Мир до и после дня рождения - Лайонел Шрайвер

Ирина первый раз присутствовала на матче по снукеру и первый раз ощутила, что ей не хватает приглушенных реплик комментаторов Би-би-си, неожиданной полемики с вкраплениями исторических сведений и возгласов: «Какой мастерский удар, Клайв!» Звук игры сейчас казался совершенно непривычным, изредка нарушаемый шепотом и громкими вдохами. Но по мере того как развивался второй фрейм, она начала ценить всю прелесть наблюдения за движениями игроков без журчащего за кадром голоса, подсказывающего, что думать о выполненном игроком ударе и удачном выходе на розовый. Отсутствие звукового сопровождения помогло услышать разносящееся всего несколько секунд по залу эхо от каждого соприкосновения шаров и едва уловимую, словно барабанную дробь, издаваемую при соприкосновении красного с краями лузы. Скользящие у стола в полном молчании игроки превращали действо не в спортивный поединок, а в некий ритуал, создавали мистическую, неповторимую атмосферу католической мессы, где проповедь читают на непонятной латыни. Следить за игрой было сложнее, чем протягивать ложку для причастия. Это требовало больше внимания.

А у Ирины действительно возникали проблемы с его концентрацией. Перед глазами постоянно всплывало лицо Лоренса, стоящего под дождем у подъезда, она физически ощущала исходящие от него слабые волны всепрощения. Сейчас в зале, среди нескольких сотен зрителей, Рэмси не принадлежал ей, даже в самом фрагментарном смысле. Толпа заставляла ее гордиться им, как несомненной звездой, и обижаться за то, что его сделали игрушкой, которой каждый хотел обладать. Ей достался бы такой крохотный кусочек любимого мужчины, что его привлекательность становилась пыткой.

Что она здесь делает? Приехав одна на южное побережье Англии, она почувствовала себя убежавшей из дома школьницей, которой негде теперь спать и нечего есть, понимавшей, что весь план ее был изначально неправильным, но продолжавшей брести дальше по улице с плюшевым зайцем под мышкой и печеньем «Орео» в руке, дожидаясь, когда ее заметят полицейские. Может, лишь несговорчивость и неуступчивость вытолкнули ее сегодня днем из дома?

Согласно информации на мониторе над головой, пока она дрейфовала в водах своих мыслей, Рэмси проиграл три фрейма подряд. Ирина постаралась сосредоточиться на пятой партии. Схема повторилась: Рэмси оказал существенное, но вполне преодолимое сопротивление. Как только Ракета включался в игру, Рэмси оставалось лишь медленно потягивать «Хайленд спрингс».

Вероятно, спорт сегодня не очень увлекал Ирину, но вскоре она нашла себе занятие по настроению. Два игрока являли зеркальное отражение друг друга, что подтверждало выведенную Лоренсом аксиому о том, что в конечном счете «в снукере мастер играет против себя». Ибо если Ронни О’Салливан что-то изучал в своей жизни (что весьма спорно), то это игра Рэмси Эктона. Происходящее имело некоторые черты эдипова комплекса — человек пытается подчинить себе мужчину, его породившего.

Если говорить об эдиповом комплексе, младший находится в преимущественной позиции. Снукер освежал О’Салливана, он с энтузиазмом проникал в его перипетии, ликовал, видя верное исполнение задуманного. Рэмси же, напротив, выглядел утомленным возникающими конфигурациями, хотя в снукере положение шаров на сукне никогда не повторяется с прежней точностью, он, казалось, видел все это раньше. Его сдержанная радость от точного удара мгновенно омрачалось мыслями о необходимости совершить еще много ему подобных — впереди еще фреймы, матчи, турниры, новые сезоны. Мудрость и видение будущего — компенсация и успокоение для старого человека, но не приносят в настоящем никакой пользы.

Рэмси удерживал высокий темп игры; О’Салливан играл быстрее. Рэмси брался за «длинные шары»; О’Салливан забивал те, которые, казалось, сыграть невозможно. Эктон таранил цветные с крейсерской скоростью; Ронни пошел дальше и применял технологии, нарушающие их забвение с силой ускорителя частиц.

Ирина изо всех сил хлопала в ладоши, чтобы привлечь внимание Рэмси; лишь настороженные взгляды соседа постепенно привели ее в чувство. Прожекторы освещали находящихся на сцене, оставляя в полумраке остальных присутствующих в зале — он не мог ее увидеть. Ирина перешла к плану «Б». Путь к Рэмси после матча будет для нее закрыт, как это было перед началом игры. Как же ей передать любимому весточку о том, что она рядом, на расстоянии вытянутой руки? Ирина не представляла, в какой гостинице он остановился, администратор вряд ли захочет дать ей адрес.

