Дары Кандары.Сборник(СИ) - Батхен Вероника Владимировна

фигурок в божьих тавлеях – неважно, снесут ли его с доски или дадут устоять, судьба партии определится

на другом краю доски. Песок в часах пересыпался – время. Князь послал за сестрой и отправился в церковь

сам. Он шёл медленно, стылый дождь бил его по щекам, мочил рыжие кудри, пробирался за пазуху. На

колокольне Софии не умолкали колокола – слепой звонарь трудился вовсю. Князь увидел отца Евпатия –

стоя на самом крыльце храма монах вглядывался в горизонт…

– Летит! Ах ты, вытребок, напоследок решил покуражиться!! Вон он, твой сокол, князь!!!

Прикрывая лицо ладонью, Борис глянул на небо – там били молнии, одна за одной, словно белые

копья. А между ними мелькали серые крылья – сокол шёл наперерез ветру. Это было немыслимо сделать.

Невозможно. Никак. Но птица резала собой воздух, уворачивалась от карающих бичей неба и продвигалась

всё ближе к цели… Яркая вспышка озарила улицу, раздался хриплый, мучительный крик. Борис, не

задумываясь рванулся вперёд – и грянулся оземь от удара птичьего тела. Гридни бросились поднимать, но

Борис успел встать на ноги сам. И Волх тоже поднялся – измученный, мокрый, с алым рубцом ожога через

всю грудь.

– В храм! Скорее! – крикнул Евпатий и кинулся на помощь. Они с Борисом подхватили Волха под

белы руки и повели, верней сказать потащили к церкви. Князь слышал, как тяжело, хрипло дышит чудище, и

как задыхается, надрывая силы монах… в одиночку б не вышло поднять грузное тело. Молния ударила

возле крыльца, но двери уже захлопнулись. Купель была готова. Волха шатало, пришлось помочь ему

разоблачиться. Мельком взглянув на сестру, князь увидел, что Зоя бледна и еле держится на ногах – кабы не

скинула плод прямо в церкви.

– Держи его, князь. Если кого из нас порешит, убей – резко сказал Евпатий и отвернулся, – братие,

время!

Отец Викентий возвысил голос:

– Создал Господь Бог человека из праха земного, и вдунул в лице его дыхание жизни, и стал человек

душею живою…

Борис видел, как исказилось страданием лицо Волха, как налились кровью глаза, розоватая пена

появилась на губах, как сжались пудовые кулаки. Отец Викентий молился, отец Евпатий совершал таинство

– медленно, строго. Глаза монаха блестели, словно светлые звёзды – и вправду были похожи на синие очи

тура. Голос громыхал, заполнял собой купол:

– Отрицаеши ли ся сатаны, и всех дел его, и всех aггел его, и всего служения его, и всея гордыни его?

Волх плюнул на пол:

– Отрицаюся!

Вместо старого человека встал серый сокол.

– Отрицаеши ли ся сатаны, и всех дел его, и всех aггел его, и всего служения его, и всея гордыни?

Птичий крик был ответом, сокол харкнул кровавым и обратился в огромного тура.

– Отрицаеши ли ся сатаны, и всех дел его?

Синий тур не двинулся с места. Он скрестил взор с монахом, как скрещивают мечи. Мгновения текли,

было слышно только как хрипло вздымаются бока зверя, бьёт о крышу бешеный ливень, да неумолчно,

размеренно звенит колокол. Гневом полнились синие глаза, гневом стихии, в которой не было ничего

человеческого. Покоем правды сияли пронзительно голубые глаза, родниковой прозрачной ясностью. Сила

на силу. Пальцы сами нашарили нож, Борис помнил – тура надо бить в шею, как закалывают быка. Если

Волх бросится… Гридни не успели удержать Зою. Тонкая девичья фигура закрыла собой священника:

– Хочешь бить – меня бей!!!

В ответ ударила молния, храм содрогнулся. С улицы закричали разноголосьем:

– Церковь горит!

Тур склонил круторогую голову, плюнул на деревянные доски и упал, преобразясь в человека. Еле

слышно он зашептал «Отче наш…». Отец Евпатий перекрестился:

– Быстро!!!

Борис кивнул и гридни под руки потащили наружу упирающуюся Зою. Волх уже был в купели,

стоять он не мог. Дым пополз из-под купола.

