Мечи свою молнию даже в смерть - Игорь Резун

– Ты что? – Медный расширил глаза.

– А ничего! Либо Камилла, либо Олеся… либо Су Ян.

– А она при чем?!

– А при том! Я тоже ее видел, – рявкнул Шкипер, с грохотом ставя кружку на стол. – Бегу от дождя – она навстречу. И ведь башку отвернула, вроде не видит меня. Что она там делала, на набережной? Ты ее приглашал? Нет?! То-то.

Медный жадно закурил. Шкипер отхлебнул глинтвейна, передернул худыми плечами и проговорил:

– Фигня это была, а не симоронство. Все подстроено было! Телефоны, курсовики. Я эта… боюсь, что Камилла решила легким способом типа подняться. Мол, я вроде как тоже Волшебница! Напрягла своих ребят, вот и устроила «волшебство»… А Олеся ей подыгрывает. Новенькая, тоже отличиться хочет.

Медный молчал. Только пускал дым в окно. Дождь уже прошел. Августовские сумерки синели рано. Шкипер тоже закурил, стряхивая пепел в блюдце.

– Короче, ты не парься. Просто, типа, кто-то понял, что наш Симорон может бабки нести, и решил примазаться. По легким случаям. С мужиком не получилось, это ясно – тут медицина. А эти фокусы… Я только одного не понимаю.

– Чего?

– А того, что это все дороговато обойдется. Все надо предусмотреть. Или своих людей расставить, чтобы «заморОЧКИ» беспроблемно шли. Черт знает, кому это нужно. В общем, Медный, у нас – чужой. Попомни мои слова. Это я тебе говорю.

Он встал, зачем-то подвинул к центру стола кружку из-под глинтвейна и вдруг что-то вспомнил.

– Тятя-Тятя где? Вот. И я тоже думаю. Я звонил ей, в Чаны. Тетка говорит: уехала. В Новосибирск. Вроде как племяшку искать. Прикидываешь? Я не стал ничего говорить. Но, блин, это не радует ни фига! А телефон ее – вот. Я его в траве нашел. Кто его там выронил? Тот, кто этому кенту другой мобильник дал? Много у них телефончиков, я посмотрю. И вот еще. Помнишь семинар в лесу, когда наши квартиры обшарили?

– Какой?

– Такой…

– Шкипер, не груби. Я сам не знаю, что делать! – попросил Медный.

Шкипер насупился.

– Извини. Помнишь, Су Ян предложила идею с омовением ног в шампанском? Так вот, что народ говорит: звонила либо Су Ян, либо Лис. А Лис НИКОМУ не звонила! А ей самой, Лис, звонила Камилла. И идею предложила.

– А…

– Бэ! Врут у нас все. И правды не найдешь. Только вот зачем врут – непонятно. Ладно, я побежал. А то уже не доеду.

Медный провожал Шкипера в прихожей. Уже обув кроссовки, немного подсохшие на раскаленном змеевике ванной, друг поинтересовался:

– Улльру-то хранишь?

– Кого?!

– Ну, бронзовую фигню эту… Там хранишь, в нашем клубе? В институте?

– Нет, – загадочно проговорил Медный, – не там. А где – не скажу!

Шкипер похлопал его по плечу:

– И правильно. Не говори. Никому. Я чую, понадобится она скоро… Ладно, пока!

«…скандал, разразившийся на прошлой неделе и связанный с рядом кардиналов папской курии, может серьезно расшатать устои Ватикана, считают независимые теологи в Европе. Напомним, что глобальная поисковая сеть abracadabra.go выложила на своем ресурсе фотохронику развратных похождений 18 кардиналов из разных стран. До сих пор непонятно, каким образом удалось сделать снимки такого качества, но не подлежит сомнению, что на них запечатлены влиятельные представители католического клира, занимающиеся сексом как с женщинами и мужчинами, так и с животными… Ватикан поспешил объявить снимки наглой провокацией, однако известно, что в настоящее время в отставку ушла треть из уличенных в разврате служителей церкви. Теолог монсеньор Бруно Сажесси назвал случившееся самым крупным ударом по Ватикану, случившимся в двадцатом веке, после скандалов второй мировой войны, когда католические священники были уличены в тесных контактах с нацистами…»

Джон Блоссом. «Ватикан: чье гнездо?»

Financial Times, Лондон, Великобритания

Тексты

Цыганки, сестра Ксения и монсеньор

Дни в приюте Святой Терезы текли мирно, сонно и розово. Жители его занимались в основном уборкой, цветами и своими болезнями. Мирикла и Патрина, изредка уходя в середине дня из приюта в цыганских костюмах, неизменно возвращались к ужину, а потом сидели в своей палате, вышивая. Патрина уже научилась великолепно ткать золотом, и Мирикла, усмехаясь, говорила, что Бено оторвал бы теперь такую мастерицу с руками.

