Мессия. Том 1 - Бхагаван Раджниш

В каждом университете должны быть классы медитации — не только для студентов, но также и для других граждан. Всякому, кто захочет научиться медитации, нужно позволить учиться. А ваши послы ставят преграды людям именно из-за слова «медитация». Как только они говорят: «Мы собираемся учиться медитации», — следует отказ в визе.

Мне хотелось бы знать — существует ли иной способ стать мудрым? Что, Раджив Ганди нашел какой-то другой ключ, который упустил Будда, упустил Махавира, упустил Патанджали, упустил Лао-цзы? За десять тысяч лет все великие мастера не заметили того, что обнаружил Раджив Ганди, ключи к мудрости. Тогда, по крайней мере, раздайте эти ключи людям.

Очень легко, используя громкие слова, произвести впечатление на людей. Ни они, ни вы не знаете смысла этих слов. Вероятнее всего, речь была написана секретарем. Так заведено у всех лидеров — кто-то пишет им речи. Они — просто граммофонные пластинки, особенно фирмы «His Master's Voice» («Голос Его Хозяина»). Вы видели товарный знак этой фирмы? Эта собака кажется и в самом деле мудрой — она слушает так внимательно, сидя перед громкоговорителем.

Это Индира Ганди в ответе за все смерти, которые случились. И случится еще больше смертей, потому что проблема осталась до сих пор. Индира Ганди поддержала отделение Бангладеш от Пакистана. Она послала войска в Бангладеш — что было не ее делом, — чтобы поддержать пандита Муджибура Рахмана. Кажется, он принадлежит все к той же семье Неру.

Если вопрос об отделении — это вопрос Пакистана и Бангладеш и у них есть законные основания, — то зачем нужна двойная мораль? Сикхи желают свободы — это право каждого.

Эти политики продолжают повторять, что «демократия для людей, за людей, у людей». Но всякий раз, когда люди просят: «Мы хотим управлять сами», — тотчас же демократия и определение демократии забываются.

В чем проблема? Если Пенджаб желает независимости… Теория отделения была принята, мистер Раджив Ганди, вашим дедом! Это не моё предложение. Это Махатма Ганди и Пандит Джавахарлал Неру признали раздел Индии на Пакистан и Индию. А почему они допустили это? — по простой причине: все они старились и были озабочены: успеют ли они прийти к власти при жизни или нет. Так что даже если им не удастся заполучить всей Индии, — часть лучше, чем ничего: они охотно допускают раздел. А потом Индира Ганди повторила ту же тактику снова: она способствовала отделению Бангладеш.

Моё понимание просто: раз определенная группа людей хочет быть свободной, никто не должен создавать никаких препятствий. Свобода — это такая высокая ценность. Индира Ганди была бы любима и почитаема сикхами, она могла бы остаться в памяти грядущих веков, если бы с готовностью и любовью приняла идею: хотите быть свободными — это ваше право по рождению, «будьте свободны, а если вы нуждаетесь в помощи, то мы готовы дать вам ее».

Ее бы не убили. Возможно, сикхи отбросили бы идею отделения от страны, которая так доброжелательна, так заботлива, так любяща. Что за смысл отделяться? Но Индира Ганди натворила беды, которая будет продолжаться, пока кто-то не сможет дать свободу всякому, кто ее желает.

Нет закона выше свободы.

Но никто не будет вспоминать те тысячи и тысячи индусов и сикхов, которым устроили резню. Это она послала войска в храм сикхов — совершенно безобразно, вопреки индийской конституции. Она нарушила святость священного места. Теперь полицейский комиссар хочет сделать то же самое здесь. Он хочет, чтобы у нас не было оружия, — у нас его нет. Это может быть для них и в самом деле легкой работой: принести все свои пулеметы и расстрелять всех моих людей.

Но этим будет увековечено для грядущего человечества: все эти политики — враги демократии, свободы, человечества, — враги рождения нового человека.

Вы, принимающие даяния, — а вы все принимаете, — не возлагайте на себя бремя благодарности…

Альмустафа все время показывает вам так много прекрасных роз, как только возможно.

Вы, принимающие даяния, — а вы все принимаете, — потому что все мы приняли жизнь. Мы все принимаем жизнь — дающую воздух каждое мгновение. Мы принимаем жизнь из плодов; жизнь из воды. Мы все принимающие. Не облачайтесь в эгоистическую идею «Я дающий». В тот миг, когда вы рассуждаете в том смысле, что вы — дающий, вы обременяете человека, которому даете. И он будет продолжать нести бремя своей благодарности вам.

