Чертово колесо - Михаил Гиголашвили

— Давай, — согласился Художник.

Они высыпали кокнар на противень и сунули в плиту. Включили самый малый огонь. Вернулись к столу. Анка потянулась за сигаретами.

— Знаешь, кто умер?

— Кто? — испугался Художник.

— Манана. Помнишь ее? Курчавая такая, со мной в ЛТП была, с ворами все время путалась... Вчера хоронили. Передозировка. Помнишь, как она о своем здоровье заботилась? В день по пять раз ханкой кололась — а леденцов боялась: «Леденцы, — говорила, — на эссенции делают, для печени плохо!» Таблетки глотала пачками — а яйца из холодильника не ела: «Несвежие!» Гашиша выкурила тонну, а к орехам не прикасалась: «От них, — говорила, — зубы цвет теряют!» Представляешь? На кодеине сидела годами — шкурки с помидоров счищала: «Для желудка нехорошо!» А как она, бедная, мучилась, чтобы уколоться! У нее же в конце концов все вены сгорели. Раз — никогда не забуду — прихожу к ней за лекарством и вижу, как она, полуголая, вся в крови, ревет, извивается на кушетке, кричит, тут же ее сын плачет, а какой-то фраер пытается попасть ей в вену. Двадцать проколов сделал, а попасть не сумел, пока я не помогла...

Тут Анка насторожилась, повела ноздрями и со словами:

— Дым!.. Дым! — бросилась на кухню и завопила оттуда: — Пожар!

Выскочив за ней, Художник увидел, что из плиты — сзади, снизу, с боков — полыхает пламя. Не растерявшись, он схватил ведро, которое всегда держал набранным, кое-как распахнул ногой духовку и плеснул внутрь водой. Кокнар, шипя, погас. Пламя исчезло. Густо повалил дым.

Со двора закричали соседи. Художник кинулся к окну:

— Ничего, пирожки сгорели! В духовке грели пирожки, — потом тряпкой выволок противень и стал уныло рассматривать черную дымящуюся массу. Вода бежала из плиты во все стороны.

— Какие мы идиоты! Кокнар же раньше варили в растворителе, а растворитель — горючий, — наконец сообразил Художник.

Анка ворошила угли:

— Что теперь делать будем? Это разве годится? Говорила я тебе, зря ты его в пакете мариновал! Вот растворитель и не выветрился.

Они начали кое-как убирать воду. Анка, стоя с грязной тряпкой в руке, вдруг сказала с горечью:

— Тошно жить... Я проклинаю тот день, когда мне в первый раз сделали морфий! Ты же помнишь, какая я была девочка с бантами... На музыку ходила, на танцы... Надоело! Не могу больше, устала!

— Бросить надо.

— Как бросить?! — взвыла она. — Не могу! Сколько раз пробовала — не могу!

— Ладно. Нашла время. Давай лучше сольем воду с кокнара.

И Художник потащил противень к унитазу.

— Что теперь с ним делать? — спросил он, когда под слитой жидкостью обнажилась бурая масса.

— А черт его знает! Выкинуть жалко.

За этим занятием застал их Тугуши. Удивленно переступая через лужи, прижимая к груди растворитель, он ошеломленно слушал рассказ о том, как загорелся злополучный третьяк.

— Ничего, растворитель унесет всю грязь... — храбро сказал он, но, присмотревшись к кокнару, по-детски удивился: — Ух ты, какой он черный!

— Да, — покачал головой Художник, который ходил от порезанных картин к плите и обратно. — Весь обугленный. Стоит вообще с ним возиться? Плохой день сегодня. Может, сходим выпьем где-нибудь? На фуникулер поедем.

— Какой фуникулер? Я что, зря за растворителем бегал?.. Еле у мастеров в профилактике достал. Ничего, на пару заходов хватит, — бодро ответил Тугуши, пересыпал кокнар в тазик, залил растворителем и поставил на огонь.

— Отойдите! Не дай Бог взорвется еще! — попросил Художник, которому вовсе не улыбалось после погрома, пожара и потопа пережить взрыв.

— Ты бы лучше сигарету изо рта вынул, — огрызнулся Тугуши.

Через некоторое время они заглянули в бурлящий тазик.

— Чернота...

— Уголь варим, — с унынием проговорила Анка.

— Ничего, ангидрид все почистит, — бодрился Тугуши, вывалил дымящуюся массу в грязное полотенце и стал выжимать ее, обжигаясь и бранясь.

Следующий этап тоже не принес особых надежд — отжатая жидкость оказалась того же пепельно-черного цвета, что и сгоревший кокнар. Фильтровать раствор тоже было трудно — густая маслянистая масса не проходила сквозь ватный тампон, забивала его.

Когда, наконец, варево кое-как «дозрело», все трое стали молча смотреть на серую жидкость.

— Ну, кто рискнет? — наконец спросила Анка.

Тугуши озабоченно хмурился.

