Тайная политика Сталина. Власть и антисемитизм. - Г. Костырченко

Русский философ И.А. Ильин, рассуждавший как рациональный умеренный националист и полагавший, что «безумию левого большевизма Россия должна противопоставить не безумие правого большевизма, а верную меру свободы…», весьма скептически относился к патриотическо-идеологическим экзерсисам Сталина. Он был глубоко уверен в том, что «патриотизм можно пробудить и расшевелить в людях, для того чтобы он свободно загорелся в них, но навязать его невозможно», поскольку «и самый высший героизм, и самое чистое самоотвержение являются проявлением свободной, доброй воли». По Ильину, «государственная власть, подавляющая свободу человека, строящая все на тоталитарности и терроре, подтачивает свои собственные силы и силы управляемого ею народа» и потому обречена в исторической перспективе[368].

Впрочем, подобные философские материи вряд ли занимали тогда Сталина. Используя патриотическую риторику, он решал более конкретные и насущные для себя задачи, и прежде всего такую, как дискредитация явных и потенциальных политических противников. Наиболее наглядным примером такого рода может служить инспирированная сверху моральная травля Бухарина, предшествовавшая его аресту и казни. Названный в свое время Лениным «ценнейшим и крупнейшим теоретиком партии»[369] и считавшийся после его смерти ведущим партийным идеологом, Бухарин уже в силу этого обстоятельства обречен был пасть жертвой властных амбиций Сталина. Завязка политической драмы пришлась на 1929 год, когда Бухарин был изгнан из политбюро, исполкома Коминтерна и отстранен от руководства редакцией «Правды». Это было время, когда идеологический маятник от социального авангардизма все стремительней смещался в сторону консервативного традиционализма. Чтобы политически выжить, Бухарину пришлось потом в течение нескольких лет беспрестанно каяться в своих ошибках и заблуждениях. И только в 1934 году в награду за это ритуальное унизительное самобичевание он был поставлен ответственным редактором «Известий», обретя вновь, как казалось, право на политическую жизнь. Однако это назначение вовсе не означало отпущения прошлых грехов, Сталин просто дал своей жертве расслабиться, прежде чем добить ее новым пропагандистским оружием — патриотическо-пропагандистской дубинкой, пущенной в ход в начале 1936-го. Тогда в «Известиях» появилась статья Бухарина «Нужна ли нам марксистская историческая наука? (О некоторых существенно важных и несостоятельных взглядах тов. М.Н. Покровского)»[370], которая должна была знаменовать собой начало кампании по идейному развенчанию так называемой школы Покровского. Однако главной мишенью новой пропагандистской атаки суждено было стать не столько давно умершему ученому и его последователям, сколько самому ее невольному инициатору, спровоцированному на это выступление заказавшим статью партийным аппаратом. Уже через несколько дней «Правда» нанесла двойной удар по Бухарину, обвинив его в номерах от 30 января и 10 февраля в глумлении над русским народом (тот назвал его «нацией Обломовых»). Внимательному читателю не составляло особого труда понять, кто выступает в данном случае в роли верховного защитника русских от нападок бывшего оппозиционера, проповедующего ныне антипатриотическую «гнилую концепцию». Конечно, им был Сталин, чье пришедшееся весьма кстати высказывание 1924 года о «русском революционном размахе» воспроизводилось в «Правде». Он же, очевидно, являлся и главным вдохновителем, а может быть, в какой-то мере и даже непосредственным автором этих антибухаринских статей. Уж слишком много в них было личных выпадов, в которых с уничижительной издевкой говорилось о высокомерной «высоколобости» Бухарина, в том числе и такой эмоционально окрашенный пассаж: «Словечка в простоте не скажет — все с ужимкой», а «ужимка все получается в сторону от ленинизма». И хотя Сталин официально величался учеником Ленина, но, расправляясь с Бухариным, опосредованно как бы сводил старые счеты и со своим покойным учителем, не стеснявшимся в своё время проклинать «русских дураков» и «паршивую российскую коммунистическую обломовщину»[371].

В ответ Бухарину не оставалось ничего другого, как опубликовать 14 февраля в «Известиях» краткое покаяние, которое вряд ли могло умилостивить Сталина, уже, видимо, тогда решившего окончательно расправиться со своим бывшим соратником. Но вождь не торопился с исполнением мысленно вынесенного смертного приговора. Он действовал как всегда постепенно и наверняка, изо дня в день методично подталкивая жертву к краю смертельной пропасти. Первым делом Бухарина фактически отстранили от руководства «Известиями», направив сначала под благовидным предлогом в длительную командировку во Францию, а когда тот, не поддавшись соблазну невозвращенчества, вернулся в страну, контроль за делами в редакции уже фактически был возложен на заведующего отделом печати и издательств ЦК Б.М. Таля[372], официально считавшегося с 11 августа заместителем ответственного редактора «Известий».

