Древо человеческое - Патрик Уайт

У женщины, мотавшей шерсть, все ее мысли отражались сейчас на лице, оно как будто даже немного осунулось, но ведь время было уже позднее для той жизни, какую они вели. Иногда нитка попадала в трещинки на ее загрубевших пальцах. Никакой тайны в ней уже не было. Она ходила вокруг двух стульев, скинув для удобства башмаки и шлепая ступнями, и ощущала, как грузны ее груди под затрапезной кофтой. От жалости к себе, от утомления она вообразила, что муж ее чуждается, а он, должно быть, просто ждал грозу. И скоро гроза разразится и принесет облегчение телу. Но женщина этого не знала. Ее все так же угнетала жаркая ночь, и насекомые, набившиеся под фарфоровый абажур лампы, и глаза ее мужа, хорошо еще, если добрые, а не холодные, но всегда для нее закрытые. Если б можно было взять его голову в руки и заглянуть внутрь, в череп, где идет какая-то тайная жизнь, тогда на душе у нее стало бы спокойнее, какой бы ни была эта жизнь. Но нет ее, такой возможности, и женщина так крутанула пряжу, что нитка оборвалась.

Спать лягу, подумала она.

И легла, после того как выпила стакан тепловатой воды и уняла воркотню в желудке, поднявшуюся от расстройства чувств. Она пошла в спальню в одних чулках, оставив на спинках стульев наполовину смотанную пряжу серого цвета. У нее впереди еще все дни ее жизни, чтобы размотать эту пряжу.

Все, что происходило в доме, чувствовал муж, тихо сидя снаружи в темноте, как бы растворяясь в ней, и это было приятно. Он следил за приближением грозы. Если полыхнет молния, в ту же секунду свершится нечто небывалое и важное. Но пока было непохоже, что слабенькие быстрые зарницы, игравшие над вершинами гор, сольются вместе, накопляя величайшую силу. Чувствовалась ленивая медлительность в этой теплой тьме. И человек ждал, неторопливо проводя ладонями по своему расслабленному телу, из которого сила его не сотворила ничего значительного. Его охватило беспокойство, он заерзал на ягодицах. Сила его была немощна. Он не мог собрать себя в одно целое. Он мерцал, как вспышки зарниц над горами. Ему было бы легче отделаться от смутного беспокойства, если б он пошел к жене, коснулся ее и заснул. Но он не пошел.

Даже она, его жена, таинственно мерцала в его сознании среди тьмы. Он вспомнил то утро под тутовым деревом, когда он увидел, что она собирает ягоды, и так вдруг обрадовался ее доброму, родному лицу, что забыл, зачем и куда он шел, и несколько минут собирал ягоды вместе с ней. Их руки, скользя меж листьев, то и дело соприкасались, и вряд ли случайно, в этом была простота истинной любви, и от этого было хорошо. А листья распахивались и смыкались. Пока он и жена не очутились так близко друг к другу, что он с изумлением смотрел на ее как бы опаленную красоту, а она прижалась ртом к его рту, и как будто невидимые крючки внезапно сцепили их друг с другом. Но желание обхватить эту незнакомую женщину, которая в то же время была его женой, быстро иссякло. Ее женская сила растаяла в блеске дня. Кожа прикасалась к коже, как бумага к бумаге. Жена тоже почувствовала это. Она опять стала собирать ягоды. А он собрал для виду еще две-три горсти и недоуменно пошел по тропке дальше.

Но чем дольше сидел Стэн Паркер в мерцающей темноте, поджидая бурю, тем более блеклым и незначительным становился образ жены. Плоское небо прорезала огромная ветвистая голубая молния. Первый барабанный удар грома раскатами встряхнул тишину. Плотный, застоявшийся воздух пришел в движение.

Человек глубоко втягивал в себя воздух, словно до сих пор что-то мешало ему свободно дышать. Он трепетал и вздрагивал вместе с листвой, даже с деревянными стенами дома, к которым было обращено его лицо. Гроза пришла. Она пригнула деревья. Крупные плоские капли дождя зашлепали по листьям, по твердой земле. Скоро земля стала поблескивать каждый раз, когда молния полосовала небо. И в этом истерзанном мраке, в исхлестанных, перекрученных деревьях было исступленное торжество.

Человек, который наблюдал бурю и сидел, казалось, в самом ее центре, сначала ликовал. Кожа человека впитывала дождь, как его собственные пересохшие поля. Он скрестил на груди мокрые руки, даже своей позой выражая удовлетворенность. Он был силен и крепок, муж, отец и владелец стада коров. Он сидел, ощупывая мускулы на руках, он еще в жару снял рубашку и был в нижней безрукавке. Но буря нарастала, и какая-то неуверенность появилась в его теле, и он почувствовал себя приниженным. Молния, которая могла расколоть базальт, кажется, обладала силой раскалывать души. И очевидно, эти желтые вспышки что-то в этом роде и сделали: плоть слетела с его костей и свет сверкал где-то в глубине его черепа.

