Я, мои друзья и героин - Кристиане Ф.

Я сказала, что хочу в «Нарконон». «Нарконон» – клиника сайентологов. По точкам бегали некоторые побывавшие там нарки и рассказывали, что в Наркононе всё нормально. Никаких условий приёма – если ты, конечно, платил заранее. Тебе оставляли твою одежду, можно было брать с собой пластинки и даже домашних животных.

В консультации сказали, что я должна подумать, отчего это многие рассказывают, какая шикарная там терапия, и при этом бодро продолжают колоться. Они, по крайней мере, не знали ни одного успешного случая в «Наркононе»…

Дома я опять накапала этой гадости коту в пасть. Пришла мама, и я сказала ей:

«Всё – я окончательно откалываюсь в „Наркононе!“ Я пробуду там пару месяцев или даже год, если потребуется, пока всё не получиться».

Моя мама сказала, что уже не верит ни одному моему слову, но потом сразу села на телефон и попыталась найти какую-то информацию о «Наркононе».

Мною завладели теперь терапевтические фантазии. Я чувствовала себя как заново родившийся. Уже в этот день я не сделала ни одного клиента и сидела без героина.

Хотелось выйти ещё прежде, чем пойду в «Нарконон». Мне совсем не улыбалось попасть там в ломочную. А так, если бы я пришла туда уже чистой, у меня было бы преимущество перед другими новенькими. Я хотела им всем доказать, что у меня ещё есть воля…

Положив кота, которому становилось всё хуже, рядом с собой на подушку, я рано легла спать. Я немного гордилась собой. Как же, ведь я бросаю одна и совершенно добровольно! Правда, когда я сказала маме, что хочу сейчас переломаться, она только недоверчиво улыбнулась, и не стала брать выходной, как обычно в таких случаях.

Эти выходы уже стали для неё повседневным и совершенно безнадёжным делом…

Так что, на этот раз, мне предстояло пережить это одной.

На следующее утро – началось! Это было так же жутко, как и при предыдущих отколах, быть может ещё хуже, но я даже не думала, что у меня не получится. Когда мне казалось, что ломка убьёт меня, я только говорила себе: нет, это только яд выходит из твоего тела. Ты будешь жить, потому что ты покончишь с героином, и он больше никогда не попадёт в твоё тело! Когда я засыпала, ужасы мне не снились. В голове мелькали только яркие картинки из моей прекрасной жизни после лечения.

На третий день боль стала терпимой, а я как в кино наслаждалась сценами из моей будущей жизни. Картинки становились всё отчётливее, обрастали конкретными деталями… Я снова ходила в школу. У меня была своя квартира. Кабриолет стоял у двери. Я часто ездила с поднятой крышей.

Квартира была в парке. В Рудове или даже в Груневальде. Такое старое здание. Но не такое, как все эти дома на Курфюрстендамм с высоченными потолками и лепниной, красными ковровыми дорожками, мрамором и зеркалами и золотыми табличками. У меня в доме не должно вонять богатством! Потому что богатство означает кидалово, лихорадку и стресс.

Нет, я бы хотела иметь квартиру в старом рабочем доме: две-три комнаты, низкие потолки, маленькие окна, лестница с протёртыми деревянными ступеньками, где всегда немного пахло готовкой. Соседи выходили из дверей и говорили: «Добрый день, как дела?» Лестница была такой узкой, что я всегда задевала соседей, стараясь разминуться с ними. Все в доме тяжело работали, но были довольны. Мои соседи просто даже не хотели зашибать больше, они не были завистливыми, они помогали друг другу и были совсем другими, чем буржуи, или чем рабочие в Гропиусштадте. У нас в доме была просто тихая и спокойная жизнь без паники и напряжения.

Самым важным местом в моей квартире была спальня. У правой стены стояла широкая тахта, с каждой стороны которой – ночной столик. Один для Детлефа, если он ночевал у меня. По сторонам кровати стояло по комнатной пальме. Вообще в моей квартире было много цветов и растений. На стенах комнаты – обои, каких не купишь в магазине: пустыня и огромные дюны на них. Пальмы. Оазис. Бедуины сидят в своих белых платках и пьют чай. Полный мир был на моих обоях. Слева у окна, в нише под косой крышей, было моё место для сидения. Как у арабов или индусов. Много подушек и низенький круглый столик. Там я отдыхала по вечерам в полном покое, и не было у меня никаких желаний и никаких проблем.

Гостиная была похожа на спальню. Повсюду растения и ковры. Посредине стоял огромный деревянный стол и плетёные стулья вокруг. За столом часто сидели мои лучшие друзья, ели, что я им приготовила, и пили чай. На стенах – полки, заполненные книгами. Это все были очень крутые книги о людях, которые нашли себя в жизни, и знали природу и зверей. Полки я сделала сама из досок и канатов.

