Пси - Александр Горбов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В коридорах административного блока воняло. Такой душок стоит в зданиях, где люди ненавидят свою работу. Исподволь, бессознательно делают всё, чтобы не появилось даже намека на уют. И, в конце концов, превращают его в отвратительное место. Дабы оправдать желание поскорее сбежать отсюда.
В этом трехэтажном корпусе не держали психотов. Только в подвале несколько комнат отвели под боксы для новоприбывших. Там и очутился Андрей, ещё пьяный от дозы транквилизатора. Никто не озаботился поставить здесь нары, и даже матрас был недоступной роскошью. Бетон высасывал тепло из живой плоти, пробирал холодными пальцами до костей, чавкал, пожирая здоровье. Раз за разом Андрей пытался встать, цеплялся за щербатую стену и падал в объятия студёного пола.
— Вереск, на выход!
Здесь были другие порядки. Никто не поднимал его, не тащил. Два «чёрных» просто ждали, пока Андрей встанет. И также лениво били, когда он смог, шатаясь, дойти до двери.
Кабинет для «процедур» находился на первом этаже. Блёклый голубой кафель от пола до потолка, стальное кресло, резиновые фиксаторы для рук. Врач, в белом халате с бурыми разводами, был пьян и уже давно. Вероятно, с первого дня в ЛИМБе. В мутных глазах его плавала тоска и сумасшествие.
— А, новый птенчик. Где папка на него? Что значит нет? Найдите! Или я должен бегать?
Пока конвойные ходили за документами, врач подкатил к зафиксированному Андрею столик. Ампулы, многоразовые стеклянные шприцы, укрытые марлей, горка тампонов. В ожидании достал сигареты, зажал длинным хирургическим пинцетом и закурил.
— Вот, — в комнату ввалился один из «чёрных», протянул синюю папку и тут же вышел.
— Ага.
«Доктор», не спеша, периодически затягиваясь, пролистал дело.
— Значит, противопоказаний нет. Хорошо. Страсть, дружок, не люблю, когда мне статистику портят. Ну, поехали.
Головка ампулы с хрустом отломилась. Жидкость, переливаясь в шприц, меняла цвет, от прозрачного к ярко-желтому. Андрей вздрогнул от прикосновения иглы, но боли почти не почувствовал. Врач заметил и ухмыльнулся.
— Опыт, дружок. Ты куришь?
Андрей, не ожидавший вопроса, нервно кивнул.
— На, затянись.
Врач поднёс хромированным пинцетом сигарету ко рту психота. Андрей вдохнул, заполняя никотиновой гарью лёгкие. В голове поплыло. Психот, смакуя, выпустил дым тонкой струйкой.
— На ещё. Надо подождать, пусть в крови разойдется.
Было странно, но вколотая «химия» не превратилась ни в боль, ни в глухую стену вокруг пси-массы. Чувствуя подвох, Андрей прислушался к ощущениям. Нет, вроде всё хорошо.
— Затягивайся, пока даю. Следующий раз нескоро покуришь.
Он не стал отказываться. Жадно затянулся раз, другой, третий.
— Ну, хватит. Поехали вторую фазу.
В руках врача оказался маленький шприц, всего на один кубик. А жидкость в ампуле была зелёной, и, кажется, мерцала призрачным кислотным светом.
— Краситель добавляют, — пояснил врач, — чтобы не путать. Не бойся, безвредный. Готов? Поехали.
Андрей закричал. Из иглы в вену лился настоящий яд. Тело словно пожирали изнутри мириады крошечных насекомых. Волна боли неслась по руке. Вверх! Вверх! Пока не добралась до сердца…
Несколько раз он терял сознание. Боль то накрывала его цунами, заставляя дергаться на стальном кресле, то отпускала, давая растечься киселём. В эти моменты он дышал, ртом заглатывая ставший густым, как сметана, воздух.
У стены напротив сидел врач. Со скрытым болезненным любопытством наблюдавший за судорогами психота. Во время криков он хищно подавался вперед. Глаза его расширялись, ноздри вздрагивали. Забываясь, он начинал дирижировать, размахивая длинным пинцетом с дымящейся сигаретой. Но Андрей этого не видел, погружённый в страдание без остатка.
Так он познакомился с третьей версией блокатора. Сначала три кубика первой «фазы», затем один «второй». И вокруг поднимаются каменные стены. Не перепрыгнуть, не перелезть, не перелететь. Липкие от влаги поверхности стискивают пси-массу. И давят, давят, давят…
Ночь он провёл на голом полу камеры. Боги! Дайте тысячу лет блаженства тому, кто сэкономил на матрасе для заключенных. Андрей выл, сжигаемый изнутри невыносимым огнём, и только прижимаясь щекой к холодному бетону, находил временное облегчение. Боль терзала его без перерыва, пытала яростным пламенем, пожирала тупыми зубами. Но хуже этого были стены, безжалостно стискивающие пси-массу. Она выла с Андреем единым хором, царапала ловушку, в кровь билась о каменную кладку новой тюрьмы. Без надежды обрести свободу.
Через тысячу лет в аду наступило утро. Двое «чёрных» вытащили его из камеры, плеснули водой, чтобы привести в чувство, чуть ли не волоком подняли по лестнице на первый этаж. Вывели на улицу.
— Живее, пля!
Его привели к высокому забору, сложенному из бетонных плит. По периметру расставлены сторожевые вышки. Только людей на них нет — в приплюснутых «домиках» на сваях не поместиться часовым.
— Заключенный Вереск, — «чёрный» с помятым лицом и блеклыми глазами сунул ему в руки сверток, — вы прибыли в Лагерь Изоляции Ментальной Безопасности. После входа не останавливаться и не оборачиваться. С полосы, отмеченной жёлтой разметкой, не сходить — система безопасности открывает огонь автоматически. Следовать до зелёной черты, не бежать. Понятно? Отправляйте!
Перед Андреем открылась тяжелая бронированная дверь. Его толкнули в спину, заставляя войти.
— Вперёд! Не останавливаться!
Позади глухо лязгнули замки. С трудом перебирая ватным ногами, Андрей пошел в неизвестность.
ЛИМБ для психотов устраивал торопливый гений. Большая квадратная площадка, заставленная рядами палаток. От нее до бетонного забора — пятьсот метров, засыпанные белым песком. Полоса смерти, как ходили слухи, заминированная. Вышки над оградой ощетинились глазами камер и стволами пулемётов. Ступившего на запретный песок, расстреливали раньше, чем он сделает три шага. В дальнем углу домик, больше похожий на сарай: туалет и душевые. Вода летом холодная и ледяная зимой.
С миром палаточный городок связывает две нитки. Первая — дорожка из бетонных плит, по которой психоты идут на «процедуры» и приходят новенькие. Вторая — узкая полоска рельс. Три раза в день по ней приезжает автоматический поезд. Маленькие вагончики с котлами безвкусной еды. Раз в неделю к нему цепляют еще одну тележку: передачи от родных, ещё не отрёкшихся от психотов, и сигареты, единственная валюта ЛИМБа.
Андрей, разбитый, с болью во всем теле, захромал по дорожке к палаткам. Чем ближе оказывался лагерь, тем сильнее ветер доносил тяжёлый запах страданий и безысходности. У конца пути, на перевернутом ящике, сидела измождённая женщина. Яркие голубые глаза на исхудавшем лице смотрели на него с тоскливой надеждой.
— Привет, — Андрей не смог придумать других слов.
— Новенький? — она кивнула, отвечая сама себе, — ты не видел, Артура