– Крещается раб божий… раб божий Василий. Во имя отца! Аминь. Сына! Аминь. И святого духа!

Аминь!

Монах зашарил рукою в воздухе. Отец Викентий протянул ему крестик на верёвочном гайтане. Волх

покорно подставил шею… и упал спиной в воду, теряя сознание. Князь и отец Евпатий вытащили большое,

обвисшее тело, монах выстриг крестообразную прядку и помазал новокрещёного миром. Борис всё

поглядывал вверх, боясь не обрушится ли на них полыхающий купол, но дым словно бы таял в воздухе и

вскорости выветрился совсем. Шум дождя тоже смолк. Князь упал на колени, повторяя благодарственные

слова молитвы. Словно в ответ луч солнца пробился сквозь церковное оконце и тут же Волх-Василий

открыл глаза. Князь поразился его взгляду – так смотрит только-только объезженный конь, впервые

узнавший человечью властную руку.

– Кто ты теперь?

– Я раб божий Василий. Раньше звали Серым Волхом из Ладыжинской Пущи. Я помню тебя, брат. Я

выполнил своё обещание, теперь ты выполняй своё.

– Погоди три денёчка со свадьбой, сын мой, если не хочешь молодую жену раньше срока вдовой

оставить. Отлежаться тебе надо, отдышаться, привыкнуть. Уж поверь мне, нелёгкое это дело душу менять, –

Евпатий смотрел сочувственно, даже ласково.

– Я своё слово сдержу, – подтвердил Борис, – встанешь на ноги и венчайся. Покои тебе поставим,

приданое сестре соберём. А пока будь моим гостем.

– Благодарствую, князь….

Князь с крыльца крикнул гридней – отнести изнемогшего Василия в его покои, выделить горницу и

челядинца в услужение, пока на ноги княжий зять сам не встанет. Отца Викентия тоже пришлось нести –

старика священника не держали ноги. Счастливая Зоя, увидев, что любый жив, ушла сама – сил у неё

прибавилось и глаза заблестели. У могучего отца Евпатия ещё хватило сил обойти новый Ладыжинский

кремль крёстным ходом, во главе всех честных христиан. Он благословлял белые стены, чтобы берегли и

хранили князя, княгиню, дружину, честных людей, их жён, детей, скотов и имущество. Князь покорно ходил

следом за пастырем. Всё кончилось. Кончилось так хорошо, как не могло бы привидеться и в самом добром

сне. У сестры будет счастье, у Волха – спасение, у него, Бориса Ладыжинского, белокаменный кремль с

неприступными укреплениями. Отчего же непокой точит душу?

Завершив крёстный ход, отец Евпатий тотчас велел подать свою лошадь, чтобы ехать назад, в

Святогоров монастырь. От провожатых наотрез отказался – кто тронет настоятеля монастыря? А кто тронет

– того и палицей по-отечески поучить можно. Напоследок монах наказал, тотчас слать за ним, когда Зоя

начнёт рожать, а до родов глаз с неё не спускать – мало ли кто нечистый на ребёнка позарится. Князь

дождался, пока копыта каурой монастырской кобылы простучат по мосту, убедился, что город мирно

готовится отойти ко сну, и отправился на своё любимое место к Бугу. Он любил посидеть у корней

вывороченной берёзы, глядя, как тает в воде закат, как гоняются рыбы за крошками солнца. Верный Боняка

осторожно прокрался следом, Борис чувствовал, что раб рядом, но не спешил его гнать. Князю думалось

вязко, тяжеловесно. Стало ясным одно – мир уже не будет прежним, словно шустрая фишка тавлей

соскочила с доски и укатилась в душистую пестроту луга. Что ещё скажет Янка и поверит ли сказу про ясна

сокола, как удастся объясниться с Даниилом Бельцзским, не начнётся ли война раньше, чем он успеет

собрать дружину, кто родится у Зои и успеем ли уследить… Мысли путались, переплетались, словно глупая

бабья кудель. «Только ложь и обман» – вспомнил князь слова Волха и улыбнулся. Коль одна эта напасть

угрожает Ладыжину, до скончания лет вражья лапа не ступит в город. У него есть и будут верные слуги,

преданные друзья, любящие родные… Пусть свирепые братья грызутся между собой, он Борис, твёрдо

помнит – негоже русичу на русича заносить меч. Тем паче на кровного своего. Если же придут половцы или