наиболее многочисленных и великих мировых наций. Для него русские служили прежде всего цементом, скрепляющим остальные народы империи. Другое понимание исторической миссии русских, подразумевавшее, в частности, отстаивание ими собственных прав на национальную и культурно-религиозную самобытность, Сталин пресекал решительно и беспощадно.