При обескураживающем счете шесть — два игроки направились в комнаты отдыха, и тогда Ирина рискнула и выкрикнула: «Рэмси!» Ему было привычно слышать с трибун свое имя, поэтому он прошел мимо, не повернув голову.

Однако сосед, подаривший ей билет, теперь точно будет считать, что осчастливил сумасшедшую. Когда они вместе встали, чтобы размяться, Ирина произнесла ожидаемую фразу:

— О’Салливан сегодня в ударе.

— Говорят, Ронни еще ни в одной игре не раскрыл по-настоящему свой талант, — произнес мужчина и поспешно удалился.

Ирина опустилась на сиденье с широко распахнутыми глазами. Она уже десятки раз слышала подобное об О’Салливане. Неужели это и есть ее будущее? День за днем слушать знакомые клише и банальные выводы?

Рассуждения Рэмси, по крайней мере, были тоньше. А именно: в то время как рыхлый номер один мирового рейтинга Стивен Хендри и сутулый хулиган Ронни О’Салливан боролись за титул Самого Талантливого Игрока В Снукер Из Всех Когда-Либо Рожденных, Рэмси заметил, что два молодых человека стремились к покорению различных высот. Хендри обладал мастерством; О’Салливан вдохновением. Хендри шел на игру как на работу; О’Салливан относился к ней как к искусству. Прилежный ученик Хендри, казалось, выучил геометрию, как выдержки из Евангелия; О’Салливан будто постиг природу Вселенной. Хендри состоял из знаний; О’Салливан из инстинктов. Удивительно, но интуиция всегда вызывает больший интерес, чем богатые знания. (Внутри что-то щелкнуло: разумеется, Лоренс ненавидел О’Салливана.) Взглянув на появившегося у стола Рэмси, Ирина пришла к выводу, что полагаться на знания надежнее — вдохновение может в самый неподходящий момент вас подвести. На этот раз она не аплодировала. Желания не возникало вовсе. Она сложила руки на коленях, решив состоянием покоя продемонстрировать свое умение владеть собой. Вся ее миссия потерпела фиаско, в критические моменты всегда лучше расслабиться. После мучительного расставания с Лоренсом и побега в Ватерлоо без перчаток и зубной щетки под хлипким зонтиком ей ничего, пожалуй, не остается, как найти гостиницу и свернуться калачиком на холодном матрасе. Рэмси нет никакого дела до того, какие сообщения приходят на его автоответчик.

Может быть, все дело было в том, что она единственная ни разу не захлопала в ладоши. А может, у Рэмси наконец включилось шестое чувство. Или, может, он решил воспользоваться перерывом, чтобы проверить голосовую почту. Так или иначе, он повернулся и посмотрел именно туда, где сидела Ирина Макговерн, таким взглядом, словно примеривал цветной шар к лузе.

Рэмси улыбнулся.

Сейчас на турнирах он редко улыбался. Разумеется, нет причины улыбаться при счете шесть — два, будучи почти уничтоженным противником. Но когда он соизволил это сделать, тотчас преобразился не только внешне, но и внутренне, — казалось, стоящий рядом бильярдный стол освещают преломленные лучи, исходящие от его белоснежных зубов. Улыбка передавала не только тепло, благодарность и доброту, чего следовало ожидать, зная его репутацию, но получилась еще и заискивающе-тревожной. На лице читалась не радость и не удовольствие. Чувства были перемешаны — недавний восторг сменился безразличием. Встретившись взглядом с кем-то из зрителей, Рэмси Эктон не мог себе позволить расслабиться, даже если несколько часов назад одержал более значимую победу, чем та, к которой сейчас обязан стремиться.

Возвращенный Ириной взгляд был мягким и ласкающим, впрочем, со стороны могло показаться, что в его мягкости крылось некоторое самодовольство. Она откинулась на спинку сиденья, которое сразу показалось ей более удобным, и закинула ногу на ногу. Сосед, аплодировавший без остановки, посмотрел на нее с некоторым уважением.

Сейчас поведение Рэмси со стороны походило на разбитое сырое яйцо, растекающееся по тарелке. Высокие вибрации, исходившие от него во время первого раунда, снизились до мелодичного перезвона. Движения вместо привычно быстрых стали медлительными, почти апатичными. Ронни ошибся, но на этот раз, когда красный, мягко ложившийся в лузу, внезапно выскочил обратно, Рэмси отнесся к этому холодно. Вместо рискованного он выбрал самый безопасный путь — сделал снукер, при этом белый шар был расположен так близко к желтому, что мешал Ронни сыграть любой из имеющихся красных.