Ромашка. - Николай Далекий

Оксана удивленно посмотрела на летчика.

— Неужели вы испугались, Людвиг? Я думаю, вы видели картинки и пострашнее. Помните, вы мне рассказывали, как вырвались из тучи над станцией, забитой поездами, и удивительно точно уложили все бомбы на цель.

Она улыбалась, словно восхищаясь боевой отвагой своего друга. Но простодушная улыбка казалась какой–то загадочной.

Вернер нахмурился. Анна поступила нетактично: она второй или даже третий раз напоминала ему об этом случае. Он рассказывал ей, что на станции среди прочих составов находилось два санитарных поезда с красными крестами на крышах. Он хорошо видел эти кресты… Да, Анна могла бы понять, что такое воспоминание не особенно ему приятно. Может быть, она издевается над ним?

Сжав губы, летчик пристально посмотрел на девушку. Анна старательно терла стекла. У нее красивые, ловкие руки… Как лихо надавала она ему пощечин в первый день знакомства! Пощечины положили начало их странной дружбе. Она даже не подозревала, что ее пощечины пробудили в нем человеческое достоинство. Если судить строго, Анна — ограниченное, глупое, эгоистичное существо. Тонкие переживания ей, пожалуй, недоступны. Она думает о своих пятидесяти десятинах. Это ее жизненная цель, мечта, счастье. И все же она очень мила, забавна. Простушка. Во всяком случае, ему с ней легко.

Людвиг покачался с пятки на носок и, ничего не сказав, вышел из столовой.

Среди убитых оказались знакомые: штурман и стрелок–радист. Людвиг смотрел на их восковые лица, не испытывая ни страха, ни сожаления. Смерть товарищей стала для него чем–то обычным и естественным. Он давно уже привык к мысли, что те молодые, сильные и храбрые люди, с какими он разговаривает и шутит, могут через полчаса или даже через несколько минут превратиться в мешки с костями или обугленные трупы. Все это было в порядке вещей и уже не могло ни ужаснуть, ни поразить и даже удивить его. Людвиг знал, что и к его смерти отнесутся также спокойно, и если кто–либо удивится, то лишь тому, что он так долго «протянул». Заплачет одна Анна…

Он уже собирался уходить отсюда, как вдруг услышал голоса за спиной.

— Смотрите хорошенько!

— Я уже смотрел, господин майор.

— Что же, по–вашему, он взлетел на небо?! Если он убит, то должен быть здесь. Мы подобрали всех.

К трупам в сопровождении франтовато одетого солдата, державшего в руках кожаные шоферские перчатки, шагал длинноногий майор Вольф с испачканным сажей потным лицом. Он остановился возле Вернера, вытер скомканным грязным платком лоб и, дико озираясь на чистое небо, заговорил взволнованно, явно стараясь найти сочувствие и поддержку со стороны Людвига.

— Видите, что происходит, господин подполковник? Двенадцать самолетов сгорело на земле, три истребителя — в воздухе. А сколько машин повреждено и вышло из строя! Я предупреждал, я требовал… Три зенитных батареи на таком аэродроме?! Их подавили в первую же минуту. Отлично сработала наша прославленная служба наблюдения за воздухом, нечего сказать — нам позвонили, когда зенитчики сами увидели самолеты русских над головой.

Людвиг холодно, но с некоторым интересом рассматривал маленькую, измазанную сажей плаксивую физиономию коменданта аэродрома. «Боишься? — думал он со злорадством. — Надеялся закончить войну, не увидев настоящей бомбежки? Нет, будешь дрожать за свою шкуру не раз. Это только начало… С нашим господством в воздухе уже давно покончено. Авиационные заводы не в силах восполнить потери. Полк в течение одиннадцати дней не может получить новых машин».

К ним приблизился щеголеватый солдат.

— Нашего обер–лейтенанта среди убитых нет.

— Значит, он успел уйти с аэродрома.

— Я позвонил нашему подполковнику — обер–лейтенанта Маураха там нет.

— А где вы были во время налета?

— Обер–лейтенант оставил меня у ворот.

— Отвечайте на мой вопрос, — рассердился Вольф, — меня интересует не то, где вас оставили, а то, где вы были во время бомбежки.

— Я отъезжал немного в сторону, — бойко ответил солдат. — Согласно уставу, требующему рассредоточения при налете вражеской авиации.

В словах гестаповского шофера была известная доля правды. Завидя советские самолеты, он погнал машину в поле, подальше от аэродрома. Пятнадцать километров показались ему не таким уж большим расстоянием, и он остановил машину, когда спустила камера в заднем скате. Причина вынужденной задержки была весьма уважительной. Меняя камеру, шофер проваландался часа полтора и прибыл к аэродрому, когда уже все давно успокоилось. Обер–лейтенант к машине не выходил. Ожидая взбучки, шофер счел нужным позвонить в гестапо. Маурах там не появлялся.

Вольф неприязненно посмотрел на шофера.

— Поезжайте к себе. Найдется ваш обер–лейтенант.

— Слушаюсь! — солдат повернулся налево кругом и зашагал к воротам.

Фамилия исчезнувшего обер–лейтенанта ничего не говорила Людвигу. Он вспомнил о ней на следующий день, когда в штабе полка заговорили о загадочной смерти гестаповца.

Случай был действительно редкостный. Труп обер–лейтенанта Маураха нашли в заброшенном блиндаже, полузасыпанном землей. Возле его руки валялся пистолет и две стреляные гильзы. Одна вошла Маураху в лоб, другая в левое плечо. Обе раны были смертельными. Самоубийство? Почему же самоубийце потребовалось выстрелить дважды?

Впрочем, летчики не стали долго обсуждать этот вопрос. Командир звена бомбардировщиков лейтенант Мюльке, общепризнанный в полку храбрец, сказал с брезгливой гримасой:

— Бывают идиоты, которые кончают с собой из страха. Он наложил полные штаны во время бомбежки. Я не сочиняю. От него несло так, точно его вытащили из уборной. Эти жалкие кокаинисты даже покончить с собой по–человечески не могут. А ведь чего проще — сунул дуло в рот и нажал собачку.

Все сошлись на том, что выстрел в рот — самое верное дело, и странный случай с гестаповцем потерял для них интерес.

Но о Маурахе не забыли. Смерть недавно прибывшего сотрудника чрезвычайно обеспокоила начальника гестапо подполковника Лютца. Он лично выезжал осматривать блиндаж. К сожалению, солдаты, нашедшие и извлекавшие труп, основательно затоптали сапогами землю вокруг, и не было возможности установить точно даже то, в каком положении находилось тело погибшего и его пистолет.

Вечером подполковник созвал совещание, на которое были приглашены сотрудники военной контрразведки. Мрачно поглядывая заплывшими свиными глазками на лежавшие на столе две стреляные гильзы, он заявил сердито:

— Господа, обер–лейтенант Маурах не застрелился, он — убит. Это мое мнение. Сомневающихся прошу высказать свои соображения.

Поднялся белобрысый анемичный лейтенант Губер, вместе с врачом осматривавший труп и подписавший акт медицинской экспертизы.

— Огнестрельное ранение произведено на очень близком расстоянии, — начал он бесстрастным тоном опытного эксперта. — Кожа вокруг входных отверстий сильно обожжена. На найденных возле трупа гильзах…

Подполковник раздраженно прервал его:

— Где они были найдены? В каком положении?

— Гильзы, как и пистолет, были подняты солдатами. Из–за этого точную картину того, что произошло с Маурахом, установить невозможно. Однако стреляные гильзы и гильзы патронов, оставшиеся в обойме пистолета, имеют одну и ту же метку. Очевидно, Маурах имел обыкновение метить свои патроны. Итак, обер–лейтенант был поражен выстрелами из его же пистолета. Это — бесспорно и не подлежит сомнению.

— Не отрицаю! — буркнул подполковник.

— Возникает вопрос, — бесстрастно продолжал Губер, глядя своими бесцветными водянистыми глазами куда–то в пространство, — кто мог вынуть пистолет из кобуры Маураха? Только он сам. Следовательно, и стрелял он сам. Кстати, на трупе не обнаружено каких–либо следов борьбы.

— Ну, а если пистолет каким–то образом попал в руки кого–то другого? — язвительно спросил подполковник.

Губер слегка пожал плечами и сел.

— Господа, — снова обратился к присутствующим подполковник. — То, о чем говорил лейтенант Губер, действительно бесспорно. Но Маурах не покончил с собой. Повторяю, он убит. Это также для меня бесспорно. В него стреляли из его же оружия. Почему я уверен в этом? Вам известно, что Маурах сразу же после приезда к нам дважды попадал в неприятные истории. Я имею в виду выстрел по машине, в которой он ехал по городу, и взрыв мины в матраце, предназначенном для его комнаты. Это были два неудачных покушения на Маураха. Третье оказалось удачным. Пожалуй, единственно возможный вывод: Маурах знал чью–то тайну, тайну человека, облеченного нашим доверием. В ночь, предшествовавшую его убийству, он работал — просматривал картотеку полицейских и прочих лиц, сотрудничающих с нами и работающих в наших учреждениях. Очевидно, он хотел разгадать чью–то тайну до конца. Гибель Маураха я связываю с работой советских подпольщиков и разведчиков. Наличие сильной группы советских разведчиков в городе — установленный факт. Факт, позорный для нас, господа. Положение серьезное. Вопросов возникает много, но главный вопрос, который нас должен интересовать: кто стрелял в Маураха? Этот человек может пользоваться нашим безграничным доверием. Следовательно, под сомнение нужно поставить всех. Открытие, которое мы сделаем, может быть очень неожиданным и ошеломляющим.