Охотник (СИ) - Шнайдер Эйке

Гуннар кивнул.

— Подумаю.

На вкус этот настой — гадость редкостная, он пробовал.

Вернувшись с рынка, он обнаружил, что глаза слипаются и так, хотя до ночи было еще далеко. Видимо, сказалось напряжение прошедшего дня. Гуннар едва не заснул сидя у камина с книгой, что с ним не случалось со времен учения — попробовал бы кто не заснуть над наставлениями о правилах поведения отроков. Что нашло на него сейчас, он совершенно не понимал, но довольно быстро сдался. Впрочем, маковый настой Вигдис ему все же налила, и Гуннар не стал спорить. Чтобы не проснуться посреди ночи и не таращиться в потолок, перебирая в голове дурные мысли. Будет еще день, чтобы подумать обо всякой гадости.

Разбудил их снова стук в дверь. Гуннар подумал, что это уже становится дурной традицией. Просыпаться с тяжелой головой — в этот раз, правда, от мака, а не с похмелья — под грохот и требования немедленно открыть.

— Погоди, — сказал он, влезая в штаны. — Если это чистильщики… Давай, я спрошу, кто и чего надо.

С мечом наготове. Мало ли.

Вигдис не возражала, накинула платье, не став возиться ни с поясом, ни со шнурками.

— Я с тобой. Если вдруг решат сами открыть.

Гуннар кивнул. Застегнул на шее амулет.

— Пойдем. А то дверь выломают.

Это оказались не чистильщики. Руни и дюжина стражников.

— Ты мне нужен, — сказал он вместо приветствия.

— Что случилось?

— Убили чистильщика, который разговаривал с вами вчера.

Гуннар выругался. Неужели у Эрика сдали нервы? Глупо ведь думать, что тот чистильщик не успел рассказать остальным. Они ведь ходят по четверо, и то, что в трактире был один, на самом деле ничего не значит.

— Не просто убили, — продолжил Руни. — Разделали. Как до него Скегги, Эйлейва и Геста.

Вигдис охнула.

— Эрик не мог…

— Я не знаю, мог он или нет, — сказал Руни. — Я знаю, что вчера он разговаривал с вами, а сегодня мертв. О чем шла речь?

— О тусветных тварях, лечении ран и перевозке раненых, — пожал плечами Гуннар. — О том, что Эрик хотел бы взять в жены Ингрид. Это ли повод для убийства, и настолько жестокого?

Он помолчал, размышляя. Решил, что стоит все-таки сказать.

— Не могло ли быть, что убийца просто пытался отвести от себя подозрения? Подслушал разговор и надумал воспользоваться?

— Вы говорили под плетением, — покачала головой Вигдис.

— Тогда как…

Он осекся. Вигдис улыбнулась. Вчера она сидела так, чтобы видеть лицо Эрика. Понятно.

— Так все-таки там было что-то, что могло бы стать поводом для убийства? — вмешался Руни.

— Чистильщик говорил о безопасности ордена.

— О безопасности ордена, — повторил Руни. — Я не знаю, мог ли кто-то подслушать, учитывая, что кроме вас тогда в «Шибенице» было лишь трое мечей, тоже измаявшихся от похмелья. Зато я уверен, что едва о смерти чистильщика узнают его товарищи, они придут за головами тех, кого он расспрашивал. Или за тем, по чью душу они явились.

И судя по тому, что чистильщик изначально нацелился на Эрика, придут за ним. Но Руни-то что с того?

— В лучшем случае — поставят на уши совет, а совет возьмет за задницу меня и снова потребует головы душегуба. Так что лучше бы Эрику оказаться не дома. Или указать на кого-то, кто подтвердил бы, что он был занят вовсе не языческими ритуалами.

Кто ж это подтвердит? Ингрид ведь в расчет не идет. Но неужели это все-таки он?

«Меня выпорют, его повесят». На что готова Ингрид ради его жизни?

— И хорошо бы, чтобы и Ингрид нашла свидетеля и для себя — продолжал Руни. — Они мои друзья, и я не хотел бы отдавать их чистильщикам. Но для этого мне надо быть уверенным в их невиновности самому.

Вот только как? Неужели Руни всерьез полагал, что если убийца — кто-то из этих двоих, то он тут же повинится? Наверняка ведь будет все отрицать.

— Тогда зачем тебе я?

