Дыхание Смерти - Роберто Диоталлеви

Волчица не пыталась ему помочь. Здесь была не охота, а поединок чести, вмешиваться в его ход было нельзя. Даже ей, ни у кого и никогда не спрашивавшей позволения поступить так, как хочется.

Уши волка были насторожены, тело прижато к земле, хвост был напряжен. Он выжидал, и в этом таилась опасность для пса, который впервые оказался в этом круге смерти и сейчас пытался разгадать, что задумал его соперник. Но знал, что все равно не угадает. Внезапно ему показалось, что волк хочет отскочить в сторону, он метнулся за ним, но серое тело оказалось вдруг сбоку, за спиной, и пес почувствовал, как острые клыки впились в его загривок. Он бросился на землю, пытаясь скинуть волка, но тот, коротко рыкнув, сжал челюсти еще крепче. Пес вскочил, припал на передние лапы, извернулся, пытаясь достать врага зубами…

Его новое тело было телом бойца, хоть и не знало этого. Шкура, лежавшая на загривке большими складками, легко отделилась, пес вывернул голову и крепко укусил врага за шею. Смертельная хватка разжалась. Почувствовав себя свободным, пес тотчас ринулся в атаку, как ему показалось, очень быстро… Волк не стал отступать. Он просто распластался по земле, резко вскинул голову и в то мгновение, когда пес, не рассчитав прыжка, пролетел над ним, рванул зубами беззащитное брюхо. Собака с воем припала к земле.

Волк, дважды раненный в схватке, — уже не боец. Но пес был сильнее и выносливее любого волка. И именно в этот миг, борясь с одуряющим приступом боли, прижимаясь порванным брюхом к земле, он понял, что победа достанется ему! Соперник, уверенный в том, что ему осталось лишь добить поверженного врага, медленно двинулся к нему.

Отбросив волчьи уловки, пес встал, опустив голову с прижатыми ушами, поднял могучие плечи, молча и яростно ринулся на врага. Волк опоздал на долю мгновения. Мощные челюсти впились в загривок врага. Он попытался вырваться, но пес держал его мертвой хваткой, приемом, которого не знали и не могли знать волки. Что-то хрустнуло в загривке врага… и бой кончился.

Пес поднял тяжелую голову, пытаясь сквозь пелену усталости и боли разглядеть волчицу. Но увидел другого…

Это был огромный седой зверь, налитый тяжелой мощью, той, которой наделяют лишь долгие годы и опыт бесчисленных схваток. Пес понял, что этому зверю здесь соперников нет и не будет еще очень долго. Пожалуй, ему он и сам не соперник. Волк глядел на чужака внимательным зеленым взглядом, в котором псу смутно увиделось что-то знакомое. Этот взгляд, понял пес, и решит его судьбу.

Вожак молчал долго, так долго, что пес успел испытать смятение, возмущение, гордость, усталость и, наконец, безразличие.

— Чужак, ты можешь остаться, — седой волк мигнул зелеными глазами и пропал, словно приснился.

Одним прыжком волчица оказалась рядом.

Это была небольшая стая. После охоты на куланов их осталось всего восемь, но восемь сытых волков лучше десяти голодных…

Жили они прямо здесь, рядом, копая норы чуть ли не под стенами города. Там, где земля была крепче и не грозила осыпаться, погрести новорожденных щенков. Впрочем, вожак стаи был осторожен. Они проникали в оазис только ночью — бесшумные серые тени, проклятье караванщиков. В другое время волки, изнывая от жажды, разрывали сухой песок, в одних им ведомых местах, добирались до влажной земли и жадно лизали ее пересохшими языками.

Но и эти предосторожности не всегда спасали волков от коварных ловушек, которые устраивали люди у воды или на караванной тропе.

Большая Охота, на которую попал пес, была явлением нечастым, и, видимо, это объясняло ненасытную жадность волков во время пиршества.

