Литературная рабыня: будни и праздники - Наталия Соколовская

На другой день звоню Галке. Так и так. Есть работа. Готова? Готова. Условия такие-то. Подходят? Подходят. Отлично. Теперь более подробно, чтобы не было никаких недосказанностей и недопонимания. В нашем деле они не нужны.

И я объясняю Галке еще раз, что она должна создать новый текст, вычленив из уже существующего Катиного синопсис. И потом идти по этой канве. И еще раз повторяю: ни в коем случае не править прямо в компьютере, как при редактуре или даже литобработке, а создавать новый, прошу прощения, продукт. Для пущей образности подпускаю метафору.

– Вот представь, Галка, что синопсис – это шампур. Кривенький, маленький, но шампур. По нему, в конце концов, можно молотком постучать, распрямить. А потом ты на этот шампур нанизываешь мясо. Практически собственное. Ничего, работа такая. Но это еще не главное. А главное, как сказано в одной известной книге, – огонь. Все начинается и заканчивается огнем! В общем, подбавь жару души, и тогда твой продукт готов. И еще. Не забудь, что у нас есть заказчик. Существо трепетное. Не надо с себя сразу все мясо сдирать и на шампур нанизывать. Надо сначала показать заказчику, что получается. Чтобы он одобрил. А потом двигаться дальше. Иначе могут быть проблемы на выходе.

После того как Галка клятвенно заверяет, что все поняла, и обещает первые страниц двадцать дать мне и Каталине на утверждение, я перевожу дух. Теперь осталось убедить Каталину, что Галка – это, по сути, мое альтер эго, что я доверяю Галке, как самой себе.

Каталина мне верит. А что ей еще остается делать? Книгу-то хочется.

И тут я совершаю очередную ошибку. Каталина просит у меня Галкин телефон, чтобы установить, так сказать, личный контакт, и я ей этот телефон даю.

А потом Каталина звонит Галке и рассыпается о своей прекрасной жизни. Ну, там, Мальдивы, Сейшелы и далее по списку. А Галка рассыпается о своей ужасной: безденежье, за квартиру полгода не плачено, и тоже по списку до бесконечности.

В общем, Галка прозрела в Каталине блондинку, а Каталина в очередной раз почувствовала себя богатой испанской родственницей…

Я стараюсь держать руку на пульсе. Звоню Галке каждые пять дней, и так в течение полутора месяцев. Интересуюсь. Удивляюсь, как быстро движутся у Галки дела. Смутные сомнения, которые терзают мою душу, все крепнут. Ну, не может человек, если он действительно переписывает текст, а не правит прямо в компьютере, двигаться с такой скоростью. Никак не может, будь он хоть семи пядей во лбу.

Говорю Галке, чтобы прислала по емеле кусок посмотреть. Галка отвечает, что модема у нее нет и денег на модем тоже нет, а специально ехать показывать – только драгоценное время терять. К тому же, говорит Галка, звонила Каталина, и они, видите ли, условились, что Галка покажет ей уже готовый текст, когда та приедет.

Через две недели события развиваются очень быстро и очень предсказуемо. Галка встречается утром со мной в издательстве и передает дискету с текстом. А потом едет встречаться с Каталиной в кафе, чтобы отдать ей еще одну дискету с текстом, который Каталина в своей гостинице может посмотреть.

Каталина, не выходя из роли богатой испанской тетушки, угощает Галку разными кофе-пирожными, дарит подарочки, а заодно, дура несчастная, отдает конвертик с деньгами. Не с авансом, а сразу со всей суммой. И при этом на текст она даже не взглянула.

А я в это самое время как раз взглянула. И ничего, кроме сердечной тоски и праведного гнева, не почувствовала.

Праведный гнев происходил от сознания того, что все, все без исключения наши с Галкой договоренности были нарушены. На экране монитора висел кое-где кое-как подлатанный Катин текст. Причем выглядел он после обработки еще чудовищнее, чем в своем изначальном виде. Какое затмение нашло на Галку, когда она бралась за эту работу, было для меня загадкой.

А сердечная тоска объяла меня от сознания, что предстоит «разбор полета». При этом Галка все же была моим «старшим товарищем по профессии». И вообще, нормальной теткой. Хотя теперь мне уже не казалось это столь очевидным. То есть избежать неприятного разговора было совершенно невозможно. Тогда я еще не знала, что Каталина отдала Галке все деньги.

Вечером звоню Галке. Она не отпирается, но объяснить, какое на нее нашло затмение и почему она работала с текстом не так, как было оговорено, не может. Потом начинает плакать и говорить, что я ее унижаю. От абсурдности момента у меня голова идет кругом. Чтобы закрыть тему, я прошу Галку вернуть Каталине деньги. Ну, хорошо, говорю, оставь себе сотню, за, так сказать, потраченное время, но не больше. Предположим, что это был аванс. Галка что-то мямлит в ответ, и я только надеюсь, что плохо поняла ее и с Каталиниными деньгами будет все в порядке.

