Экипаж - Даниил Любимов

Однако чиновник вдруг остановился перед Зинченко, глядя на него оценивающе.

– Говорите, этот – летчик хороший?.. – спросил он у Шестакова. – Может, в порядке исключения – строгий выговор и оставить пока?..

Шестаков промолчал. Что он мог сказать? Они оба были хорошими. И этого слова было недостаточно. И по справедливости оставлять нужно было обоих. Любая авиакомпания была бы счастлива иметь таких сотрудников. Но Шестаков молчал. Он знал, что ни Зинченко, ни Гущин не останутся. Он уже это знал…

– Короче. Желаю дальнейшего процветания на благо России, – заключил чиновник и двинулся на выход.

Гущин и Зинченко молча вышли из аэропорта. Ко входу подъехал кортеж с мигалками. Двери распахнулись, и к машинам направился Петрицкий со своей камарильей.

– Подожди-ка, – бросил Зинченко Гущину.

– Леонид Саввич! Да не надо у него ничего просить, не унижайтесь! – попытался удержать Зинченко Алексей, думая, что тот собирается договориться с Петрицким миром.

Но Леонид Саввич не остановился. Он быстрым шагом подошел к Петрицкому, когда тот уже собрался садиться в лимузин.

– Ну? Что? – недовольно повернулся он к Зинченко.

– Извиниться хочу, – проговорил Леонид Саввич, глядя в сытое самодовольное лицо.

– Стыдно? – одобрительно ухмыльнулся Петрицкий.

– Стыдно, – подтвердил Зинченко. – Стыдно, что он, а не я вам по морде заехал.

Петрицкий побагровел, резко нагнул голову, и, садясь в машину, бросил помощнику:

– В министерство!

В ярости он плюхнулся на сиденье, а помощник хлопнул дверью. Кортеж отъехал.

К Зинченко подошел Гущин, тронул за плечо.

– Вот, пришлось извиняться за тебя, непутевого, – выговорил ему Зинченко, пряча улыбку.

Он был доволен. Даже невзирая на то что их, можно сказать, выгнали из авиакомпании. Доволен, потому что впервые за много лет поступил не так, как послушная марионетка, а так, как сам считал нужным.

По взгляду Алексей понял, что в Зинченко произошел какой-то важный перелом, но не стал ничего спрашивать. Они стояли друг против друга и были сейчас так одиноки – и так вместе, что смутное грядущее не пугало обоих. Зинченко хлопнул Гущина по плечу, и они пошли к выходу из аэропорта…

Шестаков стоял у окна своего кабинета и смотрел на две одинокие фигурки на опустевшей площадке. Кортеж с мигалками уносился прочь… На душе у Шестакова было тоскливо, будто совершил какую-то подлость. Но пойти против Петрицкого, нарушить собственную вполне благополучную и устоявшуюся жизнь он не мог.

Кто переживал уход Зинченко и Гущина как трагедию, так это Михаил Палыч Смирнов. Ходил к Шестакову, ругался, заступался, грозился лично наведаться к Петрицкому и все высказать этому зарвавшемуся чинуше и даже готов был уйти сам. Шестакову большого труда стоило остановить Смирнова. И сейчас он воспринимал ситуацию как свою личную трагедию, потому что знал: у Смирнова хватило бы мужества осуществить то, что он озвучил, а у него – нет. Он был стар, он был слаб…

И все-таки Шестаков оставался человеком, а не только директором крупной частной авиакомпании. Он сел за стол, нажал кнопку вызова. Появился помощник с папкой.

– С «Аэрофлотом» соедините меня, – Шестаков указал пальцем вверх.

Помощник кивнул и быстро нажал нужные кнопки. Шестаков заговорил:

– Алло! Товарищ большой начальник лучшей авиакомпании страны? Ну, здорово. Ага, держим равнение на вас. Слушай-ка, вы летчиков сейчас набираете?.. Есть тут два кандидата для вас… Как говорит один мой хороший знакомый, вместо рук у них крылья!..

Не прошло и двух недель, как Михаил Павлович Смирнов шел по длинному коридору и сквозь стеклянную дверь видел, что происходит в тренировочной. Шло обычное занятие, стояли летчики в форме, на которой гордо красовалась надпись «АЭРОФЛОТ», и тренер вел перекличку.

– Пилот Федоров! – донеслось до ушей Смирнова.

– Здесь! – ответил бойкий баритон.

– Пилот Ерыкалов!

– Здесь!

– Стажер Зинченко!

Ответа не было.

– Стажер Зинченко! – повторил тренер требовательней.

Смирнов увидел две переминающиеся ноги в кроссовках, а затем послышался недовольный скрипучий голос:

– Здесь я…

Михаил Павлович улыбнулся. Он поднял голову и увидел хмурое лицо Зинченко. Еще бы ему быть довольным! Из командиров экипажа – в стажеры! Но Смирнов знал: Шестаков сделал все, на что был способен, а в «Аэрофлоте» понимали толк в классных летчиках, так что Леониду Саввичу в стажерах ходить недолго.

– Стажер Гущин! – выкрикнул тренер.

И снова произошла заминка. Смирнов подошел поближе, вгляделся…

Ну, конечно, стажеру Гущину было не до этого: он самозабвенно целовался с Александрой, повернувшись к тренеру боком. Смирнов покачал головой – никого не боится, шельмец! Как хорошо он сделал, что несколько месяцев назад отстоял его перед Зинченко! Тогда они казались непримиримыми врагами, а сейчас лучших друзей среди летчиков не найти.

Гущин закончил поцелуй и громко произнес:

– Здесь!

– Пилот Кузьмина!

Ответа снова не было. Но теперь виной тому был сам тренер, совершивший оплошность.

– А, черт! – спохватился он. – Пилот Гущина!

– Здесь!

Смирнов увидел сияющее лицо Александры. Неделю назад они поженились с Гущиным, и это, без сомнения, была лучшая пара среди летного состава. И не только потому, что других летчиков-супругов в авиакомпании просто не было.

– На канаты! Пошли! – скомандовал тренер.

Смирнов отошел, мысленно пожелав им счастья.

Стажеры бодро лезли по канатам вверх. Зинченко мялся на земле у каната.

– Ох, ребята, вот сейчас точно будет стыдно… – покачал он головой Леонид Саввич.

Он никак не решался взобраться на канат, потому что не делал этого уже бог знает сколько времени и боялся сейчас выглядеть посмешищем в глазах этих сильных, уверенных, а главное – молодых людей.

С соседнего каната ему ободряюще крикнул Гущин:

– Стажер Зинченко, вы же стрейтэджер! Смелее, Аэрофлот! Штурвал на себя!

Зинченко чертыхнулся и полез по канату…