Свобода от, свобода для - Павел Нечаев

— А как же контроль? — мои слова для Вайнштейна были как серпом по одному месту, — кто будет осуществлять контроль?

— Да не нужно ничего контролировать, — поморщился я, — контроль штука заведомо порочная. Если в обществе перекос, если кто-то слишком корыто на себя наклонил, возникает потребность в контроле. Контроль, если говорить простым человеческим языком, а не эвфемизмами, это усилие, требуемое для удержания системы в нестабильном состоянии. Стабильная система, это система саморегулирующаяся, сама себя уравновешивающая.

— Софистика! — взбеленился Вайнштейн.

— Практика! — бросил я в ответ. — Не будет паразитов, не потребуется контроль!

— А почему паразитов не будет? — задумчиво спросил Летун.

— Паразитов не будет, потому что мы выведем их за скобки. Если в какой-то Семье заведутся паразиты, это будет проблема Семьи, а не Республики. А в самой Республике паразиты не заведутся, потому что не будет управленческого аппарата.

— Ну, а что с частной собственностью? — спросил Вайнштейн запальчиво, — я против частной собственности на землю!

— Я тоже, — ответил я, — максимум, это пожизненная аренда. И то при условии, что Семья работает на земле.

— Поддерживаю, — поднял руку Летун. Хоть по этому пункту у нас единство, — поддерживаю однозначно. Предлагаю отдельно прописать, что если Семья перестает обрабатывать землю, она теряет на нее право.

— А как с индивидуалистами быть? — спросил Вайнштейн, — вот мы говорим, Семья, Семья. А если человек сам по себе живет?

— Очень просто. Всякий человек, живущий вне Семьи, это Семья, состоящая из одного человека.

— Так, с этим понятно. Идея интересная, — Летун строчил в блокноте, — а вот что делать с деньгами? До Песца экономика была построена на ссудном проценте. В результате, все вокруг были в долгах, как в шелках, проценты на проценты. С этого кормилась куча чмуликов. Раз уж ты предлагаешь нам построить такое общество, где роль государства сведена к минимуму, надо придумать защитный механизм. А то торгаши опять верх возьмут, глазом моргнуть не успеем, опять все у чмуликов под сапогом окажемся.

— Вот! — я поднял палец, — вот об этом и надо думать! Все упирается в деньги. От финансов и надо плясать. А вы тут мне про плановую экономику рассказываете, когда по факту у нас сейчас вообще никакой экономики нет. Натуральный обмен. Нам надо придумать, как наладить товарооборот без того, чтобы у нас завелись паразиты! Вот и думайте. Ты, Вайнштейн, тыщу книг по этому вопросу прочел, вот и думай. И не смотри на меня, как на врага народа.

Вайнштейн перестал дуться, у него загорелись глаза. Но Летун не дал нам продолжить, была уже глубокая ночь, и мы пошли спать. А спустя пару дней мои идеи получили хоть и вполне ожидаемое, но оттого не менее неприятное подтверждение.

Еще одной проблемой оставались кацетники. То есть бывшие кацетники, ну и прочие обитатели туннеля. Их временно поселили в нескольких зданиях неподалеку от входа в туннель. Условий там не было никаких, просто поставили в торговом зале бывшего супермаркета кровати, наскоро оборудовали туалеты и душевые. Публику из второго туннеля, и стражников поселили отдельно, под охраной, во избежание эксцессов. Впрочем, как говорили Сергей и Райво, занимавшиеся обустройством, все было тихо-мирно, они даже общались между собой.

Освобожденных детей, у которых не было родителей, разобрали по Семьям. Нам тоже досталось две девочки тринадцати лет, и два гаврика, один четырнадцати, другой шестнадцати лет. Мишка, как старожил, и заслуженный ветеран, сразу их построил. Без разборок у них не обошлось, одно время и Мишка, и пацаны, особенно старший, Шимон, ходили в синяках, и смотрели друг на друга волками. К нам они с просьбами не лезли, наоборот, всячески демонстрировали единодушие и дружбу, ну мы и не вмешивались. Я опасался, что заборет этот старший Мишку, все-таки на два года старше, но обошлось. Мишка был не лыком шит, пока с нами жил, физкультурой-рукопашкой не пренебрегал, так что, в конце концов, он взял верх. Не прошло и недели, как я проснулся утром от громких команд за окном. Мишка выгнал свою, теперь уже — свою, команду на зарядку. Я вышел, опираясь на палку, посмотрел, как он их гоняет, переглянулся с Эли. Тот подмигнул, и понимающе усмехнулся.