Дождь барабанил и стекал струйками по телу человека, сидевшего на краешке веранды. В этом неожиданном унижении слабость и покорность стали его преимуществом. Он ступил под навес веранды, смиренно держась за деревянный столб, поставленный его руками несколько лет назад, и сейчас, поздней ночью, он был благодарен этому простому дереву за то, что оно есть. А дождь поливал его поля, и развилистые молнии вонзались в гребень его леса. Мрак был полон трепета. В человеке, покорно застывшем на месте, воскресла бы любовь к кому-то, к чему-то, если б он смог выбраться из этих деревьев, из этого мятущегося мрака. Но он не мог и в смятении начал молиться богу, ни о чем его не прося, почти без слов,просто чтоб не быть одному. Пока не начал узнавать в этой тьме каждый уголок, словно стоял ясный день, и не ощутил, что любит этот проступающий мир до последней мокрой травинки.

Вскоре в шум дождя вкралась какая-то мягкость, очевидно, гроза стихала. И легче стали различаться звуки. Дробно стучали капли о железную крышу, в последних порывах холодного ветра лист терся о лист.

Гроза порядком измотала Стэна Паркера, который все еще стоял на веранде, держась за столб. Волосы его прилипли к коже, он обессилел, но был переполнен восторгом от справедливости окружающего мира. Улыбаясь смелости, с какой он вынес это заключение, Стэн Паркер, ощупью пробираясь среди мебели, прошел в вязкую, сонную темноту дома, где жили другие существа. Все, кроме него самого, было расплывчато в этом смутном мире сонных вздохов и тиканья. Все с той же улыбкой он стянул с себя одежду, и сон поглотил его одним глотком.

Наутро все быстро сбросили с себя простыни, словно их нетерпеливо ждала жизнь. Лето сияло свежей глазурью. И нынче утром должен был прийти Осси Пибоди насчет телки от Нэнси.

– Бедняжечка, – опять сказала Эми Паркер попозже, когда она развесила тряпки, которыми обтирала коровьи соски. – Стэн, этот Осси Пибоди, – сказала она, – говорят, он скряга, так что гляди в оба.

– Осси купит за нашу цену, – сказал он, – либо мы телку оставим себе.

– Сейчас-то ты правильно говоришь, – сказала жена. – Но уж очень ты уступчивый. Что ж, посмотрим.

Стэн ничего не ответил – все это сущие пустяки, а на душе у него было легко. Он затянул ремень потуже и вышел.

Влажные ветерки приводили в порядок деревья, мягко распушив их зелень. Пестрые и блестящие куры разбрелись по всему двору. Бочком подошла сивая собака, ее нос цвета тутовых ягод влажно блестел в утреннем солнце.

– Ой! Рэй! Я маме скажу! – закричала Тельма.

Потому что Рэй мазнул ее по лицу рыжей грязью. Он ее запачкал. По худенькому личику Тельмы было видно, что это свыше ее сил. Она отпрянула в сторону. А Рэй, решив воздать ей полной мерой, запустил в нее комком мокрой рыжей земли, который шмякнулся о ее передник.

Тельма завизжала.

– Ну, началось, – сквозь зубы проворчал Стэн Паркер. Надо, значит, остановиться и войти в роль отца. Он дал мальчику подзатыльник, ощутив под ладонью ежик его волос. Нынче утром он мог бы поговорить с детьми, но мальчишка, почувствовав это, застеснялся и убежал разорять муравейник.

– Ничего, Тель, – промямлил отец губами, расползавшимися от довольства. – Это отстирается.

– Терпеть его не могу! – визжала Тельма. – Так бы и наподдала ему ногой в живот, только он вечно удирает.

Она побежала в прачечную, умылась и стала смотреться в стекло окошка, облизывая губы и поджимая их то так, то этак, пока совсем не ошалела от своего отражения.

Стэн Паркер направился к скотному двору, куда сейчас придет его сосед и приятель, и они провернут это маленькое дельце. Ради собственного удовольствия он пошел кружным путем, по стерне, торчавшей на месте овса, который они со стариком немцем уже убрали. Ветер ластился к деревьям. Ветки колыхались и кланялись ему. Ветер воодушевлял Стэна Паркера. Ему смутно вспомнился тот мотив, что он, бывало, насвистывал, когда еще мальчишкой трусил на лошади вслед за коровьим стадом, пригнувшись к луке седла. Неужели он так и остался тем посвистывающим пареньком? – вдруг подумал Стэн.

Мысль была негреющая – ему даже стало зябко на жестком ветру, – но, быть может, так оно и есть. Он шагал дальше. От лужи в низине взлетел журавль и поплыл по утренней голубизне.