Пока ночь - Яцек Дукай

И тут же раздалось рычание, грохот, подобный прибою штормового моря:

- Второе заклинание, Трудны! Второе заклинание!

Второе - освобождающее. Безглазый Ян Герман, столь же отвратительный и пугающий в своей могучей туше, растянувшейся вправо и влево, в верх и в низ, в подверх и надниз, и ни в чем не похожий на человеческий организм, да и вообще - совершенно не похожий на какой-либо организм; Ян Герман, безумный в безумной вселенной, немой от незнания функций своей новой машины для ношения души, беззащитный, униженный, порабощенный шантажом, абсолютно чужой в этой стране невозможного - ну что мог он сделать, что противопоставить Шницу, каким образом сопротивляться каббалисту, жестокому магу, непальцы которого лежали сейчас над/под сердцами, артериями, мозгами детей, управляли их жизнями, управляли их смертями, владели их судьбами, точно так же, как владеешь часами или записной книжкой; ну что он мог? Теперь он знал то, что предчувствовал с самого начала: не для него геройство, не для него эпилог после завершения последнего акта, не для него победа - Ян Герман Трудны является действующим лицом всего лишь второго, если не третьего плана, никто ему не дал и не даст прочитать текста всей пьесы, никогда не узнает он ее фабулы, не познает он мотивов всех выступающих в ней персонажей ни даже всех этих персонажей; не объяснят ему причин их поведения, не откроется перед ним соль и мораль всей истории, и вполне правдоподобно, что она таковых вообще не имеет, равно как и истинного своего конца, точно так же, как и начала - ибо, просто-напросто, вплетается еще одно цветастое волоконце в гобелен времени; так что никто и ничего ему не объяснит. И не будут снабжены богатыми дидаскалиями знаменитые появления на сцене жизни Трудного штандартенфюрера СС Петера фон Фаулниса, пьяного Емке, сошедшего с ума Гольдштейна и, в конце концов, самого Шница; не будет комментариев к их словам; так и не раскрытые тайны погрузятся в прошлое. Чем, собственно, является Die Gruppe, и чем она занимается? Чего хотел фон Фаулнис? Что означали записи в его блокноте? Что за связь бiла между гиммлеровским Ahnenerbe и Шимоном Шницем? Какова история самого Шница? Какова история самого заклинания и Книги, из которой тот узнал его? Бремя незнания подавляло Трудного. Сейчас он чувствовал собственную малость перед лицом безграничного неведения, на которое осудил его собственный рок, чьей бы собственностью эта его судьба не оставалась. Ничего - ничего - ничего не мог он сделать - помимо того, чтобы покорно исполнить в мыслях ритуал второго заклинания.

Когда же он совершил его, двадцать чудищ вскрикнуло одним голосом, умерло, распалось и вновь народилось, но сейчас уже под/над и над/под двухэтажным домиком на Пенкной. Не было ни благодарностей, ни прощальных угроз: громадные монстры прыснули во все стороны, исчезая в не имеющей горизонта дали, в которой сам Ян Герман был способен увидать и раскаленные внутренности Солнца, и спадающую на Лондон V-2, улитку, ползущую по коре дерева где-то на Камчатке, равно как и метеорит взрывающийся на обратной стороне Луны - поскольку прямые линии трехмерного мира этих предметов не были прямыми в стране безумия, в которую вступил Трудны, и расстояния здесь не значили того, что значили там.

Ян Герман погрузился в малярийную горячку отчаяния. Все пропало! Он закрыл сознание для внешних импульсов, чтобы не поглощать безумия больше, чем это было необходимо; он даже предпочел бы не осознавать своего нового тела. Он чувствовал, что с каждой секундой подчинения нечеловеческим раздражителям в нем утрачивается Ян Герман Трудны, а вырастает кто-то иной. Каким-то образом он ощущал костенеющую в себе бестию, во всяком случае, изнутри набухало приблизительно такое впечатление: вот в моем разуме множатся мысли-ячейки ракообразной болезненной наросли. Трудны провалился в теплую колыбель физического и психического страдания.

И в то самое время, пока Ян Герман находился в своем кататоническом коллапсе, в развертывающемся плоскостно под/над ним, бесстыдно открытом настежь во все стороны городе происходили чудеса. Он мог бы увидеть их все, если бы захотел, только он не глядел.

Сам Шниц сразу же после освобождения отправился куда-то в подверх; точно так же поступило и большинство детей. Но некоторые на какое-то время еще задержались рядом с занимаемым Землею пространством.

В то утро из города таинственно и бесследно пропало шестнадцать человек. Зато в большинстве других случаев следы были.

У покупавшего в киоске газету старичка ни с того, ни с сего оторвало голову; единственным следом события было его остальное тело, потому что исчезла только эта самая голова. Нашли ее только лишь через неделю: она украшала шпиль одного пригородного домика. Проведенное по горячим следам следствие так ничего выявить и не смогло; сам старичок ничем значительным не был: обычный типографский наборщик - пенсионер, вышедший купить газету.

Ничего не выявило и следствие по делу странного перемещения голого коменданта города прямиком из постели его любовницы на алтарь костела Святейшей Троицы, хотя все соглашались с тем, что подобное действие носит все признаки политической провокации. Комендант отделался воспалением легких, а любовница - легким нервным расстройством.

Еще было дело вермахтовского патруля из четырех человек, который исчез около полудня. Обнаружили его только на следующий день, на задворках пекарни, уже под снегом. Солдаты были мертвы, но причина их смерти оставалась неясной вплоть до обнаружения в ближайшем сугробе абсолютно симметричной пирамиды, сложенной из человеческих костей. У немцев, никак не портя кожи, были извлечены скелеты: солдаты сейчас были похожи на тряпичных кукол.

В качестве классической диверсии было квалифицировано уничтожение товарного склада, расположенного на одной из привокзальных веток; он был полностью разрушен вместе с сотней метров рельс той же самой ветки. Вплоть до времени проведения тщательнейшей экспертизы все предполагали, что здесь было использовано громадное количество взрывчатки; но экспертиза утверждала, что вагоны были подняты, а потом сброшены вниз на рельсы с высоты около двухсот метров. После подобного утверждения экспертов, понятное дело, заменили.

Зато не было никаких экспертиз по делу известного карманного вора, Франека "Ручки" Угрызло. В тот день Франек Угрызло вышел, как обычно, на работу, но только лишь успел произвести самовольный процесс присвоения одного тощего кошелька, как вдруг старая кожаная шапка, покрывающая его несколько уже лысоватый череп, занялась высоким пламенем. Ручка схватился за нее, рванул вверх и завопил, потому что шапка держала, словно пришитая к коже головы, и огонь обжег Франеку руку. Здесь следует прибавить, что все это происходило посреди улицы в самом центре города, люди пялились на живописное диво, которое вытворял на их глазах перепуганный Франек. Он никак не мог ни погасить огонь, ни сорвать шапку с головы. Уже загорелись волосы и шкура. Вор визжал и метался как сумасшедший, собирая снег целыми горстями, а потом вообще - зарываясь, словно дикий кабан, в сугробы. Ничего не помогало, огонь не гас. Шапка сгорела дотла, прожигая при этом череп пана Угрызло до кости.