Ожесточенный спор у нас разгорелся насчет предоставления обитателям туннеля гражданских прав. Я был за то, чтобы предоставить гражданство Республики всем без исключения, но наши, включая Алину, оказались против. Доводы их были, в общем-то, резонны: бывшие обитатели туннеля к нашей Республике никакого отношения не имеют. Мы за нее воевали, мы вместе пережили зиму, у нас уже устоявшиеся связи. Давать чужакам право голоса, чтобы они нам переворот устроили? На это никто не был готов пойти. На мое предложение, выгнать их всех к чертовой матери за уже определившиеся границы республики, Летун возразил, что люди нам все-таки нужны. И это тоже было вполне резонно. Нас было около шестисот человек, под тридцать Семей, этого едва-едва хватало для поддержания уровня воспроизводства. Шанс деградировать, выродиться через два-три поколения был велик, в такой ситуации людьми разбрасываться было нельзя. В итоге, приняли половинчатое решение — установить испытательный срок в один год, присмотреться к людям, и только после этого давать избирательные права.

Мои возражения, что многие из людей, узнав, что их ограничили в правах, затаят злобу, что это как мина замедленного действия под фундамент нашего общества, услышаны не были. Решение приняли большинством голосов, был только один голос против. Мой.

С помощью Профессора мы отфильтровали захваченных во втором туннеле. Большей частью, там были просто мелкие холуи, пятые подползающие к третьему помощнику младшего лизоблюда. Гельман в туннеле развел паразитов, огромный бюрократический штат, даже в условиях Песца ухитрявшийся производить массу исписанной бумаги. Но среди мелко рыбешки попадалась и крупная, два десятка уродов, вроде Ароновича, или коменданта. На каждого из них мы набрали материалов на три смертных приговора, тут тебе и многочисленные убийства, и изнасилования, и растление малолетних, вплоть до людоедства. Теперь эти уроды сидели у нас под замком, под охраной, и мы не знали, что с ними делать. То есть, я-то знал, а но остальным предложенное мной решение не понравилось. Ли сказал, что это плохая карма, начинать такое большое дело, как Республика, с казней, и остальные члены совета, кроме Медведя, их поддержали. Медведь горел жаждой мести за сына, я был целиком на его стороне. Как по мне, так надо было бы вообще всех этих туннельных через одного к стенке прислонить. Слишком много среди них мутного элемента. Но раз народ против, то так тому и быть. Демократия, во всей красе.

Конечно, раньше или позже нам пришлось бы что-то с ними делать, но народ решил за нас. В один из вечеров пост охраны в бывшем полицейском участке, где сидели под замком уроды, запросил помощи. Мы с Райво прямо от дома Сергея понеслись туда. Подъехав к участку, я увидел странно знакомую картину. Толпа полукольцом стояла напротив полицейского участка. Их было много, сотни две, мужчины, женщины. В руках палки, арматура. По одежде я сразу опознал кацетников. На крыльце у входа, с винтовками наизготовку, стояли трое наших ребят. Я протолкался сквозь толпу. Люди расступились, пропуская меня и Райво. Я встал спиной к облегченно вздохнувшим охранникам, опустившим стволы, и, повернувшись к толпе лицом, спросил:

— Что стряслось, товарищи? — Из толпы раздались крики, лучи фонарей скрестились на мне. Я не выдержал этого, и гаркнул, прикрывая глаза рукой: — свет убрали! Убрали, я кому сказал!

Фонарики опустились, толпа чуть подалась назад. Кто-то крикнул:

— Уходите! Отдайте нам кровопийц!

— Зачем они вам, люди? — спросил я. Из толпы выступила женщина, и, размазывая по щекам слезы, завопила:

— Гады, мою кровиночку… казнить их! Смерть ублюдкам! — толпа тут же подхватила крик, вспоминая своих замученных родных, близких, друзей. От этого крика она завелась еще больше, и надвинулась, нависла, как огромное многорукое существо. У меня по спине побежали мурашки, я чувствовал, что еще чуть-чуть, и они меня разорвут на части, до того воздух был наэлектризован. Я достал пистолет, свет фонарей отразился от полированного металла. Стараниями моего верного оруженосца Мишки он был надраен до состояния зеркала. Мне пришлось два раза выстрелить в воздух, прежде чем толпа сделала шаг назад.

— Я их тоже ненавижу! — крикнул я прямо в перекошенные лица, — и мы их повесим. Клянусь! Но повесим после суда, по закону! — сложно описать, что я чувствовал, защищая уродов, которые того не стоили. Не в уродах дело, я защищал Республику, наше общее дело. Разница толщиной в волосок, и небо отделяется от земли, а государство превращается в банду.