Мадам - Антоний Либера

— Но как понять, чего она хочет?

— Во-первых, по настроениям, — он заговорил по-деловому, как опытный врач. (Роль ярого доктринера его безумно забавляла.) — Кто что говорит, какие высказываются мнения… — многозначительно добавил он и продолжал: — Во-вторых, по четко сформулированным рекомендациям, которые направляет нам общественность через своих представителей.

— Через кого, например?

— Хотя бы через совет активистов нашей организации.

— Совет активистов, — вздохнул я. — Любопытно. Я понятия не имел о его существовании.

— Теперь будете иметь.

— Ну, хорошо. О чем речь? — я резко изменил тон и заговорил жестко и раздраженно. — Что у меня с этим общего?

— Спешу объяснить, — послушно откликнулся Куглер. — Речь идет о музыкальном оформлении. Нужно, чтобы вы сыграли, — сказал он, акцентируя глагол. — Чтобы употребили ваши таланты во благо общества.

«Так вот что их волнует!» — я печально улыбнулся.

— Что же мне сыграть?

— Ах, да ничего особенного! С вашей виртуозностью это детские забавы.

— Но все-таки?

— Несколько испанских мелодий… Песни тех лет.

— К сожалению, в моем репертуаре их нет, — я встал в позу модного маэстро.

— Мы дадим вам ноты, — поспешил он с уговорами.

Мне стало понятно, что я ему действительно нужен, и захотелось проверить, какова цена его предложения.

— Ноты здесь ни при чем, — закапризничал я. — Музыку такого рода я вообще не играю. Только джаз или… классику.

— Ну-ну, не нужно слишком важничать! Что вам стоит сыграть несколько испанских песенок!

— Допустим, большого труда не составит, — бросил я небрежно. — Однако принципы не позволяют мне пойти на это. Люди принципов, люди слова, такие, как вы, должны меня понять. Но я готов дать вам совет.

— Ну? — недоверчиво процедил он.

— Привлеките к сотрудничеству наше «Экзотическое трио». С его специализацией… кубинские народные песни… оно просто находка для вашей программы.

— Мы это уже сделали, — откликнулся он без энтузиазма и добавил покровительственным тоном: — Репетируют.

— Тогда в чем дело? Музыкальное сопровождение вам обеспечено.

— Если бы это было так, то и наш разговор бы не состоялся.

Внезапно у меня родилась идея сделать оригинальный, даже гротескный номер. Я запустил пробный шар:

— Ну, уж если вы действительно оказались в таком затруднительном положении… так и быть, возможно, и я на что-нибудь сгожусь.

— Какие могут быть сомнения! — он скривил губы в неискренней улыбке.

— Насколько я понимаю, нужны будут «музыкальные паузы» и «музыкальный фон» для всего мероприятия, чтобы аудитория осознала народный характер данного исторического события.

— У вас способности не только к музыке, но и к агитационной работе. Наш человек из агитпропа не смог бы лучше сформулировать эту задачу!

— Благодарю за признание заслуг. Но вернемся к делу: я бы мог исполнить несколько испанских мелодий из оперы «Кармен» Бизе, например «Хабанеру» или «Арию тореадора». Или… «Болеро» Равеля в переложении для фортепиано. Вас бы это устроило?

— Я вижу, что, несмотря на меланхолию, которая запечатлелась на вашем лице, чувства юмора вы не потеряли.

— Я не собирался шутить, — заявил я со всей серьезностью.

— Тогда у вас просто мозгов не хватает. Это саботажем попахивает!

— Сабота-а-а-жем! — издевательски протянул я. — Не в обиду вам будет сказано, но если вы так ставите вопрос, то, значит, у вас обнаруживаются самые элементарные пробелы в музыкальном образовании. Боюсь, вы даже понятия не имеете, что такое опера «Кармен» Бизе. Это во всех отношениях революционное произведение! Ведь какие сюжеты использовались в оперном искусстве до «Кармен» Бизе? Мифологическая история, легенды, сказочные мотивы. Там красовались боги, короли и герцоги, аристократы. А кто занял их место в революционной «Кармен»? То-то и оно! Пролетариат! Социальные низы. Народ. Рабочие, солдаты, национальные меньшинства (я имею в виду цыган). И вы смеете утверждать, что использование мелодий из такого благородного произведения музыкальной классики смахивает на диверсию?! Опомнитесь!

— Хорошо, хорошо, — снисходительно бросил Куглер. — Не надо пыжиться. Я прекрасно знаю, что вы горазды на шутки и розыгрыши. Но из меня вам не удастся сделать козла отпущения.