— Цвет что-то не того вышел... — пробормотал он сконфуженно. — А! — махнул он рукой. — Вытаскивай два куба!

Анка вытянула жидкость и сделала ему укол, а потом с волнением уставилась в его лицо. Он тоже озабоченно смотрел перед собой. Потом сделал вдох и выдох.

— Ну, что?.. — в два голоса спросили Художник и Анка.

— Ничего...

— Как ничего?

— Так. Ничего... Ну, может быть, словно кто-то по спине рукой провел, — сказал Тугуши. — И все. Даже закурить не тянет.

— Неправда! Ты порозовел немного! — воскликнула Анка. — Давай пузырь! — И она вколола себе три куба. Закурила сигарету.

Увидев это, Художник с хлюпаньем высосал из рюмки все, что там оставалось, хотя Анка успела предупредить его:

— Не надо! Ничего не дает. Вода!

— Но ты же закурила сигарету!

И с этими словами Художник вкатил в себя вязкую жидкость. Убедившись в справедливости Анкиных слов, он понуро положил шприц на стол.

— Да, укололись называется... — кусая губы, Анка терла руку. — Еще и подкинуть может. Засеки время — если кинет, то через полчаса.

Вяло поубирав тазики, они покорно уселись ждать. Первым, минут через двадцать, забеспокоился Тугуши:

— Что-то холодно стало... Знобит. Одеяло есть?

Не успел Художник полезть в шкаф, как Тугуши свалился на кушетку, подтянув колени к животу, и стал крупно дрожать всем телом.

— Все, началось... Значит, скоро и у меня... — обреченно смотрела на него Анка.

И действительно, ее уже начинало трясти. Она сжалась в клубок на полу и попросила что-нибудь накинуть. Пока Художник соображал, что бы ей дать, она натянула на себя половой коврик. Тут и Художник почувствовал волну смертельного холода, от которой задрожали и затряслись все мышцы и кости. Зубы стали биться друг о друга, как затвор винтовки. Нестерпимый холод жег изнутри и снаружи.

— Подкинуло, бля...

— Говорили же... пройдет...

— Ох, умираю, плохо...

— Вот он, горелый кокнар...

Их трясло все сильней. Тугуши заполз под матрас и бился под ним. Анка дрожала на полу, поверх коврика натянув на себя еще и тряпки, которыми они вытирали воду. Художник выволок из шкафа грязные простыни и замотался в них. Все в голос стонали.

— «Скорую» надо... — булькал Тугуши. — Умрем!

— Аспирин, цитрамон, анальгин, если есть! — из-под коврика звала Анка.

— Ничего нет. Ничего...

— Ай, мама! — стонал Тугуши.

Тут в подвал вошел Кукусик. Он с опаской огляделся, но когда увидел, что кроме троих полумертвых никого нет, осмелел и уселся посреди комнаты. Он был в хорошем настроении, беспрерывно курил и чесался.

— Что с вами? — поинтересовался он равнодушно. — Подкинуло? А где остальные?

В ответ — клацанье зубов и судорожные вздохи. Наконец Художник проговорил:

— Будь человеком, принеси анальгин в ампулах.

Кукусик, размышляя о чем-то, смотрел на них, потом сказал:

— Хорошо, сейчас...

На улице он оглянулся, воровато пошел к телефону-автомату. Но телефон был испорчен, трубка свисала до асфальта. Тогда, постояв некоторое время, озираясь и о чем-то напряженно думая, Кукусик направился к центральной улице, рассчитывая найти там работающий автомат. Номер милиции он помнил наизусть.

Когда вновь стукнула дверь подвала, Художник решил, что это вернулся из аптеки Кукусик с анальгином. Но это был лысый Серго. Мгновенно оценив ситуацию, он присвистнул:

— Ничего себе кайфуете!

— Серго, помоги, умираем! — простонал Тугуши из-под матраса. — Подкинуло! Анальгина бы, по ампуле... Кукусик проклятый ушел — и с концами.

— Кукусик? — переспросил Серго, будто впервые услышав это имя. — Давно вас трясет?

— Минут десять.

— Ну, через двадцать все пройдет, — успокоил их Серго.

— Сходи в аптеку, прошу тебя! — канючил Тугуши.

— Аптека далеко, а у меня нету машины, — менты забрали! — ответил Серго. — Из угрозыска. Я специально сюда заехал, чтобы предупредить.

И он кратко изложил суть дела: есть список, все известно, всем надо разбегаться.

— О Господи! — простонала Анка. — Этого не хватало!

— Вдруг они сейчас придут сюда! — запаниковал Художник, понимая, что ему, как хозяину притона, будет хуже, чем другим: все факты на него запишут.

— Что я на работе скажу? — плаксиво стонал Тугуши, поднимая голову из-под матраса, как черепаха. Он пытался встать, но судороги бросали его назад.

— Кто же закладывает? — спросил Художник, икая.

— Не знаю. Все мы в списке, — ответил Серго.