Кровавый след на песке - Росс Макдональд

— Что же это за бизнес?

— Телеграфная связь для букмекеров на скачках, наркотики, проституция — все, что быстро приносит грязные монеты. Он стал миллионером, это верно, многократным миллионером. Только в «Касбах» кинул миллион. Мне непонятно, зачем ему надо было заниматься шантажом. Он не нуждался в деньгах.

Его воспитал синдикат, а шантаж был там одним из главных источников власти, после периода Мэффи. Нет, он гонялся не за деньгами. Он хотел приобрести положение. Имя Саймона Граффа давало ему возможность заняться законной деятельностью, пустить глубокие корни в сельской местности.

— И я помогала ему. — Ее лицо обострилось до того, что стало чуть ли не безобразным. — Я способствовала этому. Мне было бы лучше откусить свой язык.

— Пожалуйста, не делайте этого. Лучше расскажите мне, что вы имеете в виду?

Она глубоко вздохнула.

— Ну, во-первых, я работаю медсестрой в психиатрическом отделении... — Она осеклась. Ей было трудно начать свой рассказ.

— Об этом мне сказала ваша мать, — заметил я.

Она скосила на меня глаза.

— Когда это вы столкнулись с моей матерью?

— Вчера.

— Как вы ее нашли?

— Она мне понравилась.

— В самом деле?

— Мне вообще нравятся женщины, и я не слишком критически отношусь к ним.

— А я отношусь критически, — заявила Рина: — Я всегда относилась с подозрением к матери, к ее жеманности и позированию, к ее непомерным выдумкам. Она платила мне «взаимностью». Ее любимицей, ее дорогушей была Эстер. Или, наоборот, она сама была дорогушей для Эстер. Мать вконец испортила сестру и в то же время очень много от нее требовала. Больше всего она хотела огромного успеха для Эстер.

Пятнадцать лет я оставалась в стороне и наблюдала, как две девочки разыгрывают эмоциональный пинг-понг. Или понг-пинг. Но я была не таким уж невинным сторонним наблюдателем, я была третьим участником этой группы, человеком, который не симпатизировал двум другим. — Это прозвучало как речь, которую она много раз репетировала. В ее голосе звучала горечь, смешанная с чувством покорности. — Я вырвалась из этого круга, как только мать позволила мне это сделать, сразу же после окончания средней школы. Поступила на курсы медсестер в Санта-Барбаре и устроилась на работу в Камарильо.

Разговор о профессии и об отношениях в семье вернул ей самоуверенность. Она расправила плечи, грудь под блузкой обозначилась очень соблазнительно.

— Мать думала, что я свихнулась. В первый год мы рассорились в пух и прах, и с тех пор я редко встречалась с ней. Просто так уж получилось, что мне нравится ухаживать за больными, особенно за душевнобольными людьми. Видимо, это — ощущение, что ты кому-то нужна. Теперь меня больше всего занимает трудотерапия. Это я и делаю главным образом у доктора Фрея.

— Это тот самый доктор Фрей, который владеет санаторием в Санта-Монике?

Она кивнула.

— Я там работаю уже два года.

— Значит, вы знаете Изабель Графф?

— Еще бы. Ее определили в санаторий вскоре после того, как я начала там работать. Она лечилась там неоднократно и раньше. Доктор сказал, что это особый пациент. У нее шизофрения, знаете ли, она страдает ею уже двадцать лет, а когда болезнь протекает в острой форме, она переходит в параноидные галлюцинации. Доктор говорил, что галлюцинации были связаны с ее отцом, когда тот был жив. А теперь они концентрируются на мистере Граффе. Она думает, что он что-то замышляет против нее, и старается первая расправиться с ним. У нее мания преследования.

Доктор Фрей считает, что мистер Графф должен был бы ее изолировать в целях своей собственной безопасности. Изредка параноидные галлюцинации толкают ее к действиям. Я видела это своими собственными глазами. Доктор Фрей дает в этих случаях лечение метразолом, и постепенно она выходит из острой стадии заболевания, успокаивается. Но она еще не совсем пришла в себя во время того случая, о котором я говорю. Я и теперь не решусь стоять к ней спиной. Но доктор Фрей говорит, что она не опасна, а он ее знает лучше, чем я. И в конце концов, он же ведь доктор.

В середине марта он разрешил ей ходить по всей территории. Я не должна ставить под сомнение поступки доктора, но на этот раз он допустил ошибку. Она еще не была готова к свободе передвижения. Первое же небольшое происшествие вывело ее из себя.

— Что же произошло?