Как-то раз к ним подошла сестра Ксения. Привычно перекрестила их, обмахнув прозрачными пальцами, и проговорила:

– К нам завтра прибывает монсеньор Керубино ди Жаригаш, наш куратор из Португалии. Вам надо одеться в наше, приютское.

Ксения имела в виду сине-белые сутаны с католическими крестами. Она виновато потупилась.

Мирикла улыбнулась мягко.

– Сестра наша, мы настолько привыкли примерять чужие одеяния, что Крест Святой не оскорбит нас и не примет от нас оскорбления. Мы сделаем это. В котором часу будет посещение?

– Монсеньор обещал приехать вечером. К десяти часам, после ужина и молитвы. У него много дел…

Что-то такое мелькнуло в глазах Мириклы. Она спросила тихо:

– А… отсутствовать нельзя?

– Нельзя! – горячо возразила сестра Ксения. – Монсеньор привезет облатки от Святого Папы и должен будет отчитаться перед курией об их раздаче. Это его святой долг.

– Хорошо, сестра! – Мирикла слегка поклонилась. – Мы будем в приюте.

– Спасибо вам. Да хранит вас Господь.

Сестра удалилась, мелко семеня белыми кроссовочками, мелькающими под синей сутаной.

Этот день догорал нехотя, будто тщился оттянуть закат. Солнце то вываливалось пьяной красной мордой над чешуйчатым куполом Оперного театра, то стыдливо пряталось в низкие тучи, оставшиеся после дождя. Закат не шел, как дорогой и важный гость, выдерживающий паузу. Тополя по улице Потанинской шелестели зловеще; на Красном, в автопробке, тоскливо стонали автомобильные сигналы, и скрежетал трамвай, заваливаясь набок напротив дома золотодобытчиков – элитного дома для администрации местного аффинажного завода.

Сестра Ксения, вместе с большой сестрой Жозефиной, шестидесятилетней негритянкой из Либерии, записалась в группу приема, не гнушаясь суетой, не приличествующей настоятельнице приюта, главной. Обе дежурили в главном холле, разглядывая за стеклянными дверьми площадку парковки – автомобиль монсеньора должен был прибыть именно туда. И вот около половины десятого, когда обитательницы приюта, поев рисовую кашу с абрикосовым джемом, разошлись по комнатам, на этой пыльной, усеянной тополиным сором площадке появился большой черный автомобиль. Какой-то дорогой «мерседес». Из автомобиля вышел человек, сопровождаемый еще двумя, но те были безлики, плосколицы, а он отличался от них.

Человек этот шел по мощеной плитке тротуара, как шел когда-то Пилат по двору своей иерусалимской резиденции. Черный плащ с алым подбоем развевался, пламенея, в последнем разлете летнего ветерка. Под плащом – черная сутана, которая облипала его худое тело плотно, до самых концов черных, остроносых штиблет, а под белой полоской воротничка серебрился массивный крест прелата. Был он мертвенно бледен, на белой бумаге лица горели черные провалы глаз, и короткая стрижка с выбритой тонзурой чернела, спускаясь до висков. Помощники, тоже в черном, шли сзади. И грохот их каблуков почему-то странной болью отозвался в сердце сестры Ксении.

Они открыли двери приюта. Они вошли в холл с образами девы Марии. Они остановились в центре: сестры пали на колени, и монсеньор Керубино Карлос Кастельо Армиссандро ди Жаригаш, светлейший прелат Ватикана, протянул им бледную руку. Они приложились к этой холодной коже, отдающей уксусом, и монсеньор, поправив другой рукой крест на сухой груди, резко проговорил:

– Да хранит вас Святой Крест и благоволение Папы! Приготовьтесь к получению даров для воспитанниц приюта. Я хочу видеть их всех.

Сестры покорно склонили головы, поднялись с колен и пошли по коридору. По дороге негритянка, вращая белками выпученных глаз, – у нее была незалеченная базедова болезнь, – обронила по-английски:

– Сестра, иди в кастелянную. Прелат проверит все белье, я уверена. Оно должно быть новое!

Сестра Ксения кивнула. В ее худом теле звенела струна. Она поднималась наверх, на второй этаж, но почему-то ее белые кроссовки миновали дверку кастелянши и проследовали прямиком в палату номер три.

Там никого не было, кроме Мириклы и Патрины, – все обитатели задержались в столовой, за какао. Сестра Ксения вошла резко, не постучав, не осенив себя крестом, не проговорив привычного: «Да Хранит Вас Господь!» – и выдохнула враз осипшим голосом:

– Идите за мной, сестры!

Они только раз посмотрели на нее. И все поняли. Мирикла выдернула из-под приютского матраса совершенно плоскую от долгого сдавливания черную папку-сумочку и встала. Патрина – тоже. На ее ногах тоже оказались кроссовки, черненькие и жесткие.

– Быстрее…

Она вела их второй лестницей, но почему-то не в столовую, а вниз, в подвал.