За три месяца до ареста Бухарина в печати опять начались нападки на него, на сей раз посредством прозрачных намеков на некоего деятеля, «кто смеет болтать об обломовщине как “универсальной черте характера в России”»[373]. Теперь с обличениями выступили сами «Известия», хотя формально Бухарин продолжал руководить газетой вплоть до, 16 января 1937 г.

Добиваясь полной гегемонии в политике и утверждая патриотическую доктрину в общественном сознании, Сталин расправился не только с бывшим «любимцем партии», но и между делом преподал урок послушания и покорности «любимцу народа» — революционному поэту Демьяну Бедному и иже с ним десяткам других деятелей литературы и искусства, «увлекшихся» разоблачением связанного с «прогнившим» царизмом национального прошлого. Повод для выволочки дал сам литератор, когда в 1930 году опубликовал ряд фельетонов, где Сталин усмотрел увлечение «сверх меры» критикой «недостатков жизни и быта в СССР», которая «стала перерастать… в клевету (здесь и далее выделено в тексте. — Авт.) на СССР, на его прошлое, на его настоящее». За такие переходящие за грань допустимого вольности Д. Бедного чувствительно одернули в специально выпущенном по этому поводу постановлении секретариата ЦК. Взыскание было настолько неожиданным и суровым, что поэт, думая, что «пришел час… катастрофы», «оказался в парализованном состоянии». Исполненный тревоги и отчаяния, 8 декабря он обратился к Сталину, жалуясь на несправедливое к нему отношение «товарищей» со Старой площади. Тем самым поэтом, далеким от условностей и хитросплетений аппаратной игры, под сомнение была поставлена непогрешимость руководства партии и правильность принимаемых им решений, что только подлило масло в огонь конфликта. Выйдя из тени и заговорив открытом текстом, Сталин 12 декабря направил Бедному ответ, в котором с высокомерным пафосом отчитал того за «клевету» «на наш народ, развенчание СССР, развенчание пролетариата СССР, развенчание русского пролетариата», заметив особо, что негоже «возглашать на весь мир, что Россия в прошлом представляла собой сосуд мерзости и запустения…что «лень» и стремление «сидеть на печке» является чуть ли не национальной чертой русских вообще…»[374].

Казалось, что внушение вождя возымело действие: чтобы заслужить прощение партии, поэт-агитатор не только стал решительно клеймить троцкистов и других оппозиционеров, но и примкнул ко все разраставшемуся хору славящей Сталина творческой интеллигенции. Наверху это было замечено и должным образом оценено: Бедный был удостоен чести встречать новый 1936 год вместе с вождем. Однако вскоре выяснилось, что самого главного — сути нового идеологического курса он так до конца и не осознал. В противном случае поэт не взялся бы за написание либретто к новой постановке шуточной оперы А.П. Бородина «Богатыри», осуществленной осенью 1936 года режиссером А.Я. Таировым в Московском камерном театре и вызвавшей взрыв негодования у В.М. Молотова, побывавшего на, премьере спектакля. На сей раз Демьяна Бедного подвергли словесной порке публично. В центральной печати его обвинили в глумлении над русским народным эпосом, выразившимся в показе Ильи Муромца, других былинных богатырей как пьяниц, кутил и трусов. Серьезные нарекания вызвало также ёрническое изображение крещения Руси, совершенное будто бы «по пьяному делу». Сверх того поэту припомнили прежние высказывания о «российской старой горе-культуре — дуре» и то, что он «пинал» русскую историю[375]. И хотя после вторичной проработки он, стараясь во что бы то ни стало остаться на плаву, подготовил даже в июне 1937 года для «Правды» стихотворное проклятие М.Н. Тухачевскому и другим расстрелянным тогда военачальникам, добиться этого ему не удалось. Единственное, что поэт вымолил у Сталина, — это жизнь и свободу, что, впрочем, по тому времени было щедрым подарком судьбы. Революционный пафос в культуре уходил в прошлое, и поэтому вполне закономерным стало исключение Бедного в августе 1938 года из партии, а потом и изгнание его из Союза советских писателей.