Южное открытие, произведенное летающим человеком, или Французский Дедал - Никола Ретиф де ла Бретонн

Я уже сказал, что человек зол и особенно по отношению к самому себе. Это можно видеть по всем его законам, которыми он только и делает, что осуждает себя, как бы боясь, что никогда не сумеет сделать себя достаточно несчастным. Но чтобы убедиться в этой истине, нужно посмотреть, как он обращается с неграми, от которых он, по всей видимости, происходит. Это — жестокость, превосходящая всякое воображение, жестокость, которой он не проявляет ни в отношении одного животного. Он как будто боится недостаточно унизить самого себя в существах своего вида. Он издевается над неграми и высмеивает в них все, вплоть до естественных недостатков, общих всем людям. Один колониальный офицер, часто бывающий у нас, видел, как некий господин забавлялся тем, что брызгал в лицо своим друзьям молоком негритянки, которая со слезами умоляла его оставить ей молоко для ее ребенка. Он, несомненно, не поступил бы так со своей коровой. Другой заставлял своего черного раба показывать в возбужденном состоянии......... Особенно им нравится переобременять черных работой, заставлять их гибнуть ради их малейшего каприза или выносить ужасные мучения. Священный акт, посредством которого природа воспроизводит всех нас, профанируется ими гнуснейшим образом: несчастная негритянка насилуется с грубостью… презрением… жестокостью… Малейший недостаток похотливости с ее стороны вызывает варварскую месть. Часто ее подлый господин, после того как он скорее осквернял ее, чем ласкал, краснеет от этой близости и начинает ее избивать. Если же на следующий день она в результате подобного обращения делает попытку убежать, то он способен растерзать ее на части.

Братья, вы, которые видели тигров, скажите, способны ли они так поступать?

Но, может быть, так поступают лишь испорченные люди? Готов согласиться. Но вот, дорогие братья, обычное поведение порядочных людей, отцов и матерей семейств, поведение, о котором рассказывал при мне у моей хозяйки упомянутый мной французский офицер.

„На Антильских островах я видел нечто, еще более необычайное, — рассказывал он. — Молодого негра заставили подойти к тринадцатилетнему хозяйскому сыну. В руках этого мальчика или, скорее, маленького тигра, была большая игла, и он забавлялся тем, что втыкал ее в тело негра. Этот несчастный испускал ужасные крики, в то время как его мать, служившая в доме, плакала в стороне. Возмущенный этим варварством, я стал с жаром упрекать родителей маленького чудовища, особенно его мать. Та рассмеялась в ответ: „Как не узнать жителя Европы! Подобное обращение с неграми во сто раз лучше, чем фамильярничание с ними, которое может оказаться пагубным для нашего сына, а также и для самих рабов. По отношению к рабам человечность является признаком слабости, и мы восхищены тем, что ребенок приучается быть к ним нечувствительным. Так он приучится постепенно принуждать их к повиновению“. Я попросил, чтобы из уважения ко мне и хотя бы из простой любезности запретили ему продолжать это истязание. Моя просьба была исполнена, причем ему обещали, что в вознаграждение ему позволят изрезать кожу негра, когда я уйду. Но строптивый ребенок, глядя на меня косо и не желая повиноваться, подошел ко мне со своей булавкой и попробовал уколоть меня. Я вскочил вне себя от ярости и поклялся родителям, что, если они немедленно не угомонят это маленькое чудовище, то я проколю его своей саблей. Мой тон встревожил их и сильно напугал маленького негодяя. Тут я имел случай убедиться, как жестокость вызывает грубое сладострастие. Присмирев, маленькое чудовище не замедлило зареветь, а нежная мамаша принялась его ласкать. Если бы я мог, я растерзал бы ее: настолько я был возмущен теми низкими обещаниями, которые она ему расточала, чтобы узнать причину его слез. В конце концов маленький Нерон произнес слово, которого я не понял и которое всех рассмешило. Тотчас же мать позвала сестру маленького негра, только что так жестоко исколотого, и приказала ей удовлетворить мальчика. Восемнадцатилетняя черная девушка сделала жест отвращения. Тогда мать набросилась на нее, как фурия, и дала ей пять-шесть пощечин. После этого грубого увещевания я понял, о чем шла речь: маленькое чудовище хотело овладеть этой девушкой, и та вынуждена была его удовлетворить. Я тотчас поднялся и сказал им: „Вы не французы, вы чудовища, порождение тигров и гиен. Я ненавижу вас и не желаю впредь ни видеть вас, ни встречаться, ни говорить с вами“. Я сдержал свое слово. Я отправился в другое место и с первого же раза увидел отца семейства natam ipsam ex Negra aperte mastuprantem[34]. Таковы нравы этих несчастных колоний, откуда к нам время от времени приезжают чудовища, портящие наши нравы, примерно так же, как римские проконсулы, развратившиеся в Азии, содействовали окончательному исчезновению в Риме всякого целомудрия“.

