Живая память. Великая Отечественная: правда о войне. В 3-х томах. Том 3. [1944-1945] - Леонид Леонов

Шополай пошел помочь другу выплыть в открытую воду. Они взяли топоры и пилы, оставшиеся у нас со времени постройки плотов, на которых мы форсировали Сож от нашего берега до острова, и захваченные с собой хозяйственным Иваном Алявдиным: «Пригодятся». Теперь ни одной щепочки от тех плотов не дожило.

Друзья отпилили от коренника обе пристяжных сосны, срубили верхушки, заострили конец, часть лап оставили для устойчивости. Чугунов лег на свое бревно, ухватившись за сучья. Зеке примотал его обмотками и спихнул в струю, под углом бьющую в остров и стремительно уходящую к нашему берегу. Чугунов сразу ушел на своей субмарине под воду. Шополая не взял: ослабел, мол, он, да и некуда.

— Господи! Го-споо-ди! — взмолился Алявдин, глянув на низкое небо. — Да помоги же ты нам, в конце-то концов! Мы же тоже немножечко люди… Что ты думаешь себе, господи! Не видишь разве? Помираем!

Бог отмолчался.

— Что тут твой бог? Тут и Сталин сам ничего не сделает. А ты — бог. И где он, твой бог?

— А бог его знает…

Временами есть совсем не хочется, и даже сама мысль о еде становится противной, но потом вдруг желудок щемяще схватывает сердце. Он умоляет что-нибудь подбросить ему, в топку моей жизни, иначе он отказывается от меня и больше ни за что не отвечает. Земля ведет себя подозрительно игриво, пытается безо всяких причин накрениться, а то и встать дыбом. «Но тогда, — без страха, а почти с радостью думаю я, — вода из траншеи выльется, и нам будет сухо и тепло». Но земля кренится, а вода не выливается, еще больше заполняет траншеи. Однако я знаю, что просто так не умру, потому что мне не положено умирать, поскольку есть приказ: «Держать остров!»

Я забылся в болезненном сне, накрывшем меня грязной дырявой кисеей, сквозь которую слышны обрывки разговоров:

— Не прорваться Старшо́му. Видишь, сразу три «рамы» барражируют, обнюхивают реку, как ищейки…

Сквозь сон я слышал канонаду, но проснулся не от бомбежки, а от прикосновения руки к моему плечу:

— Вставайте, товарищ лейтенант, — сказал Шополай. — Опять он продукты приволок. Ну, Семен, ну, змей хитрый, как он их купил, фрицев! А те бубухали во всякую шелупень, которую он им пускал в пасть, все наши помогали на берегу сталкивать всякие выворотни, а фрицы заглотнули наживку, как миленькие. Он и проскочил.

И верно, Чугунов был здесь. Он тяжело перевалился через край окопа, прямо в воду, брызги залепили ему глаза.

— Подымите, ребята, помаленьку… Тише, тише, — прохрипел старший сержант. Лицо его опухло, стало каким-то гипсово-серым, а губы фиолетовыми. Термос он обхватил обеими руками, как бы защищая его. Телогрейка на спине была вся изодрана осколками, из нее пучками лезла грязная мокрая вата.

— Разливайте сами, ребята. Суп горячий! Да вот и бутылка, возьмите. Из санвзвода прислали. Натуральный ратификат, погреться.

Мы кое-как вытащили из сведенных рук Семена едово и питье.

— А об меня, — говорил он, потирая затылок, — кажется, опять ударился снаряд, в самое темечко… И не выдержал — разорвался. Нет вроде бы ничего, голова цела, кажется. Гляньте-ка, братцы!

Солдаты осмотрели его. Старший сержант оказался цел, — только стеганку всю раскромсало, из нее лезла вата. Счастье было с Семеном и улыбалось в его глазах.

— Ну, как себя чувствуешь, Сеня? — ласково спросил Зеке, с преданным сиянием на лице.

— Дак как селедка в компоте, — во влажных глазах его переливалось торжество от такой редкостной удачи, переливалось и таяло. Он расслабленно сел и сказал: — Только вот вертун вскочил в голову. Тряхнуло порядком. Вот фрицы, туда их мешком по голове! Не нашего бога дети! Ну, кажется, все — турнул вертуна — все на место в мозгах стало.

— Эээххх! Жизня наша, как детская пеленка, — засмеялся Шополай: — Коротка и… я извиняюсь… Ну, давай перед супчиком, славяне, по баночке хряпнем! Эээхх, да хороша, проклятая, — огнем прошла! Кто только тебя выдумал?! Понеслась, пехота!

