Избранные диалоги - Платон

будто, даже когда есть влюбленный, следует угождать скорее равнодушному из-за того, что один исступлен, а другой в здравом уме. Если бы исступление было попросту злом, то это было бы сказано правильно. Между тем величайшие блага дает нам исступление, правда, когда оно уделяется нам как божий дар. {B} Прорицательница в Дельфах138 и жрицы в Додоне139 в исступлении сделали много хорошего для Эллады и отдельным людям, и целым народам, а в здравом уме — мало или вовсе ничего. И если мы стали бы говорить о Сивилле и других, которые благодаря божественному дару прорицания множеством предсказаний многих направили на верный путь в будущем, то мы бы потратили слова на то, что всякому ясно. Но вот на что стоит сослаться: древние, которые давали имена вещам,140 не считали исступление безобразным или позорным — иначе бы они не прозвали «маническим» то прекраснейшее искусство, {C} которое позволяет судить о будущем. Нет, считая его прекрасным, если оно появляется по божественному определению, они и дали ему это имя, а наши современники, по невежеству вставив букву «т», называют его «мантическим». Точно так же и тот вид гадания, когда сведущие люди пытают грядущее по птицам и другим знамениям, в которых, словно нарочно, заключен для человеческого ума смысл и даже знание будущих событий, древние назвали ойоноистикой [или гаданием посредством ума], {D} а теперь называют попросту «ойонистикой» [или птицегаданием], с омегой ради пышности. Так вот, насколько прорицание совершеннее и ценнее птицегадания и по имени и по существу — настолько же, по свидетельству древних, исступление, даруемое богом, прекраснее здравомыслия, свойственного людям.

Избавление от болезней, от крайних бедствий, от тяготевшего издревле божьего гнева бывало найдено благодаря исступлению, появившемуся откуда-то в некоторых родах и дававшему прорицание тем, {E} кому это требовалось. Исступление заставляло прибегать к молитвам и служению богам, отчего удостоивалось очищения и посвящения в таинства и тем ограждало от напастей и на нынешнее и на будущее время того, кем овладевало, и приносило избавление от нынешних зол подлинно {245} исступленным и одержимым.

Третий вид одержимости и исступления — от Муз, оно охватывает нежную и непорочную душу, пробуждает ее, заставляет излить вакхический восторг в песнопениях и в иных родах поэзии и, украшая несчетное множество деяний предков, воспитывает потомков. Кто же без ниспосланного Музами исступления подходит к порогу творчества, в уверенности, что благодаря одной сноровке станет изрядным поэтом, тот немощен, и все созданное человеком здравомыслящим затмится творениями исступленных.

{B} Вот сколько — и еще больше — могу я привести примеров, когда приносит благо исступление, даруемое богами. Так что не надо нам его бояться, и пусть нас не собьет с толку и не запугивает ни одна речь, если в ней утверждают, будто дружить следует с человеком здравомыслящим, а не с тем, кто охвачен порывом. Пускай себе торжествуют победу те, кто докажет к тому же, что не на пользу влюбленному и его любимцу боги ниспосылают любовь, — нам надлежит доказать, что дело {C} обстоит как раз наоборот и что подобное исступление боги посылают на величайшее счастье. Такому доказательству ваши искусники не поверят, зато поверят люди мудрые. Прежде всего надо вникнуть в подлинную природу божественной и человеческой души, рассмотрев, что она испытывает и что творит. Начало же доказательства следующее:

Вселенская душа бессмертна. Ведь вечнодвижущееся бессмертно. А у того, что сообщает движение другому и само приводится в движение другим, это движение прерывается, а значит, прерывается и жизнь. Только то, что движет само себя, не убывает и никогда не перестает двигаться и служит источником и началом движения для всего остального, что движется. {D} А начало не возникает. Из начала неизбежно должно возникнуть все, что возникает, а само оно ни из чего не возникает. Если бы оно возникло из какого-либо начала, оно уже не было бы началом. Раз оно не возникает, то не может никак и уничтожиться. Если бы погибло начало, оно уже никогда не могло бы возникнуть из чего-либо, да и ничто другое не возникало бы из него, так как все должно возникать из начала. Значит, начало движения — это то, что движет само себя. Оно не может ни погибнуть, {E} ни возникнуть, иначе и небо, и вся природа, перемешавшись, остановились бы, и уже не было бы ничего, что привело бы их снова в движение, чтобы они возникли.