Почти всю мебель я сделала сама, потому что в магазинах не было того, что мне нравится. Там, в магазинах, вся мебель выглядит спесиво, показывает, что у хозяев куча денег… У меня в квартире не было никаких дверей, только занавески, потому что, когда люди хлопают дверьми туда-сюда, те страшно грохочут, и опять начинается какая-та лихорадка.

У меня собака – ротвейлер – и две кошки. Заднее сидение своего кабриолета я вытащила, чтобы собаке там было уютнее.

Вечером я готовлю, совершенно спокойно, без паники и суеты, не так, как мама. В двери поворачивается ключ – это Детлеф возвращается с работы. Собака прыгает вокруг него, кошки выгибают спины и трутся о его ноги. Детлеф целует меня и садится за стол ужинать…

Такая жизнь снилась мне. И я знала, что это – не сон. Для меня это было настоящей завтрашней жизнью! Так должно быть после терапии, и я не могла бы себе представить, что это окажется по-другому. Я была в этом уверена и вечером сказала маме, что после лечения переезжаю в собственную квартиру!

На четвертый день я смогла встать. У меня было ещё двадцать марок в джинсах, и они меня беспокоили. Потому что двадцать это ровно половина от сорока. И подумала, что будь у меня ещё двадцать марок, то можно было бы в последний раз вмазаться, прежде чем завтра идти в «Нарконон».

Я говорила с моим больным котом. Сказала ему, что ничего не случиться, если я его оставлю его одного на пару часиков. Дала ему из своего шприца ромашкового чаю с сахаром – единственное, что он ещё ел, – и сказала: «Ты тоже не умрёшь!» Напоследок я вот только хотела круто пройтись по Кудамм, потому что знала, что из «Нарконона» меня одну не выпустят – только в сопровождении. И мне хотелось ширнуться, потому что без героина на Кудамм как бы и делать нечего. Короче, всё ясно – мне не хватает каких-то двадцати марок! Надо бы сделать клиента… На вокзал идти не хотелось. Я бы обязательно встретила там Детлефа и сказала ему: «Эй, чувак, я только что переломалась, чувствую себя чудесно, очень неплохо перенесла! А сейчас ищу фраера, потому что мне чисто на дозняк не хватает». Нет, Детлеф бы меня не понял! Только бы посмеялся надо мной и сказал: «Да ты всегда была и остаёшься старой наркушницей…» Нет, такая встреча мне ни к чему!

Идея пришла уже в метро: автопанель! Мне же нужно было только двадцать марок! На автопанели гонорары как раз составляли только двадцать марок. Бабси и Стелла уже давно тусовались там на углу Курфюрстен-штрассе и Гентинер-штрассе, а я всё ещё работала на вокзале – боялась! Мне не нравилось, что на автопанели клиенты не подходят к тебе, как на Цоо, где ты можешь всё спокойно проверить. На автопанели надо сразу залезать в тачку, если клиент только мигнёт, а за две секунды невозможно понять, что там за тип внутри.

И тут не дай бог напороться на сутенёра! Они часто маскировались под клиентов.

Если ты попадала к ним в машину, то всё – пиши пропало! Большинство сутенёров совсем не хотели работать с наркоманками, – слишком много денег уходило на героин. Они всячески старались разогнать всех нарков с Курфюрстендамм, потому что дети-наркоманы сбивали цену на профессиональных шлюх.

Вот Бабси как-то угодила в машину к сутенёру. Три дня её не выпускали.

Замучили чуть ли не до смерти. Потом целая компания мужчин насиловала её.

Черножопые, какие-то пьяные ублюдки и прочие, – все кому не лень. И всё это время её, естественно, кумарило. Бабси просто надломилась за эти дни. Но потом снова стала ходить на Курфюрстен-штрассе. Она была там настоящей королевой со своим ангельским личиком, без груди и жопы.

Профессиональные путаны были так же опасны, как и их сутенёры. Потсдамерштрассе – отстойник самых страшных берлинских шлюх – была только в двухстах метрах от детской панели на Курфюрстен-штрассе. Иногда шлюхи устраивали настоящую облаву на наркоманок. Если ловили кого, то просто исцарапывали лицо до мясного фарша.

Я вылезла на метро Курфюрстен-штрассе. Мне было очень не по себе, но я помнила о советах, которые давали Стелла и Бабси: никаких молодых людей в спортивных машинах или американских санях – это сутенёры! Брать нужно только старичков с животом, галстуком – лучше в шляпе. Замечательно, если, например, видишь в машине детское сиденье. Вот он – отважный глава семьи, хочет разнообразия ради отвлечься на секунду от мамочки, и сейчас наверняка обсирается больше, чем сами девушки!