Магам можно все - Марина Дяченко

Я молчал. Такова была моя планида этим вечером — слушать и молчать.

— Второе… Причиной поединка стала золотая брошка на воротнике капитана Вишги — якобы перевернутый герб Дривегоциусов. В поединке брошку затоптали — но рисунок все еще виден отчетливо. Абстрактный узор, пересекающиеся линии — вчера ночью капитан в присутствии палача подтвердил, что брошка его собственная, досталась ему от матери, никто никогда не видел на ней никаких перевернутых гербов…

Я облизнул губы.

— …Тем не менее капитан умер на рассвете — сердце не выдержало.

Я молчал.

— Третье и последнее… Нам с вами повезло, господин зи Табор. Князь пал жертвой другого заговора, куда более изящного и хитроумного, причем ловушка была подстроена с помощью немыслимо тонкой магии. Главный подозреваемый — мастер охраны Дривегоциуса, Ондра по прозвищу Голый Шпиль… Но этого на суд не притащишь. Он исчез сразу после инцидента и сейчас уже, наверное, сидит в одной из своих берлог. Непонятно, зачем ему понадобилось все это, он ведь получал баснословные деньги! Сам срубил дерево, плодоносящее золотом… Но…

Парень оборвал сам себя. Помолчал, взялся за ручку двери:

— Прощайте, господин зи Табор. Извините, если что не так.

— Здоровья вашей матушке, — сказал я.

Парень горько усмехнулся:

— Спасибо… Вот еще, господин зи Табор. Когда вы решитесь кого-то покарать… Вспомните мои слова. Покарайте короля.

Дверь закрылась.

Они лежали, обнявшись, в темноте сопел Алик на своей раскладушке, у Стаса было гладкое, загорелое плечо. Уткнувшись горячим носом мужу в ухо, Юля думала, что все хорошо. Что она почти дома. Что ей тепло и уютно, и ни о чем не надо беспокоиться.

…Они встретились в метро. Два взрослых уже, самостоятельных, ничуть не легкомысленных человека впервые встретились в метро — в потоке, в толчее, почти в толпе. Был ноябрь; оба возвращались с работы, усталые и голодные, обоим было неуютно и даже тоскливо, обоих дома никто не ждал…

Эскалаторы тащили их на встречу друг с другом — и дальше, в разные стороны; оба имели обыкновение глазеть на встречный человеческий конвейер. Каждый из них сразу же заметил другого.

Юля почти сразу отвела взгляд — неудобно пялиться на незнакомого мужчину; в какой-то момент ей показалось, правда, что она откуда-то знает этого человека, но не может вспомнить, где они прежде встречались…

Сойдя с эскалатора, она некоторое время топталась рядом с книжной раскладкой — а потом неожиданно для себя повернула обратно и поехала вниз, туда, откуда только что выбралась. Половину дистанции она то корила себя за подростковую глупость, то утешалась тем, что времени на дурацкие разъезды потеряно не так уж много — ну, минут семь…

А прямо посреди эскалатора — как и в прошлый раз — она увидела знакомого незнакомца, который снова ехал навстречу.

И сразу же отвела глаза.

Может быть, он кивнул ей. Может быть, смотрел недоуменно, как она отворачивается, упорно делая вид, что не замечает его…

Так, краснея и глядя под ноги, она доехала вниз, до платформы.

Первым ее порывом было удрать. Вскочить в поезд метро — и поминай как звали; она придет домой минут на сорок позже, зато не надо будет выбиваться из привычного, комфортного, размеренного одиночества. Никаких знакомств, никаких тревог…

А потом она подумала — а вдруг они и вправду знакомы? Просто она забыла о прежней встрече, а этот мужчина — нет? Может быть, они встречались в институте, и ее бегство покажется в этой ситуации странным и оскорбительным?

Она топталась уже внизу — возле будочки дежурной, на сквозняке. На белом мраморе стены было выцарапано дежурное ругательство; Юля чувствовала себя неуютно, будто в очереди к врачу. Прошло минут пять — она то и дело подносила часы к самому носу, ей казалось, что они остановились…

Прошло десять минут.

А потом пятнадцать.

Дежурная из стеклянной будочки поглядывала сочувственно. А Юля стояла, то и дело влипая взглядом в нацарапанную надпись — будто каблуком в коровью лепешку.

Прошло двадцать минут, и она поняла, что двадцать четыре прожитых года не добавили ей ни капли ума. Красная, будто первомайское полотенце, вступила на ведущий вверх эскалатор, и всю дорогу до самой поверхности не поднимала глаз.

Несколько дней ей было без причины грустно, а потом все пошло по-прежнему, она успешно забыла человека на эскалаторе, и очень смутилась, когда однажды на перроне метро ее осторожно взяли за локоть:

— Извините…

Она глазела на него, не умея вспомнить, где они виделись раньше. Такое случалось с ней и прежде — незнакомые люди прекрасно знали Юлю и приветливо спрашивали о делах, а она натянуто улыбалась без надежды вспомнить не то что имя собеседника — область жизни, их познакомившую. И вот — она хлопала глазами, пытаясь понять, кто перед ней, только на этот раз смутился мужчина:

— Простите, мне, наверное, не следовало… Эскалатор, помните?

Она вспомнила.

Подошел ее поезд; у нее еще был шанс прохладно кивнуть и проскользнуть в вагон, где так соблазнительно виднелись свободные места на дерматиновом диванчике. Она колебалась; двери захлопнулись перед ее носом. Поезд ушел.

— Меня зовут Станислав…

Они сходились постепенно, осторожно, опасливо — как два незнакомых зверя, как два трусливых боксера. Они подолгу молчали, бродя заснеженным парком, кружили по собственным следам — все молча. Юля опиралась на руку Стаса, и не раз и не два ее ноги в парадных сапожках, для сугробов не предназначенных, оступались и скользили на обледеневших склонах, и тогда мужская рука оборачивалась стальным поручнем, железобетонной опорой, и ни разу — ни разу! — Стас не позволил ей не то что упасть — коснуться снега краем зимнего пальто…

Как-то сразу оказалось, что все проблемы, прежде приводившие Юлю в отчаяние, — разрешимы. Все — от насморка до разборок с неприятными соседями. Само появление Стаса заставляло, казалось, даже сцепившихся собак на улице прекращать ссору и расходиться, порыкивая, по разным углам…

Новый год они встретили тихо и мирно, на изломанной исторической улочке недалеко от Юлиного дома, а потом пешком пошли через весь город к Стасу, разогрели красного вина и ни разу за остаток ночи не включили телевизор… Оказалось, что еще один барьер, казавшийся Юле непреодолимым, да просто пугающий барьер между мужчиной и женщиной — проламывается легко и естественно. Так трескается яичная скорлупа, поддаваясь усилиям нарождающегося птенца; утро первого января оказалось сырым и туманным. Юля сидела за крохотным столом посреди крохотной Стасовой «гостинки», и вился пар над огромной белой чашкой молока с медом…