Москва 2042 - Владимир Войнович

– То есть? – спросил я.

– Видите ли, я биолог и работаю над созданием нового человека. Разница состоит в том, что вы создаете своих героев силой воображения, а я с помощью достижений современной науки.

– И что же за героев вы создаете?

– А это я вам с удовольствием как-нибудь и расскажу и покажу. Вот как только вы тут со всем ознакомитесь и освободитесь, приезжайте ко мне в Комнаком…

– Куда? – переспросил я.

– Комиш! «Komisch (нем.) – странно, смешно.» – закричал молодой человек по-немецки и засмеялся. – Первый раз вижу человека, который не знает, что такое Комнаком.

– Классику это простительно, – заметил Дзержин Гаврилович. – Он прибыл к нам совсем недавно и еще не во всем разобрался.

– Натюрлих «Naturlich (нем.) – естественно.», – охотно согласился молодой человек и объяснил мне, что Комнаком – это Коммунистический Научный Комплекс, генеральным директором которого он, Эдисон Ксенофонтович, является.

– Там проводятся биологические эксперименты? – спросил я.

Всякие, – сказал он. – У нас в Комплексе сосредоточены все науки, и я всем этим руковожу, но сам лично занимаюсь исключительно биологией. Я вам все покажу, обязательно приходите. А пока мне, извините, пора. Он пожал руку мне и Дзержину Гавриловичу и тут же исчез.

Мы остались вдвоем, и Дзержин Гаврилович долго расспрашивал меня о моем впечатлении от всего увиденного в Безбумлите.

Я высказался самым одобрительным образом об уровне технической оснащенности коммунистических писателей, но в то же время выразил осторожное сомнение относительно творческой свободы, которой эти писатели пользуются.

– Меня удивило, – сказал я, – что они все обязательно должны писать так называемую Гениалиссимусиану. Я нисколько не сомневаюсь в многочисленных достоинствах Гениалиссимуса, но все-таки мне кажется, что у писателей могли бы существовать и какие-то другие темы.

Кажется, мои слова Дзержину Гавриловичу не очень понравились.

– А кто вам сказал, дорогуша, что они все обязаны писать именно Гениалиссимусиану? – спросил он, нахмурившись. – Неужели Смерчев?

– Ну да, признался я, тут же испугавшись, не подвожу ли Коммуния Ивановича. – Именно он мне это все и сказал.

– Какая глупость! – горячо возмутился Дзержин. – Какая клевета! И вы, такой умный и наблюдательный человек, неужели могли поверить подобному вздору?

– Ну а как же я могу не верить? – сказал я. – Я же здесь человек совершенно новый.

– Ну так вот, поверьте мне, – сказал Дзержин решительно. – Я пользуюсь репутацией очень прямого и правдивого человека. Поверьте мне, все, что сказал вам наш уважаемый Коммуний Иванович, есть полная чушь и глупость. Наши подкомписы пользуются такой свободой, какой не было никогда ни у кого. И пишут они не то, что им приказывают, а абсолютно все, что хотят. Хотят, пишут за Гениалиссимуса, хотят – против. Никаких ограничений для них не существует.

– Странно, странно, – сказал я, несколько смущенный столь противоречивыми сообщениями. – Но я надеюсь, то, что сказали мне Смерчев и Сучкин насчет компьютера, который обрабатывает все написанные тексты, выбирая из них самое лучшее в идейном и художественном отношении, это правда?

– А, ну это, конечно, правда, – охотно согласился Дзержин. – Компьютер у нас действительно замечательный. Лучший в мире. Между прочим, – он посмотрел мне прямо в глаза, – это мое детище. Это я лично изобрел этот компьютер.

– Вы? – переспросил я, чуть не поперхнувшись кофе.

– Я. А что, не похоже?

– Нет, я ничего не говорю, – сказал я, порядком смутившись. – Но вообще-то… Если вы изобрели такое сложное техническое устройство, значит, вы просто очень крупный изобретатель.

– Да-да, – лениво согласился Дзержин. – Если говорить без лишней скромности, я, надо признаться, довольно крупный изобретатель. Кстати, не хотите ли посмотреть, как мой компьютер работает?

– А можно? – спросил я с некоторым недоверием.

– Что за вопрос! – развел руками Дзержин. – Кому-то, может, и нельзя, но уж вам– то, конечно, можно. Тем более, что Гениалиссимус лично распорядился ознакомить вас со всем лучшим, что есть в нашей республике.

Признаюсь, таким неизменным ко мне вниманием Гениалиссимуса я был очень и очень польщен.

Выйдя из Упопота, мы направились прямо к двери, за которой должно было находиться это уникальное электронное устройство.

Часовые почтительно салютовали нам взятием оружия на караул.

