Роман, написанный иглой - Вали Гафуров

Аня приложила ладонь к щеке раненого. Щека пылала.

— Травками его оживлять буду, — тихонько прошептал дед Григорий. — Оно, конечно, крепко человек пораненый. Видеть белый свет ему нечем. Левую ногу обратно в колене размочалило, и ещё всяких других повреждений — возок и маленькая тележка. Поранен до невозможного состояния. Однако я травками его, травками…

— Может, его на партизанскую базу переправить? Ни к чему это, дочка. Зачем человека тревожить? Глаза ему всё одно новые не вставят. А жить… Он и у меня жить будет. Эх… жаль парнишечку.

Рустам всё метался на лавке, бредил:

— Катя! Приказываю… Мухаббат! Пробирайся одна… Документы во что бы то ни стало, Мухаббат, родная, как же ты очутилась в партизанском отряде?.. Мухаббат!

Дед Григорий налил в гранёный стакан какого-то снадобья, напоил раненого. Рустам затих, только тяжело, с присвистом, дышал.

Громадный старик долго, не мигая, смотрел на него, прикидывал что-то в уме. Наконец пробасил тихо:

— Геройский парнишка. Выдюжит.

ВО ВЛАСТИ ТЬМЫ

Командир полка Белоусов, комиссар Шевченко и командир разведвзвода лейтенант Исаев нервничали. Из Ясновского партизанского отряда пришла шифровка о катастрофе, постигшей группу Шакирова. Представитель армейского штаба, аккуратный, несколько флегматичный майор, задумчиво покусав кончик карандаша, «успокоил»:

— Не всё потеряно. Из донесения явствует, что кто-то из разведчиков уцелел и направился к линии фронта. Так что мы ещё вполне можем получить интересующие нас сведения. Чёрт с ним, с оберстом.

Исаев неприязненно покосился на майора, Белоусов неопределённо хмыкнул. Шевченко принялся разглаживать свои запорожские усы. «Ну и сухарь! — подумал Исаев о майоре. — Наплевать ему на людей. Документы ему подавай».

Лейтенант Исаев был неправ. Майор тяжело переживал трагическую гибель разведчиков. Просто он, кадровый военный, повидавший на своём веку великое множество смертей, научился держать себя в руках. И его интерес к документам, захваченным у фон Штурма, как раз и объяснялся тем, что майор с их помощью рассчитывал помочь штабу армии спланировать предстоящую наступательную операцию с наименьшими потерями.

— Дела-а-а… — протянул Белоусов. — Душно что-то. Может, выйдем проветримся?

Вечерние звёзды тихо мерцали. Вот одна звезда покатилась вниз, другая…

Комиссар ткнул пальцем в сторону звёзд, пробурчал:

— Глупая примета.

— Что за примета? — не понял Белоусов.

— Да вот говорят, будто каждая скатившаяся с небес звёздочка — это душа, отлетевшая в мир иной.

— Почему же глупая?

— Да потому, что по нынешним временам небо должно было бы остаться без звёзд.

— Скучно жить без примет, — заметил майор.

— Это верно, — ответил Белоусов. И, без видимой связи со сказанным, спросил Исаева: — Лейтенант, всё подготовлено к встрече?

— Так точно, товарищ подполковник. В случае необходимости артиллеристы такой сабантуй устроят! Фрицы не смогут головы поднять. Лишь бы вернулись, а уж мы постараемся.

— Ладно, Исаев. Без лирики. Шагай в окопы и распоряжайся.

Лейтенант повиновался.

На переднем крае нависла гнетущая взрывчатая тишина. Ни выстрела, ни единой ракеты. Словно люди, притаившись по обе стороны переднего края, вымерли, превратились в прах.

Но это была обманчивая тишина. В любой момент она могла обратиться в грохот, сверкающие всполохи огня, в рычащую коловерть смерти и разрушения.

Время, казалось, остановилось. Выкатилась из тёмной бездны тихая луна, измождённый лик её излучал мистическое сияние. Ибрагим вскинул голову, погрозил луне кулаком. Смутился. Глупость какая! Зачем это он? И тут же понял: просто он, как разведчик, терпеть не мог этого ночного светила. Луна для влюблённых хороша, а для разведчиков луна демаскирующий объект. Сколько из-за неё славных парией погибло!

Тишина… Тишина.

И он вздрогнул всем телом, услышав неестественно громкий голос связного:

— Товарищ лейтенант, срочно в штаб полка.

Ибрагим бежал, сердце его гулко ухало в груди. Кто… Зачем? Что случилось?..

Белоусов встретил его кривой улыбкой.

— Зеваешь, разведчик. Вот… Пришла…

На топчане сидела маленькая девушка со смертельно усталым лицом. Возле неё хлопотал врач — перевязывал руку, поил снадобьями. Девушка сидела как каменная.

— Не узнаёшь, лейтенант? — спросил Ибрагима командир полка.

Исаев недоуменно уставился на девушку.

