Фантастика, 1978 год - Сборник

Хлопает пробка. Бутылка взрывается пенистым фонтаном.

Девчата с визгом вскакивают, отряхивают платья. Потом все хохочут.

– Предлагаю выпить на антибрудершафт, - смахивая с пиджака капли, говорит франтоватый Лебедев. - Хочу тебя, Марьин, на “вы” называть.

– Вот подожди, сделается Володька академиком, вообще: не поговоришь запросто. Встанет в дверях этакая пышнотелая секретарша и проворкует: “Владимир Андреевич заняты. Они важные научные проблемы решают”.

– А я скажу, что академик Марьин задолжал мне еще co стипендии пять рублей.

– Ой, мальчики, неужели уже наступил другой год? Наш последний студенческий.

– У тебя, Зинка, все шансы его продлить, если опять завалишь зачет у Гаврилова.

– Не завалю. Надену такую мини-юбку, что старика инфаркт хватит.

– Инфаркт хватит, - передразнивает Гречков. - Эх ты мини-врач!

Хрупкая, похожая на подростка Зиночка Дорохова замахивается кулачком на крупного Гречкова…

– Честное слово, Юрка, ты у меня уйдешь отсюда с тема томами. Третью степень не обещаю, но больно будет.

– Зин, это неблагоразумно, у нас ведь разные весовые категории. Бей его, Зинуля! Когда поженитесь, будет поздно. Тогда - ОН ЧУТЬ что побежит в местком жаловаться.

Смеясь, Гречков сгребает Дорохову в охапку, целует нос.

– Осторожно, Гречков! Ты же ее сломаешь. И вообще, у нас, в конце концов, Новый год или свадьба?

Маленькая общежитская комната, где сидят прямо на кровaтях, тесно прижавшись друг к другу, так переполнена веьем, что кажется, будто оно вот-вот вырвется наружу, как струя шампанского, и забрызгает всех, кто попадется, каплями радости.

Вера в который раз подумала, что не зря согласилась встретить Новый год в студенческой группе. До чего они славные! И эта изящная Зинка, и большой добродушшй Гречков, и умница Володя Марьин - надежда и гордость всей группы.

– О Марьине Вера слышала и раньше. Однажды даже прочла o нем очерк в молодежном журнале. Очерк был восторженным, с длинным заносчивым названием “Он сказку сделал былью”. Сергей долго потом сердился: “Эти твои коллеги ради красного словца черт знает что наобещают. Владимир пока дишь принцип открыл, а до “живой воды”, как они ее называют, еще многие годы. Морочат людям головы своей писавиной”.

Сергей вообще не одобрял Вериной профессии. Считал, что Сестра изменила семейной традиции, хотя врачами у них были только он да мать. Отец же имел весьма косвенное отношение к медицине: преподавал философию в мединституте. Сам Сергей закончил здесь ординатуру, затем профессор Гаврилов прикбпасил его на кафедру и дал читать лекции по анестезиологии.

Попутно брат занимался теоретическими исследованиями акупyнктуры, переписываясь с десятками врачей, практически реваивающими иглотерапию, и считал себя очень занятым человеком. Когда ему поручили руководство учебной группой, взялся неохотно, но вскоре сдружился с ребятами, увлек научной работой. Марьин и Лебедев едва ли не ночевали в eго лаборатории. Пристрастился было и Гречков, но его буквaльно отвоевал Евгений Осипович Собецкий, суливший Юрию бyдущее блестящего хирурга. На третьем курсе ребята уже выcтyпали на научных конференциях с самостоятельными доклами. Вот тут-то Марьин и выдал свою идею.

Зал, как рассказывал потом Сергей, слушал сначала со cнисходительной насмешливостью, не принимая всерьез студенческие фантазии, пока кто-то не выкрикнул: “Да ведь это возможно!” Поднялась целая буря, запальчивого фантазера произвели в гении, затем разжаловали и опять произвели. Наконец встал молодой корр. из Киева и резюмировал: дескать, идея, конечно, крайне интересная, но практическое ее воплощение весьма сомнительно, ибо само средство должно обладать столь функциональными свойствами, каких в природе, увы, наблюдается. И все же последнее слово осталось за Марьиным, который звонко объявил с трибуны, что он с друзьями готовы посвятить этому жизнь, пока не создадут такой эликсир, пусть даже природа ничего подобного никогда не предполагала, и сошел в зал под одобрительные аплодисменты. Позднее его идею восприняли серьезнее. А в нынешних условиях нужны не столько моральные качества, сколько смелая оригинальная мысль, огромный запас информации. Будь Эйнштейн безнравственным человеком, он бы заявил, что ее осуществление изменит и тем самым подвинул науку на практику, сведя количество специализаций до минимума.

– Ну ты загнул, - засмеялся Гречков. - И зачем тогда Марьину его золотой характер?

В комнате сделалось шумней. После шампанского ребята разлили в те же фужеры воду. Лебедев включил принесенный им же магнитофон и танцевал с красивой молчаливой Заремой Кудаяровой, умудряясь в такой тесноте легко кружить свою даму. А за столом уже завязывался спор - какая же студенческая вечеринка без спора!

– Вот, нам еще школьникам внушали, что в жизни всегда есть место подвигу. И сочинения на эту тему, и комсомольскиe диспуты. Начинили героизмом, а куда его теперь девать?.

– А духовная культура человека? Разве тот же Эйнштейн не играл на скрипке? - наступала Зиночка.

– Он с тем же успехом мог увлекаться вышиванием…

– Ты неправильно слово “подвиг” понимаешь, - вмешивается Зиночка. - Самоотверженный честный труд - это значит. Помнишь Аллу Александровну из второй хирургии. Она, говорят, еще самому академику Самойлову ассистировалa. И сейчас, если у нее отгул, Собецкий нервничает. А ведь вся работа - “Подайте скальпель!”, “Зажим!”

– Чепуха, Зинуля! То, что буднично, не подвиг. Он ромaнтики требует. Взрыва эмоций. Думаешь, почему так часты разговоры о стрессовых ситуациях? Просто большинству людей некуда свой духовный заряд выпалить. Тот самый, котoрым их смолоду наполнили. Вот он их и распирает.

Лебедев, меняющий в это время пленку на магнитофо заговорил спокойно, не подымая головы:

– У тебя, Печурин, обо всем в жизни какое-то медицине представление. Даже подвиг вроде скопления газов. Не зря ты философию трижды пересдавал. А она как раз учит суд несколько шире. - Лебедев наконец разогнулся и обвел взглядом, словно проверяя, все ли слушают внимательно.

Вера наклонилась к брату и тихо спросила, показывая на Лебедева: - Неужели он всерьез, Сережа?

– генка-то? Да нет, пожалуй. Всех их во время споров занoсит. А Лебедев к тому же перед тобой оригиналоничает. Старается привлечь внимание, вот и умничает. Ты ведь Красавица. Смотри, и Володька глаз с тебя не сводит.

Марьин действительно сидел тихий и глядел на нее. Он, вероятно, даже не услышал напоминания о себе в кипящем споре. Смотрел неотрывно, не прячась, но не было в этом згляде какой-то настойчивости, требующей ответного чувства.