Безумно холодный - Тара Янцзен

Черт, это сильно ее испугало. Но, учитывая катастрофу в Ботаническом саду, никто особо не удивился, что Катя не приехала. На том аукционе убили какого-то парня, а Катя лишилась картины Олега Генри.

Что касается его самого… Сегодня вечером к нему приставали с такой настойчивостью, что он уже был готов уйти, когда объявился Кид. Теперь уйти он не мог, но чертовски хотел, чтобы все эти люди осознали: несмотря на наличие пятидесяти огромных картин, изображающих его голым в полный рост, его самого на продажу никто не выставлял.

То, что они делали с Никки, не имело никакого отношения к сексу, за исключением, пожалуй, таких картин как «Нарцисс ночью». Но даже «Нарцисс» говорил о частном сексе, внутреннем сексе, о сексе как состоянии разума — не о действии.

Так что он делал вид, что весьма заинтересован картинами с самим собой, что было весьма странно, и старался не встречаться ни с кем глазами, то есть почти все время он проводил, разглядывая стены и мечтая о том моменте, когда снова полезет в горы. Он мог бы уже сегодня отправиться к Флатирону, разбить лагерь под каким-нибудь угловатым склоном и выйти с завтрашним рассветом.

Да, это звучало прекрасно.

Он снова оглядел галерею. На противоположном конце располагался старый лифт, а рядом с ним — дверь, ведущая в переулок. Что-то в этой двери весь вечер привлекало его внимание. Возможно, дело было в ее возможностях — в возможности побега.

Он посмотрел на часы. Он даст Киду и Никки полчаса — ладно, сорок минут — а потом собирался проведать ее. Если с ней все будет в порядке, хорошо. Он отправится в Боулдер один.

Когда все было решено, он обнаружил, что его взгляд снова вернулся к той двери — но на этот раз она открылась.

В галерее работал кондиционер, и воздух, ворвавшийся с улицы, был по-прежнему заряжен жарой. Он накрыл комнату волной тепла, прорываясь через прохладу и пролетая сквозь помещение галереи ветерком, словно припечатывая Трэвиса к месту. Он пах городом, горячими кирпичами и паром. И он принес с собой вестника.

Потрясающего вестника.

Она стояла в дверях, подсвеченная сзади уличным светом. Металлический отблеск сиял на изгибе бедра.

Кольчуга, понял он. Она надела юбку из кольчуги поверх черных шелковых легинсов. На месте молнии в ножнах лежал нож. Снизу легинсы были закатаны, открывая четыре дюйма обнаженных ног над парой черных кожаных сапог на толстой подошве. На ней была черная круглая кепка, натянутая низко на лоб, пара зеркальных солнечных очков. Правое предплечье покрывала китайская татуировка. Серебристый высокий хвост поднимался сзади из кепки и падал спереди на узкую черную борцовку, обтягивавшую изгибы ее груди. Пачка сигарет торчала из кармана на боку ее юбки, а одна сигарета болталась между ее губ. Пока он наблюдал за ней, она выудила из кольчужной юбки коробок спичек и прикурила. Он практически слышал, как она затянулась. Выдохнула она через нос.

Черт, она вся состояла из дыма и зеркал, и была совсем не в его вкусе, но он никак не мог понять, почему все его нутро скрутило при первом же взгляде на нее.

Она огляделась вокруг, холодная словно лед, осматривая галерею, прежде чем начать движение. Поразительно, но движение это происходило в его сторону.

Он почувствовал, как ее глаза за зеркальными стеклами очков впились в него — то было странное ощущение, словно на него надели наручники. Никакому логическому объяснению оно не подчинялось, как не подчинялось и странное возбуждение, согревавшее его кожу.

Он поразительно трахнут на голову, подумал Хокинс, потянувшись к заднему стеклу Роксанны за коробкой с крабом Рангун. Креветки с пельменями и лапша с кунжутным соусом, покачиваясь, стояла на консоли, «Весенние рулетики» валялись на переднем сиденье — до них он мог дотянуться, просунув руку через водительскую дверь, — а на полу стоял контейнер с королевскими креветками, цыпленок с орехами кешью и соевый творог с овощами. Всему этому он нанес некоторый ущерб, чуть приподнявшись на сиденье с палочками в руке и спящей Кэт на груди.

Но он по-прежнему оставался в полной заднице.

Я люблю тебя, Кэт? Это откуда взялось? И почему это он тогда был так уверен, что непременно должен рассказать ей об этом?

Это шло в разрез с любой логикой.

Что-то неразборчиво пробормотав, она повернула голову и снова устроилась поудобней на его груди. Посмотрев на нее, он почувствовал, как вздох застрял у него в горле. Разве не парню было положено засыпать после секса, пока женщина лежит и обмусоливает все произошедшее, анализируя и беспокоясь сверх всякой меры?