Не возлагайте на себя бремя благодарности, дабы не надеть ярмо на себя и на дающего.

Лучше поднимайтесь вместе с дающим на его дарах, как на крыльях;

Ибо сверх меры печься о своем долге — значит усомниться в великодушии того, для кого мать — щедрая земля, а отец — Бог.

Нет необходимости ни для кого чувствовать, что «я — дающий», и нет необходимости ни для кого благодарить этого дающего.

Это жизнь дает.

Оба вы крылья одной и той же птицы.

Поднимайтесь высоко вместе, не разделяйтесь на дающего и принимающего.

Следует помнить постоянно: делитесь, и навсегда забывайте об этом. Дающий должен забыть, принимающий должен забыть. Оба должны быть благодарны жизни, ведь это жизнь дает.

По отношению к жизни вы только свидетель.

Я хотел бы добавить только одно, о чем Альмустафа забыл. Не только дающий, но и принимающий — тоже свидетель. Они оба свидетельствуют потрясающую драму существования и жизни.

Если случится такое, что нет дающего и нет принимающего, а только жизнь движется непрерывно между двумя берегами океана, — тогда вы впервые попробуете то, что я называю божественностью.

— Хорошо, Вимал?

— Да, Мастер.

12. ВИНО И ТОЧИЛО

14 января 1987.

Возлюбленный Мастер,

Тогда попросил старик корчмарь: «Скажи нам о Еде и Питье».

И он сказал: «О, если б только вы могли жить благоуханием земли и, как воздушные растения, питаться светом.

Но раз вынуждены вы убивать, чтобы насытиться, и лишать детеныша материнского молока, чтобы утолить свою жажду, пусть тогда это будет актом поклонения,

И пусть стол ваш станет алтарем, на который чистых и невинных из леса и равнины приносят в жертву еще более чистому и невинному в человеке.

Когда вы убиваете зверя, скажите ему в своем сердце:

Та же сила, что сразила тебя, сразит и меня, и меня тоже поглотят.

Ибо закон, который отдал тебя в мои руки, отдаст меня в руки еще более могущественные.

Твоя кровь и моя кровь — не что иное, как сок, питающий древо небес.

Когда вы надкусываете зубами яблоко, скажите ему в своем сердце:

Твои зерна будут жить в моем теле, бутоны твоего завтрашнего дня распустятся в моем сердце, твой аромат станет моим дыханием.

И вместе мы будем радоваться во все времена года.

Осенью, когда вы собираете виноград в своих виноградниках, чтобы точить из гроздий сок, скажите в своем сердце:

Я тоже виноградник, и мои плоды попадут в точило, и, как молодое вино, меня будут хранить в вечных сосудах.

И зимой, когда вы черпаете вино, воспевайте в своем сердце каждую чашу:

И пусть будет в песне память об осенних днях, о винограднике и о точиле».

Существенно, что этот вопрос — от старика. Все это метафоры, ведь Халиль Джебран поэт. У него есть проблески мистицизма, однако, сам по себе он не мистик. Поэтому я согласен не со всем, что он отвечает старику.

Старик — представитель традиционного ума, ортодоксального прошлого, всего мертвого. Но все же не было необходимости отвечать ему так, как отвечал Альмустафа. Здесь выявляется разница между поэтом и мистиком.

Эти слова исходят от самого Халиля Джебрана. Он больше не руки, через которые говорит Бог, не глаза, которые улыбаются вам улыбкой Бога. Окошко, открытое вечному, на мгновение закрылось.

Я уже говорил о различии между поэтом и мистиком: мистик всегда один и тот же, на той же высоте, на тех же освещенных солнцем вершинах, но поэт всегда падает с них обратно на землю.

Тогда попросил старик корчмарь:

«Скажи нам о Еде и Питье».

И он сказал:

«О, если б только вы могли жить благоуханием земли и, как воздушные растения, питаться светом…»

Но теперь значительность ушла. Слова все еще прекрасны, но что-то упущено. До сих пор он говорил с вершин, теперь он находится среди толпы, просто один из них.

Но раз вынуждены вы убивать, чтобы насытиться, и лишать детеныша материнского молока, чтобы утолить свою жажду, пусть тогда это будет актом поклонения…

Это компромисс. И в этом одна из причин, почему мир не был раздражен Халилем Джебраном. Он достигает высоких пиков — через вымышленный образ, Альмустафу, — но он будет много раз отступать, не найдя в себе мужества, чтобы пойти против традиции, традиционного ума, общества и своего прежнего, глубоко укорененного безобразного поведения.