Когда не было куланов или другой большой добычи, годились суслики и мыши. Когда не было ни тех ни других, волки сидели голодом с терпением воинов, поджидая лучшие времена. Если желудки совсем подводило к спине, Седой с большой неохотой выводил волков на караванную тропу. После охоты на двуногую добычу стая уменьшалась вдвое. Одиноких путников, заблудившихся в песках, волки называли «зубастое мясо», отдавая дань уважения трудной добыче. Стая Седого не брезговала человечиной. Впрочем, иначе тут было нельзя. Стая никогда не углублялась далеко в выжженную солнцем пустыню, но и предгорья ее не манили. Там были охотничьи угодья их собратьев и иногда волки Седого вожака, Большого Пегого и Рваного Уха встречались на границе владений. Встречались вполне мирно. Большой Пегий и Рваное Ухо — так звались два больших и лютых зверя, державших окрестности в почтительном страхе. Они были сыновьями Седого, о чем не забывали сами и стае не давали забыть. Родственные узы почитались в волчьих семьях так же свято, как и в человеческих. Седой поступил благородно и мудро, дав в надел молодым сыновьям лучшие земли. А сам остался водить стаю в самых опасных и голодных местах. Чтобы выжить там, где жили эти волки, мало было одной отваги, ловкости и силы. Нужна была мудрость, которой из всех вожаков обладал один Седой.

И все-таки выжить удавалось далеко не всем.

Возможно, поэтому сильного и храброго чужака так легко приняли в стаю.

Все это пес узнал от своей подруги. Она была удивительным созданием — своевольным и бесстрашным. Совсем юная, она уже прекрасно знала, что такое смерть. Знала… и не боялась.

«Волки уходят», — говорила она с безмятежным спокойствием, которое доступно лишь очень мужественным сердцам.

Как-то пес спросил: «Куда уходят волки?»

Подруга подняла голову, взглянула на него дикими изумрудными глазами:

«А тебе что за дело, чужак? Ты все равно не сможешь уйти туда, куда уходят волки. Ты же не волк».

«Да. Я — собака», — согласился пес, но получил в ответ лукаво-недоверчивый взгляд.

«Ты не собака».

«А кто?» — искренне удивился пес.

«Я этого не знаю, — после недолгого раздумья ответила волчица. — И не хочу знать. Волки уходят, когда голод. Когда идет Большая Охота. Они уходят после драк между собой и когда большую охоту начинают Двуногие… Я ничего не хочу знать, пока мне хорошо, и тем более не захочу, когда мне будет плохо».

«Я никогда не оставлю тебя», — поклялся пес.

Молодая волчица взглянула на него со странной мудростью.

«Ты не можешь этого знать. Уходят не только волки. Не знаю куда, но уходят и собаки. Даже те, кому снятся человеческие сны».

Пес невольно вздрогнул. Она сказала правду. Нарушая покой его звериной души, по ночам к псу приходили странные сны. Он видел большие сражения и мелкие пограничные стычки. Кровавые сшибки и синюю сталь благородных мечей, жадно пьющих кровь. Он видел маленькие селения и большие города. Вертепы, где собиралось всякое отребье, и дворцы правителей. Он видел грязные улицы и прекрасные храмы, суровых воинов и юных гибких танцовщиц. Он слышал разговоры, которые были понятны ему во сне, но с рассветом тускнели и пропадали, как яркие ночные звезды с восходом солнца. Ему снился голос, который просил, требовал, убеждал найти свой потерянный топор. И после этих слов возникала таинственная и страшная Призрачная Башня, где ждал его неведомый враг. Голос знал про него все. Пес не знал ничего. Эти сны смутно тревожили пса, нагоняя дикую волчью тоску по чему-то дорогому, но навсегда утраченному и крепко забытому, что приходило лишь в непонятных снах и больно ранило уходя. Тогда пес выбирался из норы, смотрел на худеющую луну, которая заливала песчаный мир мертвым, холодным светом, и долго, протяжно выл.