Время горящей спички (сборник) - Владимир Крупин

— Маргаритушка, матушка, попроси ветерка, — просят женщины.

— Санаторию захотели?! — громко кричит Маргаритушка. — Грешить-то погоду не выбирали, а тут хотите гулять как на курорте?

— Для деточек же, — просят женщины.

Маргаритушка долго молчит. Наконец начинает петь «Отче наш». Все мы поддерживаем.

— Мати Божия, Царица Небесная, — крестится Маргаритушка, — не осуди нас по грехам нашим, снизойди к нашей немощи, дай ветерка.

И вот — я свидетель — откуда-то на совершенно чистом небе появляется облако и закрывает солнце. Приходит прохладный ветер. О, как легко, как отрадно! Как удивительна свежая зелень близкого леса, какие серебристые волны бегут по молодой полыни, как золотятся цветочки купавок и куриной слепоты, как снежно белеют зонтики кашки, как рубиновыми коврами расстилаются полянки полевых гвоздичек!

Маргаритушка идет, сурово сомкнув губы. Проходит минут 10–15. Уже щебечут детишки, уже начинаются оживленные разговоры. Тут Маргаритушка возглашает:

— Ну, хватит!

И как не бывало облака, ветер, как подстреленный на лету сокол, падает, снова жара, снова кипящий от солнечного огня воздух.

Вообще усталость и трудности Крестного хода — великое благо. Когда кажется, что уже не сможешь дойти до остановки, тут ни до чего, тут только одно моление Господу: помоги, Господи, дойти, не дай, Господи, никому быть в тягость.

Маргаритушка, раз ее не благословили идти по немощи, не пошла, а вот, помню, одна старушка ослушалась батюшку — «как это я не пойду, всегда ходила». И пошла. И к вечеру второго, очень трудного дня — надо было пройти 45 километров — упала. На Крестном ходе никого не бросают. Сделали носилки, понесли. А нести человека надо, самое малое, 8 мужчин, чтоб меняться. Дороги во многих местах просто нет, в лесу много луж, завалов.

— Кто тебя несет, тому это во спасение, — сказал батюшка, — а тебе в осуждение.

Кто давно ходит на Великую, помнит, как эта женщина кричала на весь лес:

— Ой, простите меня, Христа ради, дуру старую, ой, простите!

Батюшка запрещал ей, она терпела некоторое время, потом снова кричала:

— Ой, бросьте меня, закопайте меня, дуру старую!

До сих пор мы с улыбкой вспоминаем тот случай. Донесли женщину до Монастырщины, молились за нее. Утром, благословясь, пошла своими ногами. В Великорецкой исповедалась, причастилась.

А вот идет девочка Мария, лет девяти, тащит за руки двух младших братиков. А еще помню, она шла вместе с мамой, с матушкой, женой отца Владимира, еще в самой маме, под сердцем. На следующий год ее несли на руках, везли в колясочке, звали ее младенец Мария. Младенец Мария, когда певчие начинали петь Акафист святителю Николаю, подпевала им. Мария говорит, что скоро у нее будет сестричка. Назовут ее Татьяна. Помню несгибаемых высоких, мощных духом старух Валентину, Эмилию, Клавдию, Нину, Зинаиду… Когда Крестный ход стал полниться новыми людьми, молодежью, они очень боялись, что из него уйдет дух смирения, молитвенности, суровости, строгости. Но нет, сам по себе Крестный ход настолько чудотворен, целебен, высок и ясен, что все случайное, наносное облетает с него, как сухая листва. Свежая зелень вновь прибывающих молитвенников скрывает под собой зрелые плоды многолетнего созревания, тот основной костяк «крестоходцев», которые ходят тихо и скромно десятки лет. Их по традиции называют трудниками, тружениками во славу Божию, на ниве Христовой.

Идут на Крестный ход и любопытные, идут из интереса, и это очень понятно.

Одни, намучившись, больше не пойдут, другие, ощутив главное в этом ходе — любовь ко Христу, друг к другу, — уже будут ходить всегда. И всегда ждать этих дней, этой недели, в которой обязательно бывает все: дожди, град, холод, жара, комары, клещи… но будет и радуга во все небо (нынче была даже тройная), будет счастье причащения Святых Христовых Тайн на Великой, будут соловьи весь вечер, всю ночь и все утро, будут черемухи по берегам лесных рек, сирень и шиповник заброшенных деревень, елки-цветуньи, которые, кажется, цветут только в Вятке, а главное, будет исполнение пасхальной радости: радостию друг друга обымем!

Теперь уже кажется, давным-давно, в прежние времена, после написания «Вятской тетради», писал я «Великорецкую купель». Приезжал в Великорецкое, говорил с участниками Крестного хода, слушал рассказы о мытарствах, виделся с Прокопием Ивановичем, стоял на Литургии в день обретения иконы. Но простая мысль не оставляла меня: ты написал о том, как идут на Крестный ход, а сам не пошел этим вятским Крестным путем. И однажды, теперь тоже уже давно, прошел. И написал дорожную повесть «Крестный ход». Но с тех пор хожу на Великую уже не как писатель, а как паломник, это самое лучшее.

