Литературная рабыня: будни и праздники - Наталия Соколовская

– Ничего. С ними не забалуешь. Они с полтыка секут, что к чему. Валера сам себя благополучно зароет.

– Все еще злишься?

– В основном на себя. Ты, кстати, знаешь, который час? Два почти. Давай спать, что ли. Мне завтра на работу все же.

– Ну, ладно. Ложись и не о чем таком не думай.

…Легко сказать, не думай. И еще «о таком». Сначала я после разговора с Ираклием места себе найти не могла, ходила из угла в угол, скулила, хорошо, что Ванька заснул уже. А теперь вот Каталина Хуановна…

…Год назад подруга Наташка вернулась из туристической поездки в Испанию. Ночью раздался звонок. Наташка сообщала о прилете и о том, что нашла для меня работу. То есть и на Ривьере она не переставала думать о главном. «Работу», сказала Наташка, зовут Екатерина Ивановна. На местном наречии – Каталина Хуановна. А если попросту – Катя.

– Представляешь, четыре дня в Барселоне… Красотища! На четвертый день, угулявшись вусмерть, сижу с приятельницей в миленьком таком уличном кафе на улице Рамбла. Наискосок – площадь Колумба с одноименной колонной, впереди – самое что ни на есть Средиземное море, мимо толпа фланирует, испанской речи и не слышно, почти одни иностранцы, мы ж в высокий сезон попали… Ну вот. Сидим, пьем чай со льдом, разговариваем. А за соседним столиком – дамочка. Лет сорока, хотя выглядит значительно моложе. Только меня-то ведь ботоксами всякими не проведешь. Про национальность тоже непонятно. В общем, кем угодно могла оказаться: и местной, и француженкой, и итальянкой, и хорошо замаскированной нашей. Хотя держится, скорее, как местная. Темноволосая, смуглая. А может, просто загорелая. Одета не по туристически. Мужской интернационал на нее поглядывает. И правда: мимо таких глаз просто так не пройдешь, потому что они у нее светло-голубые, а самый край радужки более темного тона. Только сеньора по сторонам не смотрит, а вроде как прислушивается к нашему разговору. Но мы тихо говорим. Терпеть не могу, когда приезжие, думая, что их никто не поймет, орать начинают. И вдруг эта сеньора подходит к нашему столику и на чистейшем русском языке с легкими местными интонациями просит извинить ее за навязчивость. Говорит, не могла к бывшим соотечественникам не обратиться, к тому же она поняла, что мы из Петербурга, где прошла ее молодость. Мы предложили ей пересесть за наш столик. Оказалось, сеньора Каталина («О, для вас просто Катя, без церемоний!») уже почти пятнадцать лет живет в Барселоне, и ее «такая ностальгия замучила, такая ностальгия» по своей исторической родине. Но дело, Дашенька, не в этом. А дело в том, что из нашего разговора она поняла, что я имею отношение к издательствам, а она как раз «сочинила небольшой романчик» и – «Омбре! – никого, совсем никого это здесь не интересует!», и вообще, «с местными русскими даже о литературе поговорить нельзя!». Но тем двум с четвертью здешним ее знакомым дамам, которые сей опус читали, оказывается, «очень, очень даже понравилось!». В общем, говорит, «керида миа»…

– Не части, подруга, давай с переводом…

– …В общем, говорит, «дорогая моя, на вас одна надежда», ведь однажды ей в этом самом кафе так сказочно повезло! И тут она чуть было не потащила нас к себе «а ми каса», где ее «маридо», между прочим «известный архитектор», будет счастлив нас видеть. Узнав, что у нас в четыре часа поезд на Мадрид с вокзала Сантс, Катя закатила глаза и воскликнула: «Карамба!» По темпераменту она вполне тянула на испанку.

– Да и ты за три недели в испанском понаторела. А что до Кати, так, может, у нее гениальный текст, который ни переписывать, ни редактировать не надо. Может, она там, на родине Сервантеса, прониклась, так сказать, флюидами…

– Ты все еще ждешь чуда? Его не будет. Вот она, ее нетленка, висит передо мной на мониторе. И сейчас я ее читаю. Тебя ждут великие дела. Кстати, Катя через пять дней прилетает.

Каталина Хуановна Гарсия оказалась очаровательной дамой модельной, в прошлом, внешности. Стандарта конца восьмидесятых. Когда при хорошем росте еще не считалось слишком зазорным иметь нормальную грудь. Хотя не исключено, что нынешнее происхождение груди третьего размера было следствием последних достижений пластической хирургии. Как, впрочем, и большой чувственный рот.

– Рот – это очень важно для женщины! – самоуверенно провозгласила Катя, плеснув по плечам ухоженными, отливающими красной медью волосами.