— Болек, давай поговорим серьезно, — я резко перешел на «ты» и на доверительный, даже товарищеский тон. — Кто здесь разберется, что это за музыка? Кто догадается, что какой-то марш на самом деле «Марш контрабандистов» из оперы Бизе? Подумай, парень! Неужели ты не понимаешь, какой здесь уровень? Успокойся, никто, даже «совет активистов», ничего не заподозрит.

— Это твое последнее слово? — он так и не поддался (лишь согласился перейти на «ты»).

Меня аж передернуло от злости, что я никак не могу его обставить. Но и я не поддавался.

— Разреши, — кивнул я головой и не спеша направился к кабинету для занятий музыкой.

Он несколько мгновений постоял в нерешительности, а потом последовал за мной.

Я сел за пианино и начерно сыграл несколько известных мотивов из концерта с гитарой Хоакина Родриго — печальных мелодий, напоенных зыбкой атмосферой пустынной испанской земли, выжженной, ржавой степи и меланхоличных гор.

— Ну, как тебе? — спросил я, не прерывая игры.

— А что это? — парировал он мой вопрос с явным недоверием.

— Так, попурри из народных мелодий, — пожал я плечами, закрыв крышку пианино.

Он молчал целую минуту. А я сидел неподвижно, сложив руки на коленях и опустив голову.

— Хорошо, — сказал он наконец. — Пусть будет. Берем. Хотя без проверки тут не обойдешься, — он поднял вверх палец жестом шутливой угрозы и собрался уходить.

— Минуточку! — крикнул я ему вслед. — Еще одна проблема…

Он остановился и повернулся ко мне:

— В чем дело?

— Если я буду принимать участие в этом мероприятии, то у меня должна быть заверенная справка об освобождении от уроков. Иначе ничего не получится. Я не собираюсь заниматься этим в свободное от уроков время.

— Но ведь это общественная работа! — с нарочитым возмущением заявил он.

— Как хочешь, — ответил я ему. — Я сказал свое слово.

Он круто повернулся на пятках и вышел, стуча каблуками.

Через несколько дней какой-то парень (как выяснилось впоследствии, его второй заместитель) передал мне справку об освобождении от уроков. Внизу стояла печать и подпись Солитера.

Подготовительная работа уже подходила к концу, когда я впервые явился на репетицию. Спектакль фактически был готов. Шла подгонка отдельных элементов программы: оформления, фрагментов сценария, динамики и темпа спектакля.

Работой руководил Таракан. Он сидел за небольшим столом, на котором горела лампа, лежал сценарий программы и снятые с руки часы (советские, никелированный «Полет»), и с авторучкой в руке следил за ходом спектакля. Заметив меня в дверях, он жестом пригласил подойти поближе и указал на стул рядом с собой.

Участники программы составили три группы: декламаторы, докладчики и «Экзотическое трио». Нельзя не упомянуть и ведущего — высокого парня Кароля Броду из десятого «А» (с английским языком) — личность в определенном смысле основную для всего хода спектакля, своеобразного церемониймейстера, исполняющего одновременно роль конферансье, докладчика-интерпретатора и жреца — хранителя исторической памяти.

Программа начиналась известным стихотворением Владислава Броневского. Кароль Брода величественно выходил на сцену, останавливался перед микрофоном и, пронзая аудиторию горящим взглядом, принимался медленно декламировать с напором на звонкую «р», которая в его устах пульсировала зловещей барабанной дробью:

— Республиканцы насмерть стояли,Кровь их на землю сочилась из ран,На обожженных стенах развалинКровью писали: «No pasaran».

Со следующей строфы к Каролю Броде постепенно присоединялись другие исполнители. Они по трое выходили на сцену, останавливались, опустив голову, после чего поднимали ее драматическим жестом и подключались к декламации, скандируя слова последней строки.

— Выбита надпись огнем и металлом —

гремел Кароль Брода своей луженой глоткой —

Средь баррикад и камней.В битве свобода Мадрида вставала —

и в этот момент первая тройка поддерживала его хором.

— Жизни дороже, смерти сильней[109].

Через минуту на сцене было уже шесть исполнителей, не считая Кароля Броды, а он продолжал, не зная усталости:

— Враг наступал на свободу два года,Веруя в силу огня и меча,Статуей родины встала свобода, —

после чего трагически понижал голос, а шестерка выкрикивала в благородном порыве: