Роман-воспоминание - Анатолий Рыбаков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Из ящика стола Панферов вынимал бутылку водки, наливал автору полстакана, подвигал блюдечко с печеньем:
– Выпей за успех.
Значит, ты не только автор и друг, но еще «человек журнала „Октябрь“», «свой», «наш» человек, мы тебе доверяем и будем поддерживать.
И, наконец, наивысший разряд.
Голицына (секретарь) приносила из буфета большую тарелку сосисок, две тарелочки, горчицу, хлеб, боржом. И вы с Панферовым распивали бутылку водки. Теперь все! Ты войдешь в состав редколлегии, будешь представлен на соискание Сталинской премии, Панферов выхлопочет тебе квартиру, дачу в Переделкине и на ближайшем съезде писателей выдвинет твою кандидатуру в члены правления.
Вот по этому высшему разряду Панферов меня и принял. Чем я так ему понравился, не знаю.
Привычным ударом дна о ладонь Панферов вышиб пробку из бутылки, мы с ним ее и выпили. Он был выпивоха, и я умел пить, он пьянел, я – нет, сосисок навалом, я хорошо закусил. Панферов почти не ел, рассуждал:
– Кончишь этот роман, сразу начинай другой, тему я тебе даю, как Пушкин Гоголю. Слыхал об этом?
– Конечно, «Мертвые души».
– Молодец, знаешь историю литературы. Мне говорили: простой шофер, то да се, язык ведь без костей. Значит, только тебе, как Пушкин Гоголю. Слушай. Во время войны эвакуировали из Москвы завод в Казахстан. Оборонный завод! Прямо в степь, под открытое небо. И что ты думаешь? Поставили люди станки в степи и начали работать. Пока возводили стены, крышу, они боеприпасы выпускали для фронта. Понимаешь, что за люди были! Какой материал для писателя! Почему не записываешь?
– Я все запомню.
– Запомнишь? Детали! Самое главное в художественном произведении – детали! Кто умел писать детали? А?
– Толстой, думаю.
– Молодец, Анатолий, правильно! И вот я тебе, как Гоголь Толстому, сюжет отдаю. Командировку выпишем, поезжай, посмотри, с людьми поговори…
Захмелел, путались мысли, но продолжал рассуждать:
– В холод, снег, вьюгу… А работали. Кто работал? Женщины наши… Великая русская женщина… Коня на скаку остановит… Все при ней! Как у Рубенса. Рубенса знаешь?
– Знаю.
– Видел у Рубенса женщину? Сразу видно, для чего она создана, – детей рожать! Все при ней! И здесь, и там, всюду, где полагается, есть за что ухватиться. Ядреных баб писал Рубенс, понимал, разбирался…
Его монолог прервала возникшая в дверях Голицына:
– Федор Иванович, возьмите трубочку по внутреннему.
С одного из телефонов Панферов снял трубку:
– Алло!.. Приехала… Ладно… Сейчас спущусь… Жди… – Положил трубку. – Жена явилась, ждет внизу. Собирайся, поедем ко мне на дачу.
Ехать к нему на дачу… У меня портфель полон денег.
– Неудобно, Федор Иванович, поздно.
– Что поздно? Переночуешь на свежем воздухе. Завтра со мной в Москву вернешься.
– Я не знаком с вашей женой.
– Познакомишься…
Рядом с шофером сидела Антонина Коптяева, моложавая, с несколько необычным бурятским лицом. Мы с Панферовым уселись сзади. Он был чем-то недоволен, что-то ей выговаривал, она не отвечала, ни разу не оглянулась.
– Видал? Как об стенку горох. Муж рюмку выпил. А какой мужчина не пьет, это глиста, а не мужчина. По-умному, видишь ли, разговаривает, интеллигент! Нет, ты напиши! Не какой-то там фельетон-клеветон, ты роман напиши! Рассуждать легко, это они умеют, критиканы! За это и нравятся нашим барынькам.
Коптяева по-прежнему сидела молча. В чем упрекал ее Панферов, каких интеллигентов-критиканов имел в виду, я не понял.
Большая дача, на фронтоне вырезанные из дерева аршинные буквы: «АНТОША» – в честь Антонины Коптяевой. Стены внутри увешаны картинами – в основном «передвижники», старинная мебель – богатый дом.
На столе бутылка водки, на закуску горячие беляши. Панферов ел с аппетитом, я мало – наелся сосисок в редакции. Как и в машине, Панферов продолжал ругать критиков, рассказывал: пишет о них пьесу, герой – критик Ермилов.
– Я его приложу, перевертыша… И нашим и вашим… Имя и фамилию ему придумал – Ермил Шилов. А? Все догадаются. И не придерешься, на личности не перехожу. Ермил Шилов – ищите, кто такой! В художественном произведении, Анатолий, имя герою надо выбирать звонкое, чтобы запоминался. Вот у Пушкина – Онегин, откуда такая фамилия? Река Онега. Ленский – река Лена. Чувствуешь?!
Постелили мне в небольшой комнате для гостей. Намаялся я за этот день, заснул мгновенно.
Разбудил меня Панферов часов в семь.
– Вставай, умывайся.
Позавтракали. Подавала прислуга. Коптяева к завтраку не вышла. У крыльца уже стояла машина. Сели. Проехали метров пятьсот. Стоп! Выходи!
Возле большого пустыря нас ожидал человек на длинных журавлиных ногах, в выцветшей, с орденскими планками гимнастерке. Панферов нас познакомил:
– Председатель поселкового совета, большая сила. Анатолий Рыбаков – знаменитый писатель. – Обвел рукой пустырь. – Видишь, Анатолий, этот участок будет твой. Съездишь в Калужскую область, дома там дешевые, срубы хорошие, калужские – они испокон веку плотники, купишь пятистенок, привезешь, поставишь тут дом, дачу заимеешь, будем соседями.
– Федор Иванович! Мне нужно заканчивать роман. Когда строиться?
– Роман – романом, дом – домом. Бери, не зевай, потом поздно будет.
– Пока не кончу роман, ни о какой даче не может быть и речи.
– Ах, так, Господа Бога, Христа… – он длинно и витиевато выругался. – Тут министры не могут участок получить, министры! Из писателей я здесь один, вот еще Михалков втерся, этот куда хочешь просунется. А ты кто? Ноль без палочки. Я из тебя человека делаю, а ты брыкаешься.
Только что представил меня знаменитым писателем, а теперь ноль без палочки. Забавный человек и ведь добра мне хочет, покровительствует. Но для меня сейчас главное и единственное – роман.
– Пока не кончу роман, ничем другим заниматься не буду.
– Ну и хрен с тобой!
Сел в машину и уехал. И председатель поселкового совета ушел. А я остался. Стою один на дороге, автобусы сюда не ходят, железной дороги нет. Как добраться до Москвы? Добрался, конечно.
В сентябре я сдал вторую часть рукописи, в декабре – третью. Роман начали печатать в январе, открыли им год. Об инциденте на Николиной горе Панферов не вспоминал. Отстоял мне в Союзе писателей квартиру, потом и дачу в Переделкине, рекомендовал в члены редколлегии «Октября», выдвинул роман на Сталинскую премию и в драматической истории ее получения вел себя достойно. После публикации «Водителей» я в журнал не ходил, вокруг него вертелись не те люди: Бубеннов, Первенцев, Бабаевский.
Как-то встретил меня Панферов в Союзе писателей:
– Почему в журнал не заходишь?
– Работы много.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});