Фантастический альманах «Завтра». Выпуск четвертый - Владислав Петров

Бедняга упал прямо на голову зверя. Очевидно, это застало полосатого людоеда врасплох, потому что он не схватил добычу, а, наоборот, отпрянул от нее, позволив отданному на съедение продлить жизнь еще на несколько мгновений. Он резво вскочил и кинулся бежать. Недалеко была расщелина в скале, и бедняга, видимо, к ней стремился, только что сориентировавшись, а может быть, нацелясь заранее. Но где ему было состязаться в скорости с тигром. Тот настиг его в два прыжка, и сразу послышался хруст костей, а сдавленный вопль оборвался на полувыдохе. Представление тем самым окончилось. И все как один почувствовали облегчение. Думается, что и сам казненный тоже успел почувствовать облегчение. А может, и не успел.

Публика стала потихоньку расходиться со страшного места. Оберпредседатель, сопровождаемый двумя младшими председателями, отправился в свое купе, что находилось неподалеку, Мардарий, получив краткий нагоняй за организационные неполадки, примкнул к рядовым горожанам.

Все двигались молча, ощущая опустошенность в душах и желание поскорей залечь в свои индивидуальные коконы, поскорей остаться наедине со своими мыслями о вечном, а также и бренном. Во всяком случае, именно такое желание ощущал Борис Арнольдович. Однако пока добирались до центра Города, перескакивая с дерева на дерево, пока планировали с ветки на ветку, овеваемые прохладным ночным воздухом, гнетущие чувства немного отпустили людские души.

— Ну вот, — первым прервал молчание Самуил Иванович, — поучаствовали, называется, в диспуте. Прикоснулись, называется, к святой теме. И получили, так сказать, наглядную иллюстрацию к обсуждаемой проблеме. В общем, провели вечер удивительно продуктивно.

Борис Арнольдович обратил внимание, как после первых же сказанных стариком слов Мардарий потерялся из виду. Это он побоялся услышать нечаянно крамолу, которую не имеет права оставлять без последствий.

— А что, — поддержала разговор Нинель, — малоприятно, зато полезно. Полезно кое-кому время от времени напоминать о необходимости не болтать лишнего. Правда, кое-кому, я вижу, неймется. Словно шестая заповедь важнее одиннадцатой.

— Ах, Нинель, дорогая вы моя, разве судьбу обманешь! Чему быть — того не миновать! — махнул рукой Самуил Иванович.

— Знать, где упадешь, соломку бы подстелил! — припомнил Борис Арнольдович еще одну подходящую к случаю пословицу.

— Да-да, вы совершенно правы!

— И все-таки не стоит постоянно избавляться от Мардария таким рискованным способом, — настаивала на своем Нинель, и, конечно, она была права, напоминая об осмотрительности. Права, но не очень последовательна, потому что когда добрались до дома, то есть до гнезд, то спать не легли, а еще некоторое время сидели тесным кружком, читая стихи казненного. В смысле, читали Нинель и Самуил Иванович, а Борис Арнольдович лишь слушал да вздыхал. Да глаза тер. Стихи эти в одночасье стали крамольными, но как же их забудешь в одночасье…

— А чем был знаменит пресловутый Шикльгрубер? — полюбопытствовал Борис Арнольдович, вспомнив, что отныне он может спрашивать о чем угодно и кого угодно.

— Грешник великий! — усмехнулся Самуил Иванович. — Даже имя это стало нарицательным. А вообще-то, Шикльгрубер был младшим председателем, но втайне от всех настаивал и пил перебродивший сок плодов. А еще умел добывать огонь, жарил на нем маленьких ящерок и пожирал. Когда Шикльгрубер почувствовал, что его творчеству приходит конец, он выпил перебродившего сока, сколько влезло в него, и стал кричать на весь Остров: «Отдайте мне мой гектар Острова! Я все посчитал, у нас ровно гектар приходится на человека! Отдайте, я хочу жить, как мне нравится!»

Шикльгрубера поймали, хотели судить по всей строгости заповеди, но он вырвался и сам кинулся тигру в пасть. Однако тигр есть его не стал, только голову откусил и бросил. Пропитанное перебродившим соком тело долго валялось нетронутым…

— В чем же он замешивал свою брагу?

— О, в этом состояло еще одно нарушение главной заповеди! Сплел из прутиков маленький как бы кокон да обмазал его глиной с обеих сторон. Так и получился сосуд.

Должен вам еще сказать, уважаемый Борис Арнольдович, когда Шикльгрубера разоблачили, то еще немало осталось в Городе других Шикльгруберов. Имя то было одно из самых традиционных. И теперь все, кто еще жив, имеют псевдонимы. Полинезий-то хоть поэтом был. А другие — никто. Просто рядовые граждане. Как я, как Нинель. А с псевдонимами. Если захотеть, то можно в этом усмотреть нечто очень подозрительное. При желании. Так что сегодня можно было очень много народу отдать на съедение с той же формулировкой. Если уж освобожденного поэта не пощадили, то другого кого и подавно не пощадят. То есть, я хотел казать, — не пощадим. А вам имя Шикльгрубер тоже о чем-то говорит?