За дверью, в которую мы вошли, находилась сравнительно небольшая комната, где стояли еще двое часовых и за канцелярским столом под портретом Гениалиссимуса сидел моложавый дежурный в чине майора. Увидев Дзержина, майор вскочил и, заикаясь от волнения, доложил, что за время его дежурства на охраняемом объекте никаких происшествий не случилось.

– Ну и очень хорошо, – сказал Сиромахин. – Молодец. А мы вот с Классиком решили проверить, как наша машина работает. Дай-ка нам книгу посетителей.

Книга эта в красном коленкоровом переплете была совершенно новая. Ею даже вообще, по-моему, никто до меня не пользовался. Я спросил, что я должен написать.

– Ну, напишите, что вы, ознакомившись с машиной, обязуетесь никому не рассказывать о ее конструкции и принципе работы.

Это обязательство не показалось мне слишком обременительным. В устройстве компьютеров я, как уже было сказано, ничего совершенно не смыслю и поэтому никаких связанных с ними тайн выдать не могу даже под пыткой.

После того как я выполнил требуемое, Сиромахин приказал открыть дверь, которую я не сразу заметил. Это была узкая железная дверь, вроде тех, которые бывают на подводных лодках.

Сначала с этой двери сорвали сургучную печать, потом долго крутили какие-то ручки и набирали цифры на двух номерных дисках.

– Дверь прямо, как в Швейцарском банке, – заметил я.

– Правда? Мне показалось, что Дзержин посмотрел на меня как-то странно. – В самом деле очень похоже?

– Мне кажется, что похоже, – сказал я. Хотя, честно признаться, я ни в одном из банков Швейцарии отродясь не бывал.

– Вы никогда не были в Швейцарском банке? – переспросил Сиромахин.

– Никогда не был, – повторил я. А почему вас это удивляет?

– Меня вообще никогда и ничто не удивляет, – сказал Дзержин Гаврилович. Но я просто думал… у меня есть такие сведения, что вы там бывали.

– Увы, – сказал я, – увы! Ваши сведения ненадежны.

– Странно… – Он все еще никак не мог справиться с дверью. – Вообще-то у меня сведения бывают очень даже надежные. А может быть, вы были там каким-то иным способом, а? Он перестал возиться с замком и посмотрел на меня внимательно.

– Что вы имеете в виду? – спросил я.

– Я имею в виду, что некоторые люди вашей профессии обладают сильно развитым воображением и при помощи воображения могут проникнуть куда угодно, даже в Швейцарский банк. Это правда или нет?

– В некотором смысле, конечно, правда, – согласился я. – Проникнуть в банк с помощью воображения можно, а вот унести оттуда то, что лежит, это почему-то не получается.

– Ну, – улыбнулся Дзержин, – для того чтобы унести, можно найти кого-нибудь попроще, а вот так, чтобы проникнуть мысленно, находясь на далеком расстоянии и подглядеть, где там чего лежит, это доступно совсем не каждому.

Ему удалось наконец справиться с замком. Дверь со ржавым скрипом отворилась, и мы оказались в тускло освещенном коридорчике, в конце которого была еще одна дверь, точно такая, как первая. Первую дверь за нами закрыли, и только после этого Сиромахин открыл вторую.

– Ну теперь, – сказал он несколько торжественно, – дайте вашу руку и закройте глаза. И попробуйте включить ваше воображение. А потом, когда глаза откроете, интересно будет сравнить то, что вы вообразили, с тем, что увидели.

Предвкушая необычайное, я охотно включился в эту игру. Я честно закрыл глаза и ведомый Дзержином за руку, прошел вперед, неуверенно ставя ноги.

Дверь за моей спиной с грохотом затворилась.

Дзержин отпустил мою руку, и я попытался себе представить то место, в котором я нахожусь. Я вообразил большой зал, освещенный люминесцентными лампами. Множество отливающих зеленью экранов, перемигивание разноцветных индикаторов и управляющих кнопками молчаливых людей в белоснежных халатах.

– Откройте глаза! – приказал Дзержин Гаврилович.

Я думаю, каждому из вас знакомо ощущение, когда вы идете в темноте по лестнице и думаете, что там есть еще одна ступенька, и уверенно ставите ногу, а там никакой ступеньки нет. Даже если вы при этом не ломаете и не подворачиваете ногу, ощущение премерзкое.

Так вот, представьте себе мое ощущение, когда я открыл глаза и увидел, что в небольшой комнате, освещенной только одной голой лампочкой свечей не больше чем в сорок, нет не то что компьютера или чего-нибудь в этом роде, но даже и табуретки. Только корявые стены из плохо побеленного кирпича да торчащий из одной стены пучок проводов с голыми концами.