Да, так оно и было. В этом у него не было никаких сомнений. Вот чего он не знал, это почему с ними все всегда получалось наоборот.

Она была полностью расслаблена, свернулась на нем словно измученный котенок: рот чуть приоткрыт, помада стерта, тушь размазана под глазами — от ее красоты ныло сердце. Пять футов два дюйма золотистых изгибов и тонкая линия от загара на попке.

Проклятье. Он еще раз посмотрел на Рангун, насчитал только три штуки и убрал упаковку к заднему стеклу. Она, вероятно, любила крабов, а желудок ее бурчал уже минут пятнадцать. Он потянулся к королевским креветкам, нацелившись палочками на консоль и подцепив упаковку за ручку.

Отправив креветку в рот, он почувствовал, как она снова потягивается — на этот раз она вполне могла проснуться.

Медленно пережевывая еду, он смотрел и ждал, практически затаив дыхание — еще один приступ полнейшего идиотизма, который он был не в состоянии объяснить. Он никогда не переставал дышать, даже в самых худших обстоятельствах, даже на линии огня. Он дышал.

Но нет, только не с ней. Он была угрозой, несшей с собой перечень неизвестных возможностей, невиданной силы — а он сказал ей, что любит.

Господи Иисусе. Что, если он, и правда, любит ее? Что тогда, Супермен?

Она зевнула, и ее дыхание обдало теплом его грудь — и да, этого хватило, чтобы он почувствовал большой интерес к ее пробуждению. Учитывая, что оба они были обнаженными, а она лежала сверху на нем, не заметить этого интереса было невозможно.

Проклятье.

Он начал чувствовать себя неуютно уязвимым, хотя всегда думал, что для этого необходимо, по крайней мере, наличие другого парня, нацелившего в него АК-47, а не миниатюрной женщины, чьим единственным оружием был билет в рай.

Она еще не открыла глаз, но медленная улыбка уже скользнула по ее губам.

— Ммммм. Еда. Пахнет вкусно.

— Открой рот. — Боже, ему так нравились эти слова.

Она послушалась, отчего ему стало вдвойне приятно, и при помощи палочек, он положил креветку на ее язык. Она удовлетворенно вздохнула.

О, да. Открой рот, Кэт. Оближи меня. Он тоже вздохнул, не надеясь на исполнения этого желания. Просить об этом он не собирался, и был не особо уверен, что подобная мысль могла прийти ей в голову.

Впрочем, ему бы этого хотелось. Очень. Одной мысли о ее губах было достаточно, чтобы обеспечить полноценную эрекцию, а учитывая ее позицию, она это наверняка заметила. Отлично. Снова.

Так о чем, если хоть о чем-то, спросил он себя, она думает сейчас?

Чтобы выяснить, ждать долго не пришлось.

— У нас еще остался чай? — спросила она, глядя на него из-под копны спутавшихся светлых волос сонными зелеными глазами.

Да, на самом деле, чай у них еще остался, правда, окончательно остыл — на полу валялся пакет с пенопластовой чашкой, полной чая.

Он вытащил ее, снял крышку и протянул ей.

Слегка приподнявшись, она сделала большой глоток, потом отдала чашку обратно и без единого подсознательного намека с его стороны начала скользить вниз по его телу, заводя одну руку между его ног, а другую — на его грудь, под предплечье, обхватывая бицепс, словно ей нужно было удержать его на месте, если бы он попытался уйти.

Да. Конечно.

На самом деле, у него не было ни малейшего намерения куда-либо идти. Она практически припечатала его к месту вероятностью определенных мыслей в своей голове.

Она оказалась зажатой между его ногами, и он мог видеть все, что она предлагала. Нет, он не собирался двигаться, ни на дюйм — по крайней мере, он думал именно так, пока она не сделала то, о чем он только что мечтал, начав с одного поцелуя, продолжив еще одним. Потом в дело пошел ее язык и он загорелся окончательно. Господи Иисусе. Одной рукой он схватился за водительское сиденье, другой — за заднее, уронив проклятый чай. Его бедра поднялись с сиденья, подгоняемые волной такого насыщенного наслаждения, что стой он на ногах — упал бы на колени.

О Боже, бойся своих желаний, напомнил он себе. Он никак не мог оторвать взгляд от совершенно захватывающей картины — она ласкала его ртом, обхватив одной рукой, губы ее несли с собой мучительную нежность прерывистых движений. Ее волосы соскользнули на его живот — светлые прядки стрелами рассекали темные волосы в его паху. Он наблюдал, как она прошлась языком по всей длине его плоти.