— Само собой. И у нас это имя носил один великий грешник. Но его грехи были несоизмеримы грехами ваших Шикльгруберов вместе взятых. То есть его грехи были куда более ужасны, они связаны с гибелью миллионов людей.

— Ну, это все относительно. Зависит от моральных принципов общества. У нас нарушение одиннадцатой заповеди карается гораздо строже любого другого преступления.

— Я, пожалуй, пойду спать, — сказала Нинель и зевнула, — устала что-то. А вы, Борис Арнольдович, как, посидите еще?

Ему, конечно, хотелось еще посидеть, поговорить с умным и деликатным Самуилом Ивановичем, но он не знал, удобно ли.

— Я думаю, мы посидим еще немного, — ответил за него собеседник, — Борису Арнольдовичу утром спешить некуда, а у меня старческая бессонница.

Нинель скрылась в детском коконе, оттуда послышались невнятные детские голоса, а потом все стихло.

— Надеюсь, сегодня последний раз буду ночевать в чужом гнезде. Завтра уж, если не вызовет Генеральный в граждане производить, достроюсь, должно быть, — первым прервал паузу Борис Арнольдович, задумчиво глядя куда-то вдаль.

И вдруг ему захотелось рассказать собеседнику о своем дневном визите к оберпредседателю. Со всеми подробностями. Он не знал, почему такое желание возникло, но сопротивляться ему не стал.

— Между нами говоря, наш Порфирий Абдрахманович вовсе не такой человек, за какого вынужден себя выдавать. Вы не поверите, но он сам большой еретик. При мне употреблял перебродивший сок плодов, меня угощал, порядки ваши ругал на чем свет стоит, в том числе и одиннадцатую. Невероятно, но факт. Кстати, даже у простака Мардария есть мысли. Очень серьезные и, главное, вольные.

— Хммм… — задумчиво протянул Самуил Иванович, но совсем не удивленно, — я подозревал… Порой сильно подозревал… У меня давно было ощущение, будто даже самые главные люди Острова думают не то, что делают, а делают не то, что хотят делать. Вы внесли, так сказать, последний штрих в мою дилетантскую теорию развития нашего общества.

Какую прочную Систему мы создали! Она работает сама по себе и не нуждается ни в чьей защите. Она уже ни в младших председателях не нуждается, ни в оберах, ни в самом Генеральном. Их всех не станет — мы сами будем отдавать на растерзание своих лучших сограждан. И самого Генерального отдадим, если только он вздумает замахнуться на Систему. Хотя он, конечно, не вздумает.

Бегите, Борис Арнольдович, бегите с Острова! Вы, я полагаю, уже достаточно потешили свое любопытство. Вам уже есть о чем рассказать соплеменникам.

Но только имейте в виду — вокруг Острова бессменно дежурят дредноуты, управляемые автоматикой и вооруженные огромным количеством всякого оружия. От стрелкового до атомного. Чтоб никто ни туда, ни сюда… Впрочем, вас, наверное, уже предупредили. И я, к сожалению, даже не представляю, как бы вы могли… А, кстати, как вы вообще попали на Остров?

— Наконец-то! — беззвучно рассмеялся Борис Арнольдович. — Я с первого дня жду этого вопроса! А вы все, очевидно, сразу решили, что граница параллельных миров проходит по берегу, и не спрашиваете. А она далеко в море, и я, представьте, прежде чем доплыть до Острова, побывал на одном из этих дредноутов.

Так Борис Арнольдович и выложил свой сокровенный секрет. Но чего не сделаешь ради хорошего человека.

— Не может быть! — глухо воскликнул Самуил Иванович.

— И тем не менее. Эти корабли, чтоб вы знали, всего лишь насквозь проржавевшие кастрюли. Аккумуляторы сдохли, радары и приборы наведения не фурычат, роботы мертвы. Все, Самуил Иванович, военно-морской блокады не существует!

— Потрясающе! — И на протяжении нескольких минут Самуил Иванович больше не мог выдавить из себя ни слова. А Борис Арнольдович любовался произведенным эффектом. — Потрясающе! Значит, на Полуострове и Материке действительно все вымерли. А я думал, что это лишь пропаганда. Вымерли. Иначе бы они все равно нас в покое не оставили. Хотя, как знать…

Боже, как я мечтал сбежать с этого постылого Острова! Я ощущал себя ампутированным — без тех людей, которых мы оставили на изгаженных и отравленных землях. Я мечтал вернуться, хотя родился, само собой, здесь. Как я представлял себе это возвращение? А никак не представлял. То есть я видел себя с отросшими вдруг за спиной крыльями, как у ангела, видел себя просто левитирующим в синем небе над не менее синим морем, но строящим дельтаплан или хотя бы плот я себя не видел. Откуда бы, если, во-первых, гены, а во-вторых, разве нашими руками, хоть нижними, хоть верхними, можно что-то материальное создать, кроме примитивного кокона из прутьев и лиан? Я уже не говорю про то, что любое рукоделие будет сразу замечено и пресечено самым безжалостным образом…