Но вот нынче, идя со всеми, идя за крестом и иконой, я как-то невольно стал составлять Слово к любящим Россию. Не от себя — ото всех, с кем шел. Слова подбирались самые простые, идущие от сердца. Вот они:

Любящему Россию.

Брат! Сестра!

Ты живешь в России. У тебя нет запасной Родины. Нет двойного гражданства. В России могилы твоих предков. Здесь будет и твоя могила.

Здесь сохранится память о тебе. Такая, какую ты заслужил своими делами при жизни.

Ты веришь в возрождение России? Веришь в то, что в России есть сила, способная ее возродить? Ты сам — часть этой силы.

Скажи себе: я люблю Россию больше своей жизни.

Я знаю, что у России было величайшее прошлое, что она спасла мир, что духовное тело мира — в России, я знаю, что у России — великое будущее. Я буду делать все, чтобы Россия окрепла духовно, политически, экономически. Чтобы в области просвещения и культуры она шла своим нравственно высоким путем, а не падала в адские бездны массовой «культуры».

Я поддерживаю главную религию России — Православие. Я знаю, что Россия — Дом Пресвятой Богородицы.

Я готов пожертвовать своим состоянием для возрождения России. Я знаю, что второй земной жизни у меня не будет, что я ничего не унесу с собой с земли в землю, знаю, что в вечности дам отчет за каждый свой поступок.

Я молюсь за своих врагов, но с врагами Христа и России готов биться до последней капли крови.

Вот такое сложилось Слово.

Прошел 600-й Крестный ход на реку Великую. Указом Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Алексия II он объявлен общероссийским, общеправославным. Отовсюду, из всех городов и весей приезжают в богоспасаемую Вятку участники хода. Нынче даже и американец шел. Шел смиренно, без всякой аппаратуры. И обратно шел. Объясняет его поведение, по-видимому, то, что он женат на русской.

— Когда мы молимся в храме, — образно сказал отец Геннадий, возглавлявший несколько лет подряд Крестный ход, — то это как бы солдаты в казарме. А когда мы идем Крестным ходом, то это солдаты в походе. Мы идем — ад трепещет.

Уже и отец Геннадий сейчас не отец Геннадий, а монах отец Матфей. Уже и отец Антоний, сменивший его, не отец Антоний, а монах, отец Тихон. Уже так много новых батюшек и молящихся, что с невольной светлой грустью вспоминаю я те годы, когда нас было мало, все знали друг друга. Но с радостью вижу, что Крестный ход становится общепринятым.

— Как плохо, — говорю я отцу Матфею, — славный град Вятка до сих пор носит псевдоним революционера Кострикова.

— Ну и что, — хладнокровно отвечает отец Матфей, — нашу Вятку как ни назови, все будет Вятка. Смотри — улица Большевиков, а мы по ней идем, хоругви несем, крест, иконы.

Идем и будем идти. Мы не Русь уходящая — мы Русь идущая. Мы идем — ад трепещет. Идем на Крестный ход и будем идти. Придет в Россию антихрист, а мы пойдем на Великую. Великорецкий крестный ход будет жить, пока стоит Россия, — это ясно как Божий день.

Церковная завеса

Сбылась моя мечта — я в Карфагене. Остатки ступеней античного театра, пустырь, ветер, берег моря, ноябрь. Мальчишки играют в футбол.

— Там Европа, Сицилия, — показывает работник посольства в Тунисе Николай Иванович. — В ясную погоду видно.

— Да, — я вспоминаю, что именно из сицилийского города Могреаля видел в бинокль африканский берег и мне говорили: «Там Тунис, Карфаген, Бизерта».

Мы приехали в Тунис вдвоем с товарищем. В России осень, затяжные дожди, здесь сухо, солнечно, безмятежно. Еще и оттого тянет на юг, что хотя бы на время отступают дела и заботы.

— Как же хорошо! — говорю я и отпрашиваюсь сходить на берег моря. У меня есть тайная надежда — выкупаться в Средиземном море. Ведь тепло. А мы в детстве уже первого мая отважно кидались в ледяные воды Поповского озера, еле-еле прогретые сверху.

Тишина обступает меня. Даже плеск мелкого прибоя и отдалившиеся крики мальчишек не пугают ее, а дополняют.

Карфаген, думаю я. Какое гордое имя — Карфаген, город — властелин Африканского побережья. Мысленно переношусь в Рим, в Колизей, в его тоже уже обветшалые камни, и слышу крики римского сената, выступления Катона, который повторял всегда только одно в конце любого своего выступления: