Конан Бессмертный - Роберт Говард

— Где тебя носило, капитан? И куда подевался князь Фенг? Что там за огонь, во имя Митры? — раздались взволнованные возгласы.

— Чего вы ждете, бараны? — раздраженно рявкнул киммериец.— Немедленно седлать коней! Яги, охотники за головами, уже близко! Они схватили князя, а мне едва удалось уйти от них. Касро! Моллар! Пошевеливайтесь, ослиные задницы, если вам дорога жизнь и вы не хотите, чтобы ваши головы украшали их жилища!

Он перевел дух, потом с новой силой проревел:

— И неужели ни один болван не догадается налить своему капитану глоток вина? Я хочу пить! Клянусь копытами Нергала, я хочу пить!

* * * 

 Ссора с непосредственным начальником, как поговаривали, из-за девушки, заставила варвара дезертировать из армии Илдиза Туранского. На сей раз Конан вернулся в родные края.

Проведя в родных киммерийских горах несколько месяцев и окунувшись в подзабытую уже стихию межклановых войн, Конан возвратился в цивилизованные хайборийские королевства. Послужил он наемником в Немедии, где получил предсказание, что в недалеком будущем наденет королевскую корону. Побывал в Офире, где участвовал в дворцовых интригах. Время это оказалось бедным на приключения — в кои-то веки выдалась передышка между бесконечными войнами, казалось бы, этому можно только радоваться... Но Конан чувствовал себя, как рыба, выброшенная из воды, и в поисках острых ощущений он отправился в Аргос, где примкнул к черным корсарам.

Конан закончил карьеру морского разбойника в одном из портов на побережье Куша. Направившись на юг страны, он неожиданно стал военным вождем жившего в джунглях негритянского племени.

Долина пропавших женщин  

 1

Грохот барабанов и рев огромных рогов из слоновых бивней были оглушительными, но Ливия слышала шум приглушенно, словно он доносился издалека. Она лежала на ангаребе в большой хижине, теряя сознание, и уже не могла сказать, происходит ли все наяву, или же ее окружают чудовища болезненного бреда. Царящая вокруг суета едва доходила до ее рассудка, однако в полубреду, в беспорядочных сумерках безумия, Ливия отчетливо разглядела обнаженную фигуру ее брата и кровь, стекающую с его дрожащих бедер. Прочее представлялось смутным кошмаром, где сплетались, точно змеи, неясные тени, но эта белая фигура виделась с беспощадной ясностью. Казалось, воздух до сих пор дрожит от крика его агонии, непристойно смешиваясь с дьявольским хохотом.

Ливия перестала ощущать себя чем-то отдельным: вот я, а вот окружающее меня пространство. Она словно погрузилась в бездну боли и растворилась в ней, и эта боль была она сама, Ливия, потому что средоточием боли стало ее собственное тело. Она лежала, ни о чем не думая, не шевелясь, а за стенами хижины грохотали барабаны, ревели рога, и голоса дикарей выводили страшные песнопения, отбивая такт ударами босых ног по твердой земле и хлопая в ладоши.

Но наконец сквозь застывший рассудок Ливии постепенно начало пробиваться осознание. Сначала она тупо удивилась тому, что тело ее не тронуто. Она восприняла это чудо без благодарности — теперь для нее это все представлялось пустым, потерявшим всякое значение. Она приподнялась на ангаребе и огляделась. Руки и ноги девушки слабо шевельнулись, словно реагируя на просыпающиеся нервные центры. Босые ступни нервно заскребли грязный земляной пол. Пальцы рук конвульсивно одергивали подол рубашки — единственное, что на ней осталось. Ливия смутно вспомнила, что когда-то давно-давно у нее были другие одежды, но чьи-то грубые руки сорвали с нее эти одежды и тогда она плакала от стыда и страха. Теперь представлялось странным, что такое небольшое зло причинило ей так много горя. Степень насилия и унижения весьма относительна, в конце концов, как и все прочее в жизни.

Дверь хижины отворилась, и вошла черная женщина — словно пантера, чье гибкое тело блестело как полированный эбонит, украшенное лишь шелковым лоскутом, обернутым вокруг ее вихлявых бедер. Она озорно вращала глазами, и белки отражали свет костров, пылающих на единственной деревенской улице.

Эта черная женщина принесла бамбуковое блюдо с едой — копченое мясо, жареный картофель, маис, большие бруски местного хлеба — и сосуд из кованого золота, наполненный пивом йарати. Все это она поставила на ангареб, но Ливия не обратила ни малейшего внимания ни на женщину, ни на угощение. Она сидела, неподвижно уставившись на противоположную стену, увешанную циновками, сплетенными из бамбуковых веток. Черная женщина неприятно засмеялась, блеснув черными глазами и ослепительными зубами. Она издала непристойный звук, похожий на шипение, бесстыдно погладила Ливию, а потом повернулась и с важным видом вышла из хижины, выражая свое пренебрежение к пленнице движением бедер, которое выглядело куда оскорбительнее слов любой цивилизованной женщины.

Но ничто не всколыхнуло полусонного сознания Ливии. Все ее ощущения продолжали существовать внутри, заключенные в оболочку ее больного тела. Происходящее вне ее казалось шествием призраков и колыханием теней. Машинально она съела все и запила пивом, не чувствуя вкуса.

Не осознавая своих действий, Ливия поднялась и неуверенно прошлась по хижине, чтобы заглянуть в щель между бамбуками. Вдруг тон барабанного боя и звучание рогов изменились. Какая-то скрытая часть ее сознания отреагировала на это и невольно заставила ее искать причину.

Сначала Ливия ничего не могла различить. Все по-прежнему происходило беспорядочно и туманно. Странные фигуры двигались и смешивались, вращались и переплетались, черные бесформенные предметы резко выделялись на кроваво-красном фоне, который оглушал и сверкал. Затем предметы приняли правильные очертания, и Ливия увидела мужчин и женщин, двигающихся вокруг костров. Багровый свет метался на орнаментах из серебра и слоновой кости, белые перья раскачивались. Обнаженные черные фигуры расхаживали с важным видом, останавливались. Их силуэты, окрашенные в малиновый цвет пламени, отчетливо вырисовывались на фоне темноты.

В окружении гигантов в головных уборах из перьев и поясах из леопардовых шкур на кресле из слоновой кости восседал жирный кусок черноты, воняющий влажными гниющими джунглями и мрачными болотами. Квадратный, необъятный, отталкивающий, как жаба. Пухлые руки существа покоились на лоснящейся дуге живота. Пупок — словно катышек закопченного жира, с любопытством высунувший голову. Глаза мерцали в свете костра, как живые угли в мертвом черном пне. Их ужасающая жизненная сила резко контрастировала с огромным вялым телом.