Жертвы осени - Марина Крамер

– Вот не думал, что у вас такие комплексы, Василиса, – заметил Резников, возвращаясь на свое место.

– Ну, знаете, Вадим Сергеевич, когда у вас папа двухметровый красавец и мама… – тут она запнулась на секунду, – а на вас природа отпуск взяла… В общем, тут невольно закомплексуешь.

– Кстати, Ева, а твой отец был какого роста? – вдруг спросил Резников, разворачиваясь к Еве.

– Среднего. И мама тоже высокой не была, я переросла ее совсем не намного.

За такой ничего не значившей болтовней они дождались, пока Василиса сделает заказ и его принесут, а Вадим все судорожно пытался придумать такой поворот в разговоре, который выведет их на нужную тему.

И тут Василиса вдруг произнесла:

– Скажите, Ева, а Вадим Сергеевич говорил вам, что я журналист?

– Нет. – Ева вся подобралась, села прямо и снова вцепилась пальцами в край столика.

– Я бы хотела сделать интервью с вами.

– Со мной? Зачем? Я никто.

Василиса перевела взгляд на Вадима, тот укоризненно покачал головой, но уже было поздно, нужно как-то развивать тему дальше.

– Хотите, я вам расскажу, как недавно ездила в одно закрытое учреждение? – начала Василиса, пытаясь на ходу придумать, как именно ей подтолкнуть Еву к диалогу.

– В закрытое? – По лицу Евы пробежала тень, и вдруг она задрожала всем телом: – Не надо! Не надо! Я поняла, кто вы!

– Ева, успокойся… – начал Вадим, но она не успокоилась, а наоборот, начала раскачиваться из стороны в сторону, по-прежнему держась за край столика:

– Зачем?! Зачем ты это сделал?!

– Подождите, Ева… я хотела рассказать вам, о чем разговаривала в колонии с Вознесенским. Он не держит зла на вас, потому что понимает: вы совершенно ни при чем! Как и он! И вы могли бы рассказать наконец правду… Это помогло бы Леониду… – попыталась Василиса, но Ева, метнув в ее сторону злой взгляд, вскочила:

– Нет, нет, нет! Вадим! Я не хочу разговаривать с ней! – Она затравленно оглянулась по сторонам, словно искала помощи.

Резников поднялся, взял ее за руку, сжал и негромко произнес:

– Ева, я прошу тебя…

– Нет, нет! Зачем?! Зачем тебе?! – Она выдернула руку.

– Ева Александровна, – вмешалась временно замолчавшая от растерянности Васёна, – я обещаю, что ни слова из сказанного не пойдет в печать без вашего одобрения! – Она старалась придать голосу как можно больше твердости, но выходило плохо. Беспомощно оглянулась на Резникова, ища поддержки, но тот развел руками. – Ева Александровна…

– Я не хочу – не хочу! – истерично выкрикнула та. – Вы не понимаете, чего мне стоили эти двадцать лет?! Вы знаете, сколько времени я провела в лечебницах?! Вы понятия не имеете, что это такое – бояться закрыть глаза, потому что сразу чувствуешь руки на шее! Его руки! Отстаньте от меня! Он виновен, виновен! И я ни за что не помогу вам его оправдать!

Развернувшись, Ева схватила с вешалки свое пальто и кинулась к выходу, а Васёна, зажмурившись, постаралась не заплакать. Резников, ободряюще потрепав ее по плечу, бросил на столик несколько купюр и тоже устремился из магазинчика вслед за Евой, догнал уже почти у автобуса на остановке, перехватил, не дав войти:

– Погоди! Остановись, пожалуйста, я очень тебя прошу. Ты веришь мне? Ева, посмотри на меня и скажи: хоть раз я сделал что-то во вред тебе? – Она покачала головой, но на него не смотрела. – Ева! Послушай меня. Я отлично понимаю, что тебе страшно. Но если ты не переборешь этот страх, то до конца жизни будешь сидеть взаперти. Ты этого хочешь? Ради этого были все годы лечения? Ради этого мы с тобой начали бегать по утрам? Ева!

– Вадим… как ты не понимаешь… – забормотала она, вцепившись в лацканы его пальто посиневшими от холода пальцами – опять потеряла перчатки. – Я не могу говорить об этом с кем-то… с кем-то, кроме тебя…

– Я буду рядом с тобой, тебе нечего бояться. Просто посмотри на эту девочку, – он кивнул на приближавшуюся к ним неуверенными шагами Василису с красным носом, – она ведь почти ребенок… что она может сделать тебе? Но ей важно услышать правду… и ты знаешь… у нее тоже есть на это основания.

– Какие?

– Тот человек, что напал на тебя, убил ее мать. Она была совсем маленькой девочкой, только в школу пошла. И всю жизнь она жила, не зная, что произошло. Ты расскажи ей свою историю… очень прошу. А она взамен расскажет кое-что тебе. И поверь, ты поймешь, что для твоих страхов нет никаких оснований. И есть еще кое-что… – Он поднял пальцем ее голову за подбородок так, чтобы посмотреть в глаза. – Ты сможешь помочь невиновному человеку.

– Ка… какому… человеку? – запинаясь, спросила Ева.

– Невиновному, Ева. Тому, кто не совершил ни одного преступления, но провел самые лучшие свои годы в тюрьме.

И Ева вдруг опустила голову и заплакала.

Москва, наши дни

Тимофей вышел из здания аэропорта и направился по крытой платформе к медленно подъезжавшему аэроэкспрессу. В вагоне бизнес-класса никого не оказалось, и Колесников, устроившись в кресле, закрыл глаза и приготовился подремать остаток пути. На вокзале он возьмет такси, приедет домой, примет ванну и поспит, а к вечеру навестит Иванютина и задаст тому пару неудобных вопросов, возникших у него после разговора с Василисой Стожниковой.

От общения с этой девушкой у него остались очень странные впечатления. С одной стороны, для никому не известной провинциальной журналистки она провернула такую сложную и большую работу, а с другой…

В этом чувствовалась какая-то личная заинтересованность, и сперва Тимофею показалось даже, что девчонка просто романтизировала себе образ убийцы, а потому после личной встречи с Вознесенским старалась найти ему оправдания, но, поразмыслив в самолете, он вдруг понял, что дело вовсе не в этом. И осталось за рамками их разговора что-то такое, чем и руководствовалась Стожникова, когда передавала собранные ею материалы в Генеральную прокуратуру. И вот об этом она предпочла ничего Тимофею не говорить.

Самый неприятный сюрприз ждал его дома. Мало того, что он не обнаружил там Милу, как ожидал, но в кабинете его встретил… вскрытый сейф, который был совершенно пуст! Там хранилась «на черный день» крупная сумма денег в иностранной валюте: Колесников не доверял банкам, потому предпочитал иметь заначку в виде наличных, и теперь полка, на которой лежали деньги, была пуста.

– Этого не может быть… – пробормотал он, садясь, вернее, падая в кресло у стола. –