Мне тоже в желудок ударила живительная раскаленная струя, разлилась по всему телу, дошла до ног. Сладко, державно закружилась голова, приятная истома охватила все тело. А в котелках плавали душистые кусочки мяса и сала, веселя душу.

Алявдин перекрестился, восславив своего ангела-хранителя, и сказал:

— Забавно, как быстро все меняется. Жена вот пишет: «Когда ты получишь мое письмо, ты, наверное, Ваня, будешь сидеть в холоде и грязи, без еды и питья, мой бедный Ваня». — Алявдин счастливо рассмеялся: — Только что мы бедствовали, а теперь вот мы сыты, нам хорошо, и души ублажены.

Все солдаты повеселели. Даже самые слабые.

— Теперь нас не возьмешь, — заявляет Зеке: — Отсюда не выбить.

Небо вроде сделалось добрее, ночь не крадется к нам, а не спеша идет. Затлели звезды в черной бездне. Из воронок клубится туман, белая пелена робко стелется по дну, словно не решаясь переползти через край.

Ободрившаяся рота закапывается глубже в подмерзшую землю, ожидая следующей атаки: мы у врага — как кость в горле.

Фотографию С. Чугунова см. в иллюстрационной вкладке.

Петро Глебка. Лес

Ломая вражеские доты,Не дав опомниться врагу,Мы вышли к Сожу всею ротой —В дубовый лес на берегу.

Стоял он, черный весь от дыма,Шумел, и многие дубы,Как те бойцы, за край родимыйНавек легли в огне борьбы.

Но даже в горе был он светел,И хоть не стих жестокий бой, —Его баюкал свежий ветер,И выплыл месяц золотой.

И он под месяцем, как в сказке,Листвой осенней заиграл,Как будто все цвета и краскиОн в этот час в себя вобрал.

Он с высоты прозрачно-синейНам сыпал под ноги листву —На темный дол, где первый инейПокрыл измятую траву.

Остановились мы в раздумье,А лес шумел, шумел, шумел.Как будто в том тревожном шумеСказать он каждому хотел,

Что не с мороза побелелаЗемля родимая вокруг, —Она от горя поседела,Иссохла вся от тяжких мук.

И нам она навстречу рвется,Солдата за сердце берет.И учащенней сердце бьется, —Она зовет, она ведет —

Туда, где в каждом, каждом домеНас ждут родные и друзья…Вперед, ребята! Близко Гомель —Мой город, родина моя.

Владислав Кардашов. Операция «Багратион»

22 и 23 мая план «Багратион» подвергся обсуждению в Ставке. В нем принимали участие и командующие фронтами. Во время рассмотрения плана действий войск 1-го Белорусского фронта предложение Рокоссовского начать наступление вначале войсками правого фланга, а лишь затем левофланговой группировкой под Ковелем было одобрено. Сталин только рекомендовал Рокоссовскому обратить внимание на необходимость тесного взаимодействия с армиями 1-го Украинского фронта. Любопытный и характерный спор разгорелся при обсуждении операции на Бобруйском направлении.

Рокоссовский докладывал:

— Я предлагаю прорывать здесь оборону противника двумя ударными группировками, действующими по сходящимся направлениям: с северо-востока — на Бобруйск — Осиповичи и с юга — на Осиповичи.

Такое решение вызвало вопрос Верховного Главнокомандующего:

— Почему вы распыляете силы фронта? Не лучше ли объединить их в один мощный кулак, протаранить этим кулаком оборону противника? Прорывать оборону нужно в одном месте.

— Если мы будем прорывать оборону на двух участках, товарищ Сталин, мы достигнем существенных преимуществ.

— Каких же?

— Во-первых, нанося удар на двух участках, мы сразу вводим в дело большие силы, далее, мы лишаем противника возможности маневрировать резервами, которых у него и так немного. И наконец, если мы достигнем успеха хотя бы на одном участке, это поставит врага в тяжелое положение. Войскам же фронта будет обеспечен успех.

— Мне кажется, — настаивал Сталин, — что удар надо наносить один, и с плацдарма на Днепре, на участке 3-й армии. Вот что, пойдите подумайте часа два, а потом доложите Ставке свои соображения.

Рокоссовского отвели в небольшую комнату по соседству с кабинетом…

Трусом Рокоссовский никогда не был. Входя в кабинет Сталина, он сохранял спокойствие, как и всегда:

— Вы продумали решение, товарищ Рокоссовский?

— Так точно, товарищ Сталин.

— Так что же, будем наносить один удар или два удара? — Сталин прищурился. В кабинете было тихо.

— Я считаю, товарищ Сталин, что два удара наносить целесообразней.