— Точно не знаю. Может быть, кто-то сделал необдуманное замечание или просто заговорил с ней не тем тоном. Параноики — это такие люди, которые напоминают приемник. Им достаточно получить слабый сигнал из окружающей атмосферы. Они тут же внутренне усиливают его до таких размерив, что ничего другого уже не могут слышать. Что бы там ни произошло, но Изабель сорвалась с места и пропадала всю ночь.

Когда она вернулась, то действительно была в ужасном состоянии. С этим жутким остекленевшим взглядом, как у рыбы, попавшейся на крючок. Ее сразу отбросило в то состояние, в котором она поступила в январе, даже хуже того.

— В какую ночь она пропадала?

— Двадцать первого марта, в первый день весны. Я никогда не забуду эту дату. В ту же ночь была убита девушка, которую я знала в Малибу, девушка по фамилии Габриэль Торрес. Я тогда не могла еще связать эти два события.

— Зато теперь можете?

Она рассудительно склонила голову набок.

— Об этом сообщила мне Эстер. Видите ли, она знала кое-что такое... что у Саймона Граффа и Габриэль была любовная связь.

— Когда об этом стало известно?

— Однажды прошлым летом, когда мы обедали вместе. Эстер была ужасно взвинчена тогда; обычно я оплачивала ее обед, когда могла. Мы сплетничали о разных вещах, и она коснулась этого дела. Кажется, это не давало ей покоя, в то время она вновь вернулась в клуб «Чаннел» и возобновила работу тренером по прыжкам в воду. Она-то и рассказала мне о любовной связи. Видимо, Габриэль откровенничала с ней. Совершенно не отдавая себе отчета в том, что делаю, я рассказала ей о бегстве Изабель Графф в ту ночь. Эстер отреагировала, как счетчик Гейгера, и засыпала меня вопросами. Я думала, она заботилась только о том, чтобы обнаружить убийцу своей подруги. Я полностью открылась перед ней и рассказала все, что знала об Изабель и ее побеге из санатория, о ее душевном состоянии, когда она туда вернулась.

В тот день я работала в утренней смене. И именно я ухаживала за ней, пока не пришел доктор Фрей. Изабель кое-как доплелась до санатория где-то перед рассветом. Она была в ужасном состоянии, не только психическом. Она была истощена физически. Теперь мне сдается, что она, видимо, шла, бежала и ползла по берегу океана всю дорогу от Малибу. Волны прилива, наверное, тоже ее накрыли, потому что одежда оказалась мокрой и обсыпанной песком. Для начала я приготовила ей горячую ванну.

— Сказала ли она вам, где была?

— Нет, она не сказала ни слова. Практически она не разговаривала несколько дней. Доктор Фрей опасался некоторое время, что у нее может наступить столбняк. Даже когда она вышла из такого состояния и опять начала разговаривать, она никогда не упоминала про ту ночь. Во всяком случае, при мне. Я наблюдала за ней в комнате ваяния, правда, было это позже — весной. Когда она лепила различные фигурки из глины. Кажется, я насмотрелась всяких ужасов в палатах душевнобольных, но меня поразили ее фигурки. — Она закрыла глаза, как будто отгоняя от себя вид этих фигурок, и продолжала, понизив голос: — Она лепила куколки — фигурки девочек, потом отрывала у них головы и разламывала их на куски, как это делают ведьмы в сказках. И ужасные игрушечные фигурки мужчин с огромными половыми органами. Диких зверей с человеческими лицами в позах совокупления. Пистолеты, части человеческого тела и другую мешанину...

— Это некрасиво, — заметил я, — но необязательно имеет какое-то значение, правда? Говорила ли она когда-либо об этих фигурках с вами?

— Нет, со мной не говорила. Доктор Фрей не поощряет тех медсестер, которые пытаются проводить психиатрическое лечение.

Она повернулась в своем кресле и задела меня своей коленкой, но быстро отдернула се. Ее темно-синие глаза взглянули мне в лицо. Казалось странным, что так много повидавшая девушка имеет такие невинные глаза.

— Хотите ли вы встретиться с доктором Фреем? — спросила она.

— Возможно, встречусь.

— Пожалуйста, не передавайте ему о нашем разговоре, хорошо?

— У меня нет никаких оснований это делать.

— Знаете ли, с моей стороны это — ужасное нарушение профессиональной этики, когда медсестра рассказывает о своих пациентах. Я ужасно переволновалась за эти несколько последних месяцев, с тех пор как я все выложила Эстер. Я была такой дурой. Думала, что хоть раз в жизни она была откровенна со мной, что она стремилась только выяснить правду о смерти Габриэль. Мне бы не следовало доверять ей столь конфиденциальную информацию. Теперь ясно, зачем она ей была нужна. Она решила использовать ее для шантажа миссис Графф.