Уничтожить - Мишель Уэльбек
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И впрямь, подумал Поль, ситуация очень непростая и вряд ли вскоре улучшится. Было две минуты первого, новый год вступил в свои права. Он крепко обнял Эрве и энергично расцеловал его в обе щеки. За последние дни они сблизились, что-то между ними возникло, какой-то союз – и, не будучи в состоянии ясно сформулировать свою мысль, он чувствовал, что ему понадобится союзник, что новый год сулит что-то опасное и мрачное. Он тут же отправился спать, но заснуть не смог, несмотря на количество выпитого, зуб снова заболел, и он вернулся к мыслям о 2027 годе. Ему определенно не нравился этот год, что-то было отталкивающее в самой комбинации цифр. 20 и 27 – очевидные составные числа, произведения из таблицы умножения, которую в его время еще зубрили в начальной школе: четырежды пять – двадцать, трижды девять – двадцать семь. А может, 2027 – простое число? Он снова включил компьютер и быстро проверил: действительно, 2027 – простое число. Ему это показалось чудовищным, противоестественным, но в каком-то смысле такая анормальность характерна для простых чисел. Распределение простых чисел уже многих свело с ума на протяжении долгой истории Запада.
Три
1
На следующее утро Инди была настроена дружелюбно, извинилась за свою несдержанность, более того, поблагодарила Эрве за потрясающую лекцию по наследственному праву – тут она перестаралась, подумал Поль.
– Так или иначе, насколько я понимаю, мы все согласны с тем, что скульптуры надо продавать… – заметила она приподнятым тоном.
– Неизвестно, что бы на это сказал отец… – отважилась Сесиль. – И Мадлен…
– Ну почему же, очень даже известно, – спокойно отозвался Поль.
Сесиль тут же признала, что он прав; и впрямь известно. Закрыв двери амбара на висячий замок, Эдуар потерял всякий интерес к этому сюжету. Что касается Мадлен, то она, возможно, никогда и не заглядывала в этот амбар, да и вообще непонятно, знала ли она, что там хранятся скульптуры. Отношение Эдуара к запоздалым творческим амбициям жены всегда было странным: он не выказывал неодобрения, но и неподдельного интереса тоже не проявлял, он просто-напросто никогда об этом не заговаривал и, по всей видимости, слишком и не задумывался. Так же сдержанно, если уж на то пошло, он относился и к значительной части художественных произведений человечества вообще, особенно в области изобразительных искусств. Поль помнил несколько культурных выходов, которые они совершили всей семьей, в частности, посещение аббатства Везле, ему было тогда лет десять. Стоило им переступить порог какого-нибудь религиозного здания, а им его мать посвятила свою профессиональную жизнь, как она преображалась в словоохотливого восторженного гида, комментировала все элементы убранства, все статуи подряд, они часами торчали в одном только баптистерии. Отец молчал на протяжении всей экскурсии, держась почтительно и смущенно; он вел себя так, словно имел дело с каким-то очень важным досье, в котором ему недоставало информации. Христианское искусство – предмет важный, достойный уважения и занимает существенное место в воспитании детей, в этом он не сомневался; но все это было глубоко ему чуждо. Поль, однако, задавался иногда вопросом, не способствовали ли эти посещения памятников религиозной архитектуры, довольно необычные для детей их возраста, мистическим кризисам Сесиль; в глубине души он в это не верил. Его младшая сестра никогда не была эстеткой, и китчевые изображения Девы Марии, которые им раздавали на уроках катехизиса, восхищали ее не меньше, чем репродукции шедевров итальянского Возрождения. В ее случае не это послужило толчком, скорее некий порыв человеколюбия, сострадание и любовь, направленные на человечество в целом. Он вспомнил, что она вместе с другими экзальтированными юными католиками вступила в ассоциацию “Пробуждение радости”, ну или что-то вроде того, – в выходные дни они навещали стариков в домах престарелых, которые тогда еще не назывались ДИПИ. Потом они запустили инициативу по мытью ног бомжам, слонялись по парижским улицам, нагруженные тазами, канистрами с горячей водой, антисептическими средствами, новыми носками и обувью; ноги бездомных действительно чаще всего были в ужасающем состоянии. Отец относился к ее деятельности с несколько озадаченным уважением, на самом деле его, видимо, слегка тревожил столь причудливый генетический выверт, превративший его, судя по всему, в отца святой, и он с облегчением вздохнул, когда Сесиль впервые проявила некоторые признаки увлечения вполне конкретным человеком – а именно Эрве.
Так или иначе, двадцать пять лет спустя в продаже скульптур была, прежде всего, заинтересована Сесиль, она нуждалась в деньгах гораздо больше остальных, и рано или поздно она это поймет, не она, так Эрве. Поль всегда считал, что его невестка переоценивает суммы, которые можно получить от этой продажи, но главным образом потому, что ни в грош не ставил художественные произведения матери, так что факты на первый взгляд доказывали правоту Инди. Он помнил, что при последней сделке они получили довольно высокую сумму – около двадцати или тридцати тысяч евро. Если предположить, что цены не изменились, Сесиль достанется почти десять тысяч; а в амбаре стояло штук тридцать, а то и сорок скульптур. Для них это огромная сумма, безусловно превышающая стоимость их дома в Аррасе и вообще всего имущества. Надо составить точный список, сделать подробное описание каждой работы, связаться с галеристами. Орельен обещал взять все на себя и сказал, что будет рад посвятить этому свои выходные. Особенно, подумал Поль, он будет рад предлогу отдохнуть от жены.
Долину Соны окутал густой туман, и они чуть было не опоздали на вокзал Макон-Лоше. Поль собирался уже поменять свой билет онлайн, чтобы не ехать в одном поезде с Орельеном и Инди, но в конце концов плюнул. Они тоже оказались в первом классе, но в другом вагоне. Праздники продолжались, и в пятницу первого января в поезде было практически пусто. Он вежливо кивнул им и прошел на свое место. Через две минуты поезд тронулся. Езду на скорости 300 км/ч сквозь океан непроницаемого бескрайнего тумана, не допускавшего ни малейшего намека на окружающий ландшафт, нельзя назвать путешествием в полном смысле слова; это сродни, думал он, какому-то оцепенению, неподвижному падению в абстрактное пространство.
Они ехали уже около часа, а он так и сидел не шелохнувшись, даже сумку свою не закинул на полку, как вдруг он увидел Орельена, нерешительно топчущегося в дверях вагона с пакетиком сладостей и банкой колы в руке. Он подошел к нему и спросил:
– Хочешь M&M’s? – Он отказался, удивленно мотнув головой; неужели он здесь только для того, чтобы угостить его M&M’s? – Я сяду? – спросил
