Космонавт № 34. От лучины до пришельцев - Георгий Гречко

В гостиницу «Космонавт» принесли газеты. Крайний слева – лучший за все годы руководитель Центра Подготовки Космонавтов генерал Н. П. Каманин. За участие в спасении со льдины экспедиции с корабля «Челюскин» удостоен «Золотой звезды № 2» Героя Советского Союза. В центре в белой рубашке кандидат в космонавты Георгий Гречко

На Салюте-6. Экипаж «Романенко – Гречко»

Все началось с неудачного полета «к Седьмому ноября». Первым экипажем новой орбитальной станции Салют-6 должны были стать командир Владимир Коваленок и бортинженер Валерий Рюмин. Мы с Владимиром Ляховым составили запасной экипаж того полета, а Романенко и Иванченков были дублерами. Коваленок и Рюмин стартовали 9 октября. То есть к празднику, к 60-летию Октябрьской революции (которое, напомню, отмечалось 7 ноября 1977 года) ребята должны были обосноваться на станции. И поздравлять из космоса советский народ и все прогрессивное человечество. Планировался рекордный стосуточный полет. Космический рекорд должен был стать центральным праздничным событием, подтвердить советский приоритет в космосе. Увы, эти планы провалились. Корабль не состыковался со станцией.

Брежнев вызвал группу космонавтов:

– Американцы высадились на Луне. Мы тут посоветовались и решили, что вы полетите на Солнце.

– Так сгорим ведь, Леонид Ильич!

– За кого вы нас принимаете? Партия подумала обо всем! Полетите ночью!

Брежнев позвонил нашему «космическому» министру – министру общего машиностроения Сергею Александровичу Афанасьеву. Брежнев редко бывал резок, но тут поговорил с ним строго: «Еще один такой подарок к празднику, будем делать оргвыводы». Стало начальство совещаться, как не дойти до оргвыводов…

Потом мне рассказали, что Афанасьев сказал другому нашему начальнику – генералу армии Владимиру Федоровичу Толубко, который командовал Ракетными войсками стратегического назначения. «Если не полетят Гречко и Романенко, то полетим мы с тобой». Они бы полетели, разумеется, не в космос, а со своих кресел.

Атмосфера в Звездном городке и в Центре управления полетами установилась тяжелая. Все понимали, насколько важен полет на так и не обжитую станцию «Салют-6». Нужно было реабилитировать советскую космонавтику. Станция-то была для того времени уникальная! Два стыковочных узла гарантировали ей долгое существование за счет возможности приема транспортных кораблей «Прогресс». И так печально начиналась ее жизнь на орбите.

Через несколько дней ко мне в ЦУПе подошел Константин Петрович Феоктистов и сказал:

– Есть предложение: лететь тебе…

Помню, только спросил:

– С кем?

– С Романенко…

Вот так сразу… Из любой книжки по космонавтике можно узнать, как тщательно подбираются экипажи. Работают специальные группы ученых-психологов. Проводятся тесты на психологическую совместимость, многочасовые эксперименты. Скажем, в одной из анкет, которую надо заполнить, пятьсот вопросов. Непростая это проблема выбор членов экипажа. А тут вот так: полетишь с Романенко? И надо давать ответ.

Я стал вспоминать: кто же такой Романенко? Не часто пересекались мы с ним на занятиях. Лицо у него такое открытое, симпатичное. Энергичный. Кажется, увлекается подводной охотой, так же как и я. По-моему, неравнодушен к английскому языку, то ли владеет свободно, то ли терпеть не может… С Филипченко, с Губаревым мы месяцами вместе работали на земле, готовились к полетам. А тут нужно было отправляться в длительную космическую экспедицию практически с чистого листа.

Секунд тридцать ушло у меня на эти беглые воспоминания. Я ответил односложно: «Согласен…»

Оставалось ждать окончательного решения. Позже я узнал, что отправиться в экспедицию на «Салют-6» предложили еще нескольким бывалым космонавтам, но энтузиазма они не проявили.

Почему после полета основного экипажа на старт не вышли дублеры? Руководители подготовки считали, что после неудачи в экипаж должен быть включен человек, прошедший проверку космосом, имеющий опыт стыковки.

А у меня имелся в послужном списке длительный и признанный успешным полет с Губаревым. В случае возможных чрезвычайных обстоятельств такой космонавт да и экипаж будут чувствовать себя на орбите уверенно. Вот и появилась идея к одному из дублеров, который хорошо знал программу полета (это был Юрий Романенко), добавить кого-то из «стариков».

Именно поэтому ко мне подошел Константин Петрович… Его предложение, конечно, стало известно и моим коллегам. Один из них настойчиво, казалось бы, из лучших побуждений убеждал меня: «Послушай, зачем тебе идти в такой длительный полет? Пусть молодые, кто еще ни разу не был на орбите, пробуют силы. Кандидаты в космонавты готовы на все. А ты уже слетал. Можешь полет себе сам выбрать…»

И в самом деле, предстоял трехмесячный полет. Иными словами, после 63-х суток – именно такого рубежа достигла тогда советская космонавтика – надо было шагнуть к 96-дневному! Тогда это представлялось проблематичным. Подсознательно я чувствовал, что три месяца – это очень долго… Помню, я вполне искренне ответил тогда своему советчику: – Понимаешь, у меня есть принцип, заимствованный у Гринева из «Капитанской дочки»: на службу не напрашиваться, а от службы не отговариваться.

Почему же длительные полеты на тот период «не котировались» среди бывалых космонавтов? Дело в том, что альтернативой сложному длительному полету была гостевая экспедиция в составе международного экипажа. А международный экипаж – это в два раза больше наград и приятной шумихи. В те дни планировался первый международный полет – советско-чешский.

Длительный полет – это в несколько раз больше риска, больше сложностей, нервного напряжения. А мне очень хотелось подольше поработать на орбите. Солидного по меркам советской космонавтики 47-летнего возраста я тогда не чувствовал. А трехмесячный полет давал возможности для прорывной научной работы, для экспериментов, к которым я так пристрастился в первом полете.

Я сдавал экзамены. Романенко экзаменов не сдавал: как дублер Коваленка, он это сделал раньше. Огромный зал, полукругом стояли столы. За ними – несколько десятков экзаменаторов. В центре зала за маленьким столиком – я. Передо мной стопка чистых листов и несколько карандашей. Тут я впервые порадовался, что не умею пользоваться шпаргалками и никогда к ним не прибегал. Правило неизменное, китайское – опора только на свои силы.

Шел час за часом. Экзаменаторы менялись, а я оставался… На дотошность тех, кто спрашивал, не обижался, знал: космос ошибок не прощает. Развитие космической техники идет своим путем. Когда-то главную роль в корабле играла автоматика. Да и первые задания космонавтам были относительно простые: попробовать поесть, попробовать попить, выглянуть в иллюминатор, попробовать выйти из кресла. Мы только присматривались к космосу, пытались понять роль человека в его освоении. В 1977-м и сложной техники было много, и научная программа насыщенная. Потому и экзамены сложнее.