А «Скорая» уже едет (сборник) - Ломачинский Андрей Анатольевич

– Поучительно, – после длительной паузы произнес юноша. – Я искренне соболезную. Но…

– Речь шла о простом винограде. Васильич мог уйти. А мы работаем не с виноградом, и уйти не можем. Потому что лучше всех представляем, к чему приведет наш уход. Мы – рабы этой системы. Мы попали в рабство понимания нашей незаменимости для остальных, и не в силах теперь разорвать эти оковы. Мы можем ненавидеть пациентов, презирать их, злиться на них – но мы не можем не спасать. Но люди не хотят этого понимать, потому что не хотят заглянуть в душу врача, считая это слишком обременительным. Разовый добровольный героизм в почете, ежедневный «обязательный» – в потребительском презрении. Спас – пошел вон! Вылечил – проваливай! Если раньше путь медика прогулкой по ровной дороге, то теперь он превратился в бег с препятствиями. Если раньше вопрос оплаты определял, как нам жить, то теперь он определяет, как нам выживать. А любой человек, загнанный в угол, вне зависимости от степени своей человечности, борясь за выживание, становится волком. И требовать у волка сочувствия – нелепо.

Наступила тишина, прерываемая гудением лампы и трелями разошедшегося в недрах ЦСО сверчка. Мы молчали.

– Люди хотят жить, – медленно произнес «Чебурашка». – Люди ничего не делают для этого. Люди хотят быть спасенными. Люди презирают и истребляют своих спасателей. Люди говорят о ценности жизни словами. Люди растаптывают эту ценность действиями. Какое будущее у вас, люди?

Я пожал плечами. Вопрос не ко мне, правда?

– Правда, – ответил на мою мысль пришелец. – Я благодарю вас за разговор, доктор. И… искренне надеюсь, что наша встреча когда-нибудь состоится еще, и тема беседы будет не столь болезненной ни для вас, ни для меня. Прощайте.

Он легко поднялся и направился к выходу из кабинета.

– Послушайте, – обратился я вслед уходящей спине. «Чебурашка» обернулся, вопросительно изгибая брови. – А почему бы вам не забрать того бродягу? Ну, не знаю… в качестве экспоната, хотя бы. Думаю, для него все равно это будет лучше, чем замерзать на лавке.

Мой ночной гость печально улыбнулся.

– Я не вправе. Как и вы, я раб своей системы, и не могу пойти на нарушение ее правил. Даже если бы очень хотел. Всего вам хорошего.

Он замолк, махнул мне рукой, звякнув своей цепочкой, и исчез дверью.

– Раб системы, – угрюмо буркнул я, доставая карту вызова. – Как же… Демагог хренов!

Карта писалась туго, несмотря на то, что липовую документацию писать я был обучен – жизнь заставила. Разговор с пришельцем, откуда бы он ни был, не шел из головы. Не то, чтобы он меня сильно взволновал – ничего нового я не озвучил – просто выраженные в словах мысли, да еще скомканные в одну живую тему, оказывают совершенно иное влияние. Часто, когда напомнишь себе, как все плохо, вслух, становится вообще невмоготу.

– И почему ты на мою голову свалился? – посетовал я, ставя диагноз «ОРВИ» и торопливо дописывая «Даны рекомендации» в графе «Оказанная помощь». – Попал бы на Офелию – та бы тебя послала подальше и спать пошла со спокойной совестью. А тут…

Дверь в амбулаторный кабинет со скрипом распахнулась, впуская струю морозного воздуха, плывущего по коридору. Чебурашка, как и его предшественники, заходящие к нам на огонек, не затруднил себя закрытием входной двери в приемном. Я зябко поежился, посмотрел в окно. Сквозь дрожащие тощие ветки алычи, кое-где робко набухшие почками, мерцал ночной фонарь на соседствующей с нами автостоянке. Даже он казался замерзшим. Какая же там холодина, на этой улице, если даже здесь меня до костей пробирает?

– Чтобы тебе в турбулентность попасть, – в сердцах высказался я, доставая сотовый. – Астероид словить куда-нибудь в бампер! Провокатор чертов…

После нескольких гудков трубку сняли.

– «Скорая помощь», – ударил мне в ухо резкий голос Инны Васильевны.

– Э-э… девушка, – зажав нос и растягивая слова, прогундосил я. – Я, это… жилец дома номер шестнадцать по улице Гагарина, тут мужчине на улице плохо. Он упал и трясется, я вот видел с окна.

– Где он?

– На лавке лежит. Кажется, голова у него разбита…

– На какой лавке, адрес, ориентиры?

Я, давясь голосом, сообщил услышанное от Чебурашки.

– Бригада будет, встречайте.

Звонок оборвался. Я спрятал сотовый в чехол на поясе и начал неторопливо писать сообщение в поликлинику моего района. Вот смеху-то будет, если бы вдруг участковый врач узнал, о каком пациенте я ему сообщаю! Интересно, жители какой-нибудь там Альфы Центавра входят в его компетенцию? Ладно, пусть лучше он позвонит в дверь бабки Танской, которая взяла за обыкновение рассказывать анамнез заболевания, начиная со своего перинатального периода. В карте, по крайней мере, я указал ее адрес. Старой калоше не мешало бы напомнить, что, помимо «Скорой», существуют еще другие звенья здравоохранения, в которые нужно обращаться с «голова болит» и «бок немеет».

– НА ВЫЗОВ БРИГАДЕ ВОСЕМЬ, ВОСЬМОЙ, ФЕЛЬДШЕР МИРОШИН! – грянуло по коридору.

Ну, разумеется! Если вызов уличный и «бомжицкий», то это мой. Я даже не колебался, набирая «03» – знал, что кроме меня, никого туда не отправят. Хихикнув в кулак, я сделал максимально недовольное лицо и профессионально-усталой походкой направился из амбулаторного к диспетчерской.

Белый прямоугольник карты вызова уже дожидался меня, засунутый за оргстекло окошка, отделявшего диспетчерскую от коридора.

– Черт с ним, – бормотал я, тихо, чтобы не услышала Инна. – В конце концов, напишу ему гипотермию да отволоку в «тройку». Там Дина в приемном сегодня, положит куда-нибудь, если попрошу…

Ночной ангел

Перед вызовом мне всегда хочется курить. Прямо напасть какая-то – курю я крайне редко, в быту так – вообще никогда, но вот на работе рука прямо сама тянется к пачке, особенно когда на карте вызова красуется какое-нибудь «Плохо с сердцем, без сознания, СРОЧНО». И после того, как диспетчер пихнула тебе сложенный вдвое листок в окошко диспетчерской, после того, как ты осознаешь, что ты фельдшер пятимесячной свежести, у которого еще не потерся глянец на дипломе, после того, как в очередной раз ощущаешь трусливую дрожь в коленях, после того, как понимаешь, что впереди тебя ждет полная неопределенность, несмотря на зазубренные в училище алгоритмы – вот тогда и начинаешь курить. Взатяг, жадно, словно это последняя в твоей жизни сигарета, и горький дым, дерущий горло – последняя радость, доступная тебе в оставшихся минутах беззаботного существования на этом свете. Как новичок, я первое время игнорировал и даже порицал привычку моих коллег чуть что – сразу за сигарету, но вот, прошел довольно-таки короткий срок, и сам втянулся.

Местечко удобное – угол двора подстанции, у стены гаража, где дремлют две машины главного врача (современный «Лексус» и крайне несовременная, но при сем – шикарная древняя «Волга», трепетно отреставрированная, вплоть до вскинувшего копыта в отчаянном прыжке оленя на капоте), сверху нависают лапы двух могучих кипарисов, защищая в ненастье от дождя, в жару – от палящих лучей солнца. И еще оно удачно скрыто от бдительных взглядов старшего врача и особо глазастых диспетчеров, по зову души контролирующих в окошко, сразу ли ты прыгнул в машину, получив карту на руки. Вот и сейчас, бегло полюбовавшись на повод «Выс. АД, сердцебиение», я торопливо щелкнул зажигалкой, пока водитель прогревал машину. Дымок от подпаленного кончика сигареты взвился вверх, растворившись в пушистых кипарисовых ветвях.

– Чего там, Леха? – поинтересовался водитель.

– Болеют, Артемович.

– Срочно, нет?

– Срочно, срочно, – я торопливо тянул в себя жгущий глотку дым.

Меня хлопнули по плечу. Ага, врач мой.

– Срочно?

– Ну… да, – я почему-то всегда стеснялся, когда Егор находился рядом, чувствуя себя школьником, прихваченным за расписыванием стен хамскими надписями бдительным директором. – Давление, сердце молотит. Кто его знает, почему оно молотит…