Хозяйка Шварцвальда - Уна Харт
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Во рту как будто совсем не осталось слюны. Урсула разомкнула ссохшиеся губы:
– Что значит «не пропускал»?
Зильберрад сухо рассмеялся, и от этого у нее мурашки побежали по спине. Она попыталась отодвинуться, но он одним молниеносным движением схватил ее за подол и потянул его вверх, так что показался край чулка и нижней рубашки.
– Твой отец скончался от гнилой горячки[22] нынешней зимой, сразу после Рождества. Он разлагался живьем, пока ты тут жрала и блудила!
Он хочет ее напугать, поняла Урсула. Проучить за то, что слишком откровенно оделась во время ужина. Ее отец не мог умереть! Ни он, ни матушка никогда не болели даже насморком. Отец мог легко поднять двух дочерей одной рукой. Его гигантский рост всегда устрашал окружающих, а ей он казался крепостью. Зильберрад даже толком не был знаком с ним. Это ложь!
Занятая этими мыслями, она слишком долго сидела неподвижно, когда следовало бы бежать. Внезапно Зильберрад дернул юбку на себя, и Урсула потеряла равновесие, упала на спину, ударившись затылком о столбик кровати. В голове загудело. Зильберрад навалился на нее, вдавив в кровать. Урсула попыталась упереться ладонями ему в грудь и оттолкнуть. Это ведь несложно, она позволяла Харману себя целовать, но, стоило ему зайти чуть дальше, отпихивала без всякого труда…
Однако Зильберрад не походил на Хармана. Он был огромен, как скала, что падает на тебя сверху, дробя каждую косточку. Он хрипел и смеялся. Сжал в одной руке обе ее кисти, так что Урсула не могла даже пошевелить пальцами. Она хотела укусить его, но испугалась, что тогда он точно выбьет ей все зубы. Лишь когда Зильберрад задрал на ней юбку, коленом разводя ноги, она вдруг вспомнила, что может кричать. Агата и Кристоф наверняка еще здесь! И Ауэрхан, который услышит ее, где бы она ни была!
– Ш-ш. – Его губы коснулись мочки ее уха. – Твой отец умер, но матушка-то жива. Осталась, бедняжка, совсем одна с детьми в городе, где столько ведьм…
Урсула забилась, как зверек, попавший в силки, но Зильберрад даже не шелохнулся. Он ждал. Она попыталась заплакать, чтобы разжалобить его, но слезы кончились. Потом он сдавил рукой ее грудь, но через жесткий корсаж она этого почти не почувствовала. Ауэрхан в ее снах тоже прикасался к груди, но это было совсем не так. Все было не так.
Он долго не мог войти. Урсула даже начала верить, что ее тело не пустит его, но тут Зильберрад, устав ждать, насильно протолкнулся внутрь. Она даже подумать не могла, что это так больно! Ее словно раздирали изнутри пыточной грушей. Схватив подушку, она вгрызлась в нее зубами. Зильберрад был везде. Он проникал в ее тело через каждое отверстие, наполнял ее собой, огромный, вспотевший. Его пальцы впивались в кожу ее бедер. Зубы погружались в нежную плоть плеча. Ей казалось, что внутренности ее разорвало. К горлу подкатила тошнота. Она успела отшвырнуть подушку и повернуть голову набок, прежде чем ее вырвало.
Тогда он с отвращением оттолкнул ее. Урсула успела только перевернуться на живот и свеситься с кровати. Желудок исторгал свое содержимое, словно надеясь таким образом избавиться от любого следа, оставленного Зильберрадом. После рвоты она почувствовала себя обессиленной. Даже если бы насильник сказал, что возьмет ее еще раз, она и тогда не сумела бы убежать. Но вместо этого Зильберрад по-отечески погладил ее по голове и сказал:
– Помни о своей семье. Даже такие суки, как ты, способны на привязанность.
Глава 12
– Что там за крысиная возня? – Кристоф раздраженно повернулся, задел локтем кубок с вином и чудом не уронил его со столика.
– Берта с бесами забавляется, – предположила Агата.
Они устроились в кабинете Вагнера втроем. Ауэрхан, Кристоф и Агата частенько сидели так весенними вечерами, когда хозяина поместья ничего не радовало, и разгоняли тоску книгами и историями. Если Кристофа разговорить, он превращался в прекрасного собеседника, открытого, веселого и легкого. То вспоминал, как они с Фаустом бежали из Нюрнберга, притворяясь странствующими монахами, то рассказывал, как уже после смерти Доктора им с Ауэрханом запретили появляться на горе Броккен…
Агату это признание в свое время потрясло, и она потребовала подробностей. За что могут выгнать с черной мессы? Недостаточно почтительно совершил oculus infame? Не похвалил рагу из младенческого мяса? Кристоф скривился и лениво ответил:
– Ангел мой, черная месса – это смертельно скучное событие, на которое собираются старые уродливые ведьмы, чтобы перемыть кости другим старым уродливым ведьмам, которые не явились. И каждая при этом мнит себя повелительницей мира и Мессалиной самого Денницы.
– Так за что вас выгнали? – настаивала Агата.
Вместо Кристофа ответил Ауэрхан:
– За драку.
Оказалось, что на черной мессе дозволительно предаваться чревоугодию и блуду, а вот простонародный мордобой не приветствуется. Однажды кто-то из присутствующих магов в недостаточно почтительном ключе упомянул Фауста, который брезгливо относился к подобным сборищам. Все поняли бы, если бы Кристоф попытался отравить обидчика или отправил бесов свести с ума всю его семью. Но вот того, что он развернется и одним ударом кулака выбьет ублюдку сразу три зуба, не ждал никто. Демон этого колдуна возмутился, Ауэрхан ему достойно ответил, а дальше началась безобразная общая свалка, после которой зачинщиков навсегда изгнали с Броккена.
О содеянном ни человек, ни демон не жалели. В какие бы шелка ни рядился Кристоф и сколько бы книг он ни прочел, в глубине души он всегда оставался простым парнишкой из Виттенберга. Агата с теплотой вспоминала тот вечер, когда ей поведали эту историю. Редкие часы близости с наставниками приносили ей душевный покой. Тогда казалось, что у нее есть хоть какой-то призрак семьи.
Но сегодняшняя ночь выдалась совсем иной. Агата и Кристоф устроились в креслах друг напротив друга. Она успела переодеться в домашнее платье. Раф оставил на шее красную зудящую полосу. Ауэрхан подбрасывал поленья в печь. Кристоф же злился – на Ауэрхана, на нее и на себя, – но никак не мог определиться, на ком