— Впрочем, откуда тебе её знать? Это Катя наша, пропавшая без вести. Мы уж и похоронили её, и выпили за упокой души. А она — вот она. Видик у неё, правда, не того… Извалянная, грязная, пораненная. Но это пустяки. Красавица она у нас. Вместо с Шакировым участвовала в операции…

— Что с Рустамом? — лейтенант побледнел от волнения. — Что с остальными ребятами?

Девушка уставила на Ибрагима огромные голубые глаза, тяжело вздохнула. Лейтенант всё понял, медленно опустился на скамью, стащил с головы ушанку.

— Крепись, Исаев, — услышал он голос комиссара. — Ничего не поделаешь… Война!

— А Шакиров живой, — услышал он голос Белоусова. — Тяжело ранен, но живой. В лесу остался. Знаешь ведь, мы в наступление переходим. Так что…

Ибрагим молчал. Взгляд его остановился на майоре из армейского штаба. Тот вздрагивающими пальцами перебирал принесённые Катей документы. Полистав, аккуратно сложил в полевую сумку. Заторопился:

— Разрешите отбыть?

— Отбывайте, — вяло ответил Белоусов. — Возьмите мой виллис. Вам ведь по-быстрому надо.

— Спасибо, товарищ подполковник.

Майор ушёл. Ибрагим перевёл взгляд на девушку. Ну, конечно, это та самая девушка. Я только что прибыл на фронт… Рустам рассказывал, что за ней ухаживал Фазыл Юнусов.

Врач кончил перевязывать Кате руку. Девушка поднялась, шагнула — и вдруг тихо опустилась на пол. Исаев и врач бросились к ней, уложили на топчан. Врач послушал её пульс, сказал:

— Бедная девочка! Всё время нервы в кулаке держала, а сейчас реакция. Много крови потеряла.

— Девчонка что надо, — задумчиво промолвил Белоусов. — К ордену её представляем. К большому ордену. Это нужно же!.. Раненная, истекающая кровью, сумела перейти линию фронта. Да так, что никто и не заметил. Все удивляются, а она пожимает плечами: «Ничего особенного, Рустам мне все ориентиры дал, рассказал, где и как пробираться». Рассказал! Что он мог рассказать — слепой…

— Слепой?! — вырвалось у Исаева. — Вы сказали — слепой?!

Белоусов не ответил. Явились два солдата с носилками, положили на них Катю.

— В санбат, — распорядился врач. На пороге остановился, сказал на прощанье: — Ничего страшного. Рука, правда, повреждена довольно серьёзно и крови, бедняжка, много потеряла… Но ничего страшного.

Никто ему не ответил.

Ибрагим Исаев, бледный как стона, уставился и одну точку. В голове огненными молниями сверкали, жалили слова: «Ослеп!.. Ослеп… Ничего страшного… Ослеп!..»

На рассвете Катя пришла в себя. Медсестра, сидевшая у её изголовья — веснушчатая толстушка, — радостно воскликнула:

— Ожила!.. Милая ты моя, ожила.

Катя слабо улыбнулась, попросила воды,

— Сейчас… Сейчас, — засуетилась сестра. — Ай, молодчина. Умничка.

Школа, в которой расположился санбат, сотрясалась от грома орудий.

Толстуха, сияя маленькими глазками-бусинками, сообщила:

— Наша артиллерия дубасит. Наступление начинается. Я всё знаю. И насчёт наступления, и о сержанте Шакурове. Лейтенант Исаев приходил. Радиограмма была — Шакиров находится у какого-то там лесника. Всё в порядке, голубушка. Пойдут наши солдатики вперёд, на запад, вызволят Шакирова.

Катя молчала. Всё в порядке!.. Нет, сестрица, ничего-то ты не знаешь.

К полудню в медсанбат стали поступать раненые. От них Катя узнала: гитлеровцы дерутся с яростью отчаяния, однако оборона их трещит по всем швам.

Вечером медсанбат походил на развороченный муравейник. Врачи, медсёстры, санитары едва успевали делать первичные обработки раненых. Люди лежали в коридорах, возле школы, ходячие раненые помогали санитарам. И среди стонов, солёных шуток, делового шума витали слова — грозные, восторженные:

— Наступаем, братцы!

— Держись теперь, фриц, ушибём.

— Почешем его под брылью…

— Под вздох его, суку!

Катя жила ожиданием. Что с Рустамом? Где он?

Она была так взволнована, что даже письма Фазылу не смогла путного толстухе медсестре продиктовать. Да и вообще… Вполне сама могла бы написать письмо. Рука-то правая цела. Нелепое получилось письмо: «Жива, здорова, лежу в медсанбате…»

Весёлая сестрица с милым русским именем Фрося укоризненно покачала головой и уж от своего имени дописала: «А ещё я сообщаю о том, что Катя ваша очень взволнована начавшимся нашим наступлением и потому объяснять свои чувства не имеет нужных сил. Рука у неё попорчена левая, так что не беспокойтесь. Всё заживёт».