Теперь, когда мы выяснили, что бессмертно все движущее само себя, — без колебания можно сказать то же самое о сущности и понятии души. Ведь каждое тело, получающее движение извне, — не одушевлено, а движимое изнутри, само по себе, — одушевлено, потому что такова природа души. Раз дело обстоит так, {246} раз то, что движет само себя, есть не что иное, как душа, то, значит, и душа не может возникать и должна быть бессмертной.

О ее бессмертии сказано достаточно. А о ее прообразе надо сказать вот что: вопрос, каков он, со всех сторон требует божественного и пространного изложения, зато сказать, чему она подобна, можно более кратко, и это в человеческих силах; так мы и будем говорить.

Уподобим душу слитой воедино силе упряжки крылатых коней и возничего. {B} У богов кони и возничие все благородны и от благородных предков рождены, а у остальных они неодинаковы. Прежде всего, правит упряжкой тот, кто и над нами властвует, а затем и кони у него — один прекрасен, благороден и рожден от таких же коней, а второй — совсем иной и от иных коней рожден. Поэтому править нами, конечно, дело тяжкое и докучное.

Попробуем сейчас сказать о том, как произошло название смертного и бессмертного существа. Вселенская душа ведает всем неодушевленным, распространяется же она по всему небу, принимая разные виды. {C} Совершенная и окрыленная, она парит в вышине и правит миром, если же она теряет крылья, то носится, пока не ухватится за что-нибудь твердое, — тогда она вселяется туда и получает земное тело, которое благодаря ее силе кажется движущимся само собой; а все вместе, то есть такое слияние души и тела, получило имя «существо» и «смертный».

О бессмертном же мы не в состоянии судить лишь по одному этому слову, {D} так как, не видав и в достаточной мере не постигнув бога мысленно, мы воображаем себе некое бессмертное существо, обладающее душой и телом, нераздельными на вечные времена. Впрочем, тут, как угодно богу, так пусть и будет и так пусть считается.

Мы же коснемся причины утраты крыльев: почему они отпадают у души? Причина здесь, видимо, такая: крылу от природы присуща подъемная сила, способность возносить тяжелое в высоту, где обитает род богов. А из того, что связано с телом, душа больше всего приобщилась как-то к божественному, божественное же прекрасно, {E} мудро, доблестно и тому подобное. Этими свойствами и вскармливаются и взращиваются крылья души, а от свойств противоположных, от всего безобразного, дурного они чахнут и гибнут.

Великий предводитель на небе, Зевс, на крылатой колеснице едет первым, все упорядочивая и обо всем заботясь. За ним следует {247} воинство богов и демонов, выстроенное в одиннадцать отрядов, — только одна Гестия не покидает дома богов,141 а из остальных богов главные, что входят в число двенадцати, предводительствуют каждый порученной ему ратью.

Много есть блаженных зрелищ и поприщ в пределах неба, там, где движется счастливый род богов; каждый из них делает свое дело и следует за Зевсом потому, что всегда хочет этого и может, — ведь ропот чужд сонму богов.

Отправляясь на праздничный пир, боги поднимаются к вершине по краю поднебесного свода, {B} где их колесницы, которые не теряют равновесия и легко управляются, совершают путь легко; зато колесницы остальных двигаются с трудом, потому что конь, причастный злу, всей тяжестью тянет к земле и обременяет своего возничего, если тот плохо его вырастил. От этого душа испытывает муки и крайнее напряжение.

Души, называемые бессмертными, когда достигнут вершины, {C} выбираются наружу и останавливаются на хребте неба, и, пока они стоят, небесный свод несет их в круговом движении, они же созерцают то, что за пределами неба.

Занебесную область не воспел никто из здешних поэтов, да никогда и не воспоет по достоинству. Она же такова (ведь надо наконец осмелиться сказать истину, особенно когда говоришь об истине): эту область занимает бесцветная, бесформенная, неосязаемая сущность, подлинно существующая, зримая лишь кормчему души — разуму; ее-то и постигает истинное знание.

{D} Мысль бога питается разумом и чистым знанием, как и мысль всякой души, которая стремится воспринять то, что ей подобает, поэтому она, когда видит сущее хотя бы время от времени, любуется им, питается созерцанием истины и блаженствует, пока небесный свод, описав круг, не перенесет ее опять на то же место. В своем круговом движении она созерцает самое справедливость, созерцает рассудительность, созерцает знание, не то знание, которому свойственно возникновение, {E} и не то, которое меняется в зависимости от изменений того, что мы теперь называем бытием, но то настоящее знание, что заключается в подлинном бытии. И, насладившись созерцанием всего, что является подлинным бытием, душа снова опускается во внутреннюю область неба и приходит домой. По ее возвращении возничий ставит коней к яслям, задает им амброзии и вдобавок поит нектаром.