Пилигрим - Виктор Сафронов

Через несколько дней неторопливого пути прибыл в портовый прикаспийский город Осман-Кули. Там с удовольствием избавился от машины. Конечно если бы не грузовичок, мне пришлось бы худо. Впрочем, последние несколько десятков километров до Каспийского моря, машину пришлось тащить на буксире. Зачем я это делал? Не знаю. Мог давно бросить этот дребезжащий аппарат. Видно не хотелось мне оставшийся груз тащить на себе.

Чтобы местные гаишники не цеплялись к моей славянской внешности, загрузил пару десятков ящиков фруктов. Поэтому объяснение было в кузове. Бросить витамины на дороге не мог. Тем более собачий ошейник и пару денежных килограммов, тянуть на загривке, здоровье не позволяло… Вот и мучился с этим старым керогазом.

Посетив еще несколько почтовых отделений, к большому своему удовольствию, освободился от тяжелого, а главное опасного груза.

И вот наконец-то апофеоз — звучат литавры… Последний взмах дирижерской палочки… Налегке прибыл в портовый кабак.

Сами понимаете, дорвался до любимого «сладкого и горького» всерьёз и надолго. Принесли графинчик тепловатой, но такой желанной и любимой жидкости. Селедочку с луком колечками, обжигающей, наперчённой дымящейся и манящей к себе своей сладостью баранины. Ещё, белейшего очень горячего риса, воздушных с хрустящей корочкой чуреков и тазик зелени с овощами.

Здесь главное не торопиться. Таинство потребления алкоголя, если ты считаешь себя сибаритом, не терпит суеты и спешки. После первой рюмашки, положи в рот увесистый кусок селедки с луком и степенно разжуй, под хруст чурека. После обязательно сделай паузу, в которой селедку либо надо доесть, либо попросить её унести, чтобы своим запахом она не сбивала настроение и подготовку к баранине.

После второй, необходимо сбить селедочный аромат, так ты этого и добивайся, закусив водяру большим количеством зелени, не забывая добавлять тепловатую лепешку.

Налей третью, до краёв. После подзови официанта и небрежно покажи ему заграничную купюру, когда он насладиться её видом объясни, что если он будет старательным и расторопным бумажка будет его. Поэтому и ни как не иначе, пусть заменит теплую водку на холодную и принесет еще стопку лепёшек.

Пока он бегает, на его суетливые действия можно не смотреть. Выпей третью и закуси горячим рисом, обильно политым растопленным сливочным маслом и не забывай о том, что без зелени здесь также не обойтись.

А уж когда очертания предметов приобретают ту знаменитую нестойкую дымчатую ясность, звук от общепита становится чуть тише, присутствующие проститутки и грузчики, оказываются не такими уж мерзкими тварями… Появляется запотевший графинчик с шубой из льда, с нормальной, не отдающей сивухой водкой. Здесь размеренность действий приобретает механическую последовательность от удовольствия выпивания и закусывания…

После приведения себя в самое великолепное нетрезвое состояние душа начала требовать общения. Поискал глазами. Мать-честная! Все вокруг, такие добрые и приветливые, а нальешь рюмашку-другую, он тебе сразу становится самым близким другом.

Как раз вовремя, встретил благодарного собеседника в потасконном бушлате. Поговорили по душам. Помня сколько народу после таких задушевных разговоров было ограблено и сброшено на корм рыбам, деньгами у него перед носом не шустрил. К моему удивлению, он оказался порядочным человеком и в самом деле, представителем морской профессии. Договорился с ним о том, что он познакомит меня со своим капитаном.

Познакомил. За сотку долларов США, капитан скрипящей посудины, идущей с грузом фруктов в дельту Волги, согласился взять меня пассажиром.

В целом, заслуженный морской аппарат хоть и скрипел, но выглядел вполне надежно. В матросском кубрике мне указали мое спальное место. Через пару часов раздалась команда «отдать швартовые» и мое плавание началось.

Не глядя на шторм и качку, хлебнув полбутылки снотворного водочного настоя на стекле, я за долгое время, впервые уснул спокойно. Не опасаясь за свою жизнь, спал в каюте рядом с машинным отделением, получше, чем в любом пентхаузе, самого престижного отеля.

Грохота работающего старого движка я не слышал, качки не чувствовал, спал двое суток расслабленно и с удовольствием.

Сейчас я в Санкт-Петербурге.

С великолепной, увитой зеленым плющом террасы, прихлебывая сладкий чай, заедаю его свежайшими плюшками с творогом и тающими во рту крендельками с толчеными орехами. Кроме всего вкусного еще и любуюсь видами старинного и самого прекрасного города мира.

Глядя сверху на копошащийся у меня под ногами мегаполис, не устаю поражаться сложности виражей, которые закручивает со мной судьба.

Минуточку… Меня, кажется, зовут обедать. Бегу… бегу…

ГЛАВА 18

Переступив порог изысканного дома родителей Афанасия Варламова первое, что бросилось мне в глаза у порога их шикарного особняка, это не огромные зеркала в бронзовых потемневших от времени рамах и не культовые скульптуры атлантов в виде рабочих и колхозниц. Каждого переступающего порог этого дома, на входе встречал огромный портрет. В полный рост, смуглый, статный красавец с ослепительно счастливым лицом… Глядя на лицо счастливого Афанасия, которое по замыслу художника олицетворяло успех и счастье от самой жизни, думалось, что и все стальные, также счастливы…

Я как увидел его белозубую улыбку, так и застыл соляным столбом. На траурном портрете, младший Варламов был изображен в известной мне общевойсковой форме, с большим количеством наград, опирающийся на эфес старинной рапиры.

Сентиментальности во мне оказалось даже больше, чем я сам ожидал. Ноги подломились и стоя на коленях перед его портретом в траурной рамке, я плакал от злости и бессилия. Поглаживая шершавую поверхность картины, я шепотом проклинал и военную службу, и получаемые за ее несение деньги, и всех начальников вместе взятых сидящих в кабинетах и посылающих таких красивых и чистых ребят на верную смерть.

Не знаю, в каком качестве его прислали ко мне (предполагаю, что в качестве живого щита и дублера) но перед этим мальчиком я снимаю шляпу.

Позже сидя в его комнате рассматривая фотоальбомы и развешенными заботливой родительской рукой завоеванные им награды за боевые искусства, я все больше зверел.

Ведь он как специалист по восточным единоборствам мог справиться с этими сельскими мясниками убивающими его в два счета. Придушил бы сволочей голыми руками и дело с концом. Но не сделал этого. Боялся подставить, выдать меня? Сорвать тщательно подготовленную операцию? Или просто не мог?