«Срубленное древо жизни». Судьба Николая Чернышевского - Владимир Карлович Кантор
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Витязь горестной фигуры,
Достоевский, милый пыщ,
На носу литературы
Рдеешь ты, как новый прыщ…
…
Ставши мифом и вопросом,
Пал чухонскою звездой
И моргнул курносым носом
Перед русой красотой…
Достоевский позже ответил Тургеневу наотмашь, вложив этот стишок в уста негодяя нигилиста, издевающегося над князем Мышкиным, а в следующем романе, в «Бесах», изобразил Тургенева как писателя Кармазинова, приспосабливающегося к русской бесовщине. Чернышевский таких шаржей не писал. Писали на него, как сейчас увидим. Хотя пародии были. Были и удары, но касавшиеся принципов, а не личностей.
Дружинин, гвардеец, дворянин, любитель «чернокнижия», то есть фривольного разгула, ценитель изящного слова, конечно, приятель Толстого по их эротическим похождениям, был ближе дворянской когорте русских писателей. Толстой писал Некрасову из своего имения Ясная Поляна в июле 1865 г.: «Нет, вы сделали великую ошибку, что упустили Дружинина из нашего союза. Тогда бы можно было надеяться на критику в “Современнике”, а теперь срам с этим клоповоняющим господином. Его так и слышишь тоненький, неприятный голосок, говорящий тупые неприятности и разгорающийся еще более оттого, что говорить он не умеет и голос скверный. Все это Белинский! Он, что говорил, то говорил во всеуслышание, и говорил возмущенным тоном, потому что бывал возмущен, а этот думает, что для того, чтобы говорить хорошо, надо говорить дерзко, а для этого надо возмутиться. И возмущается в своем уголке, покуда никто не сказал цыц и не посмотрел в глаза»[118].
Впрочем, раздражало не просто и не только происхождение, а независимость и, так сказать, «непочтительность к авторитетам» (как впоследствии он назвал одну из своих статей). Чернышевский позволял пародировать тексты, опубликованные парой лет раньше в «Современнике», чтобы был ясен интеллектуальный водораздел между эпохами. Так, в 1855 г. он написал Рецензию на «Новые повести. Рассказы для детей». Это была шуточная рецензия, где пародировалось несколько книг, в том числе «Смедовская долина» Григоровича, опубликованная в 1852 г. в «Современнике»:
«– А что ж это называется: неблагодарный? – спросил Ваничка.
– Неблагодарным называют, мой друг, того человека, которому сделали услугу, а он сам потом не хочет сделать такой же услуги своему благодетелю.
– А благодарные люди как делают? – спросила Полина.
– Они делают так: положим, я тебе доставила удовольствие; и ты мне старайся сделать удовольствие; тогда и будешь благодарна. Ты видишь, что я стараюсь вам доставить удовольствие и ты делай так же» (Чернышевский, II, 656). Конечно, пародия выполнена в стилистике пушкинских пародий, что было ясно любому образованному человеку. В Table-talk у Пушкина есть зарисовка: «Вот черта из домашней жизни моего почтенного друга. Четырехлетний сынок его, вылитый отец, маленький Фальстаф III, однажды в его отсутствие повторял про себя: “Какой папенька хлаблий! как папеньку госудаль любит!” Мальчика подслушали и кликнули: “Кто тебе это сказывал, Володя?” – “Папенька”, – отвечал Володя»[119]. Но Пушкин Пушкиным, а пародия все равно обижает пародируемого. И Григорович ответил. Сошлюсь на Л.М. Лотман: «Летом 1855 года Дружинин, Тургенев и Григорович сочинили фарс, в котором в комическом свете представили самого Тургенева, Некрасова, Панаева и Чернышевского. Вскоре Григорович, очевидно вдохновленный Дружининым, переделал этот фарс в рассказ “Школа гостеприимства”, в котором были даны пасквильные образы Чернышевского (Чернушкин), Некрасова (Бодасов) и Панаева (Таратаев). Дружинин напечатал “Школу гостеприимства” в “Библиотеке для чтения”, надеясь таким образом вызвать обострение отношений между Григоровичем и редакцией “Современника”, возможно даже разрыв писателя с этим журналом и переход его в “Библиотеку для чтения”»[120]. Некрасову удалось затушить скандал. Чернышевский вполне понимал журнальную политику и не возражал.
НГЧ упрекали в художественной нечувствительности, в неумении пережить и понять подлинное произведение искусства (твердят это и нынешние литературоведы), хотя все подхватили его формулу творчества Льва Толстого – «диалектика души», которая равно относится и к раннему творчеству, и к позднему творчеству Толстого: именно к художественной его методе. Его яснополянские трактаты, полные презрения и ненависти к науке и цивилизации, его преклонение перед крестьянином (крестьянскими детьми) он не принял категорически. Но об этом чуть позже.
Любопытно, однако, как личное тщеславие меняло оценку человека. О Толстом с самого начала его литературной деятельности писали много и хвалебно, но формула «диалектика души», высказанная Чернышевским в 12 номере «Современника» за 1856 г., прояснила Толстому его самого и стала отныне постоянно всеми повторявшимся определением. И сразу меняется облик Чернышевского в восприятии писателя. Он пишет в дневнике 11 января 1857 г.: «Пришел Чернышевский, умен и горяч»[121].
Ситуация была в литературе по-своему занятная и архетипическая для русской культуры. Николаевское царствование – это попытка доказать Европе, что Россия может существовать независимо, забыв всю учебу у Западной Европы. Критики либерального толка, люди европейского склада ума, но нерешительные, приняли методу избегать нападений на хоть чуть-чуть приличные произведения. Пред Чернышевским, убежденным западником, европейцем, как справедливо писал П.Л. Лавров, встала проблема: «Необходимо было внести ясность в смутное поклонение Западу и в не менее смутное славянофильское народничество. Приходилось, во-первых, подвергнуть пересмотру под грозным наблюдением цензуры все фетиши Запада, даже рискуя слишком грубо затронуть некоторую долю живых элементов, охватываемых этими фетишами (курсив мой. – В.К.). Приходилось, во-вторых, отыскать центральный пункт нового миросозерцания, который установил бы прочную и здоровую почву теоретической и практической критики идей, людей и событий, причем этот центральный пункт миросозерцания должен был быть доступен для большинства читателей, очень мало привычных к философскому мышлению. Приходилось, наконец, ввиду умственной и политической неподготовленности общества поставить выше всего остального требование ясности и простоты в построении миросозерцания и в приложении его к вопросам дня, даже на счет точного анализа сложных вопросов»[122].
Поэтому первая его статья, после перехода в «Современник», которая произвела сильное впечатление на публику, называлась «Об искренности в критике». Критик Семен Дудышкин (в журнале «Отечественные записки», 1854, № 6, откуда Чернышевский ушел к Некрасову) обвинял НГЧ в резкости, прямолинейности оценок. Чуть позже он попытается ударить и по диссертации, но достаточно бессильно. Кстати, Дудышкин – критик известный, но вместе с тем предмет насмешек