— Я хочу поговорить с ним прежде, чем действовать. Без лишних ушей. Он тебе доверяет, и я тоже.

— А мне, значит, нет. — В голосе Вигдис прорезалось что-то очень похожее на ревность.

— Гуннар охотник.

— Поговорить по душам, — хмыкнул Гуннар. — Расставив вокруг дома дюжину стражников и взяв с собой охотника на одаренных. Отличный душевный разговор получится.

— Если он убийца, я не хочу, чтобы он ушел. Если нет — стража не полезет. Ну так как? Время идет.

Гуннар помедлил.

— Ты понимаешь, что он вытащил меня с того света?

— Да. Я сам не хочу… — Руни поморщился. — Но я должен разобраться. Клянусь чем угодно, если у меня будет хотя бы малейшее сомнение в его вине, я сделаю все, чтобы ему помочь. Уж ты-то должен знать.

— Хорошо.

— Я с вами, — влезла Вигдис.

— Нет, — сказали они хором.

— Некогда спорить, — добавил Руни.

— Это же Эрик, — Гуннар коснулся ее щеки. — Все это какое-то дурацкое недоразумение. Дождись меня и никого не впускай. Все разрешится.

Еще бы он сам был в этом уверен.

***

Эрик открыл дверь сам. Удивленно поднял бровь, заметив расставленных вокруг дома стражников, но вопросов задавать не стал. Несмотря на раннее утро, целитель был полностью одет. Меч на поясе, при том, что в лечебнице оружия он не носил никогда. И — невиданное дело — обвешан золотом, точно купчиха на церковной службе. Перстни, браслет, тяжелая плетеная гривна… Словно собрал на себе все ценное, что лежало по шкатулкам.

Эрик молча мотнул головой, приглашая внутрь. Провел не в ту комнату, где они обычно бывали, на втором этаже, с окнами на задний двор — в приемную для пациентов на первом. С огромным прозрачным окном, дававшим достаточно света, и сквозь которое прекрасно просматривалась большая часть улицы. И прежде, чем жестом предложить гостям сесть, сам устроился так, чтобы оно оставалось перед глазами. По-прежнему не поздоровавшись и не задав ни одного вопроса, уставился на Руни. Тот заерзал, но Эрик, казалось, мог сидеть и молчать вечно.

Каков он на самом деле? — подумалось вдруг Гуннару. Он знал улыбчивого многословного парня, настроение которого менялось по пять раз на дню, и по лицу его можно было читать, словно в открытой книге. Впрочем, он никогда и не пытался скрывать мысли или эмоции. Сейчас перед ними сидел мужчина с жестким взглядом, и непроницаемым лицом. Против которого Гуннар, пожалуй, не рискнул бы выйти.

Эрик действительно справился бы с любым из четверых убитых. Оглушить, связать, рвать плетения, разрушая любую попытку сопротивляться. Он ведь был силен, по-настоящему силен. А затем методично и спокойно, как и подобает хорошему целителю, снимать сперва кожу, потом отделять от костей мышцы, не обращая внимания на крик. В самом деле, в первый раз, что ли, кто-то кричит под ножом? На всех заморского мака не напасешься.

Руни продолжал ерзать, Эрик продолжал молчать.

Но ради чего? Как бы Гуннару ни хотелось себе польстить, едва ли именно он стал причиной первого убийства. Эрик говорил, у любого целителя есть свое кладбище. Где-то ошибся, где-то просто не получилось. Всего лишь еще один человек на этом кладбище, стоило ли ради него навек губить душу? Тогда что?

Понял, что чистильщики заметили облако перехода, и решил обезопасить себя поосновательней? Тогда сейчас бы они тут не сидели, чужеземный одаренный утверждал, что обряд всегда помогает. Неправильно сформулировал? Как тот, что хотел императорской грамоты на должность.

Грамота действительно ждала его: толмач говорил, что когда нашли труп, награду за головы убийц объявили как за тех, кто поднял руку на имперского чиновника. Только сам он за грамотой доехать не успел. Эрик далеко не глуп, но ошибиться может каждый. Но тогда зачем второй раз и остальные? Понял, что невольно подставил друга, и попытался исправить ситуацию? Это третий. А второй?

Или все проще? «Соблазн есть всегда, цена высоковата». В какой-то момент цена перестала казаться чересчур высокой?

— Что вчера от тебя хотел чистильщик? — не выдержал, наконец, Руни.