Мы с Наташкой скромно потупили глаза. Длительное отсутствие родной языковой среды придавало Катиной речи элемент некоторой раскованности.

Кстати, о глазах. Глаза на Катином лице существовали как бы отдельно. И несомненно, глаза эти принадлежали блондинке. Тут ошибиться было невозможно.

Мы встретились в «Бродячей собаке». Место Катя выбрала сама: встав на писательскую стезю, она уже ощущала себя частью русской литературной богемы, тусовавшейся в этих стенах без малого сто лет назад.

Судя по тому, с какой предприимчивостью Катя действовала, желание издаваться овладело ею не на шутку. И я совершенно зря боялась травмировать ее незакаленную литературными штудиями душу неофитки сообщением о том, что в существующем виде сей текст издательство вряд ли примет, причем не только наше, любое. Это была чистая правда. Но моя склонная к рефлексии натура покоя себе не находила: а вдруг Катя решит, что я на ней просто решила заработать, ведь сама-то она совершенно уверена в жизнеспособности своего текста. Так, кстати, и ее «две с четвертью» барселонские русскоговорящие приятельницы считают, дуры чертовы…

Однако при полной смысловой, лексической и стилистической абсурдности в Катином тексте присутствовало одно чрезвычайно важное и востребованное издателями массовой литературы качество – глянцевость. А при наличии глянцевости соображениями качества можно себя, в общем-то, и не обременять.

Катин текст, если пересказать его русским языком и свести концы с концами в нехитром сюжете, был ярчайшим образцом давно заполонившего книжные просторы родины жанра коммерческого женского романа. Катин текст в полной мере сохранял изначально свойственную жанру незамутненность смыслом и содержанием. Но зато это было победное шествие блондинки по городам и весям планеты. Настолько победное, что порой мне хотелось закричать: «Остановите Землю, я сойду!»

Героиня Катиной прозы была роскошной молодой блондинкой, владелицей модного лондонского пиар-агентства, доставшегося ей по наследству от погибшего в автокатастрофе мужа, которого она, впрочем, не слишком-то и любила. Катина героиня приятно выходила победительницей из любых затруднительных ситуаций, касалось ли дело бизнеса или личной жизни, тем более что у дамочки одно постоянно подменяло другое.

Катина героиня использовала мужчин (кстати, сплошь статных красавцев, укладывающихся плотными штабелями при одном взгляде на нее) в качестве средства продвижения по жизни и при этом умудрялась смотреть на них, как и полагается «блондинке в законе», немного снизу вверх широко распахнутыми глазами, прозрачно-голубыми, с роковой темной каймой вокруг радужки…

Да-да, Катя наделила героиню своими глазами. И это была проговорка по Фрейду не хуже той, моей любимой, с вертикалью власти.

– Катя, а почему ваша героиня живет в Брюсселе?

– Омбре! Какая разница! Она может жить и в Париже! Мы с мужем довольно часто разъезжаем. Он член совета директоров Ассоциации архитектурно-реставрационных мастерских… – Проговорив эту заковыристую фразу, Катя довольно улыбнулась. Но в ее улыбке мне показалось что-то выстраданное. – Есть заказчики в Европе. И в довольно влиятельных кругах. – …Ага, теперь, по крайней мере, понятно, откуда в ее романе все эти, пусть и весьма схематичные, бизнес-леди, адвокаты, пластические хирурги и всякие там владельцы «домов, пароходов»… – И вообще, мы любим путешествовать. Недавно вернулись с Антильских островов. Вы были на Антильских островах? Нет? О, непременно побывайте, керида миа!

Наташка пила третью порцию мартини и с беспокойством переводила взгляд с Кати на меня и обратно. По выражению моего лица она, видимо, поняла, что Катина писательская карьера может закончиться, так и не начавшись. Ведь бедная Катя разливалась соловьем, не подозревая, что уже битый час топчется на моей самой любимой мозоли.

Я довольно равнодушно переношу отсутствие дорогих шмоток, машины и приличной квартиры. Единственное, с чем мне трудно смириться, так это с невозможностью путешествовать по миру. Ведь тот, глубоко запавший мне в душу, эпизод с Парижем был единичным. А деньгам, отложенным на поездки, в последний момент всегда находится более актуальное применение. Катя и ведать не ведала, что путешествия – это моя заветная шинелька, та самая, ау, Акакий Акакиевич!

Катя рассказывала о бутиках Галери Лафайет, а я вспоминала мост Мирабо с медленно текущей под ним Сеной и осенние парижские сумерки, которые хочется вдохнуть и никогда не выдыхать. Катя рассказывала об отменной обслуге в палаццо дель Джильо, а я вспоминала шелест голубиных крыльев на площади Сан-Марко, так рифмующийся с плеском воды в Канале Гранде… Впрочем, в Венеции я не была.