Следом, из своей гостиницы, звонит Каталина. Она в полном ужасе. Говорит, что Галкин текст принять никак не может. Что это какой-то кошмар. Самое удивительное заключается в том, что собственный Каталинин «кошмар» не слишком отличается от Галкиного. Но Каталина свой «кошмар» в упор не видит, а Галкин – видит. Это наводит меня на мысль, что Каталина не такая уж блондинка, какой пробует казаться. Но думать мне об этом некогда, потому что на мой вопрос, зачем же она не глядя отдала Галке все деньги, Каталина простодушно замечает:

– Дашенька, так ведь ты сказала, что я могу доверять ей, как тебе.

Опа на! Конечно. Я во всем виновата.

На другой день абсурд усиливается, потому что отдавать деньги Галка не хочет, прямо заявив Каталине, что буквально с завтрашнего дня начинает умирать голодной смертью. И при этом говорит, что это я, коварная Даша, все специально подстроила. Каталина выпаливает все это мне по телефону. И я остаюсь столбом стоять посреди комнаты и даже не сразу нахожусь, что ответить.

Схожие ощущения были испытаны мною лишь однажды. А именно несколько лет назад в соседней сберкассе, куда я понесла менять заветную зелененькую бумажку, потому что пришло время оплатить задолженность за квартиру. Обычно я меняю деньги в обменнике. Из принципа. В сберкассе меня раздражает спекулятивная разница между курсом продажи и покупки. А тут обменник оказался закрытым.

И вот стою в очереди. Подходит парень, здоровенный такой. Предлагает поменять по более выгодному курсу. Мне эти сто рублей погоду не делали. Но, думаю, обменяю-ка я у него. Из принципа.

Отходим в сторонку, к двери, и он начинает отсчитывать деньги. Две тысячные бумажки, одну пятисотку и много-много десяток. Никогда не забуду его огромные натруженные ручищи почти на уровне моих глаз. Настоящие рабоче-крестьянские ручищи. Я подумала еще, что его предки были, наверное, сталеварами или на бойне работали. Такими кулаками хорошо быков заваливать.

Когда он стал пересчитывать деньги в третий раз, я чуть было не сказала: «Да что вы, не надо, мелочь оставьте». Но тут он как раз и закончил. И еще говорит: «Вы деньги-то спрячьте, не стойте так». А зачем мне прятать? Я должна к соседнему окошку их нести, за квартиру платить.

Встала я в очередь, смотрю, а у меня в руках пятисотка, сотня и несколько десяток. Я даже в сторону двери поворачиваться не стала. Чтобы никто по моему лицу не догадался, какого я дурака сваляла.

Пользуясь случаем, что сейчас меня тоже никто не видит, я говорю своему отражению в зеркале все, что я думаю о нем и об окружающем его мире.

– Томилин, Томилин, тоска-то какая! – Я чуть ли не кидаюсь к нему на грудь. Но Томилин уже научился не принимать мою горячность на свой личный счет. Он ведет себя как врач, давший однажды клятву Гиппократа. Помогает, аккуратно собирает инструменты в чемоданчик и уходит. – Томилин! Ка-а-кая бес-смыс-ли-ца! А после это жизнью назовут!

Томилин усмехается:

– Наконец-то стихами заговорила. Ну, почему же бессмыслица? А Ванька, а работа, а хорошие книжки, которые случаются все же…

Но мой список намного круче:

– Почти-олигарх, с торчащими во все стороны нефтяными вышками в полной боевой готовности и нефтяными же скважинами по самое некуда;

– авторы, которых надо уламывать, потому что они с чего-то это не спешат исполнять свой долг по отношению к издателям, согласно договору;

– издатели, которые в свою очередь считают, что за любовь авторов к литературе странно даже как-то платить по-человечески и вовремя: деньги плюс удовольствие – это уже перебор;

– издатели, которые платят авторам пусть и мало, но практически не покладая рук, потому что подсадили народ, как на иглу, на свое легкоусвояемое чтиво, и теперь его требуется все больше и больше;

– добрая половина, если не три четверти, издательского бизнеса, который, как погрязшая в грехе Римская империя, живет за счет своих безымянных рабов…

Ага! забыла! Еще одна звезда развлекательной индустрии, известная шоуменша…

– Томилин, я тебе об этом сюжете и не рассказывала. Прибился ко мне тут ее агент. Пора, говорит, и нашей девочке издать книжку, а то все издают, а наша девочка что-то отстала. И предлагает на голубом глазу некую сумму денег. Я улыбаюсь, вежливо киваю, прикидываюсь дурочкой, нам не привыкать, а сама складываю в уме, сколько же он вкупе с издателем и своей шоуменшей себе в карман положит. На фоне этой суммы мою и в микроскоп разглядеть трудно. Значит, опять меня хотят употребить. Я улыбаюсь ему, головой киваю, а сама думаю: «Ну уж нет. Дудки. Ты, голубчик, для начала научись делать предложения, от которых невозможно отказаться». Стало быть, в списке этом еще шоуменша со своим агентом.