Вы видите, что у людей есть рабы, тоже люди, только черные, которых они ставят ниже животных. Некогда в городе, который еще сейчас зовется Римом, существовали белые рабы, которые были не менее унижены. Привратник, например, приковывался к дверям цепью, как собака, чтобы он не мог от нее отойти.

Но вот, дорогие братья, нечто способное вас поразить еще больше.

Я сказал вам, что в человеческой расе имеются бедняки — негодяи, которых вешают и колесуют. Но есть и другие, которые лишь трусливы или немощны. Я до сих пор не мог привыкнуть видеть среди людей бедняков. Что такое бедняк? Это — изолированное существо, не имеющее прав ни на какие земные блага; будучи лишен общественных благ, бедняк, не может пользоваться и природными благами, которыми он некогда пожертвовал ради благ общественных. Вот что представляет это господствующее, одаренное разумом существо! Вот это гордое животное, которое, оказавшись ниже самого последнего из представителей животного царства, не имеет права удить себе пищу в реке, изобилующей рыбой, или искать ее в лесах и полях! Вот это существо, томящееся от голода и нужды среди благ, которыми пресыщены ему подобные, не имеющее возможности и не смеющее протянуть руку к плодам виноградников или фруктовых садов, чтобы немного освежить свой высохший рот, свою запыхавшуюся грудь! Вот этот царь природы, которого ставят ниже зайцев, кроликов, куропаток, фазанов! Пусть только он попробует их тронуть! Хлысты, каленое железо, галеры готовы, чтобы отомстить за невинных животных… Вы, может быть, думаете, мои братья, что до такого состояния доведено всего несколько человек? О, разубедитесь! Это большая часть людей, это весь их вид так принижен и всегда был так принижен. Человек настолько же труслив по природе, насколько и заносчив, так как он унижен себе же подобными, себе равными.

Это еще не все. Существуют законы, предписывающие задерживать и лишать свободы и воздуха несчастного, ничего не имеющего{62}. У него отнимают даже то единственное, что у него остается, — свободу. Признаюсь, здесь моя просвещенность оказалась недостаточной. Видя бедных, не получающих выгоды от социального режима, я полагал, что им будет возвращена естественная свобода, что суверен и должностные лица не станут больше вмешиваться в их поведение и что социальный договор, переставший быть выгодным для одной из сторон, будет расторгнут. Раз все блага имеют богатые, пусть они и остаются в обществе, я же, лишь теряющий от ассоциации, отказываюсь от нее, отвергаю ее… Я полагал, что бедняк будет говорить таким языком и что никто из человеческого рода не сможет ничего возразить на это. Как, я, однако, ошибался! Люди рассуждают иначе. Они хотят, чтобы бедняк оставался в ассоциации, которая лишает его всего, даже рыбы, рек, плодов земли, злаков полей. Они хотят, чтобы он ее любил, чтобы он жил в ней, обремененный невыносимо тяжелыми трудами. А если он этого не делает, то его заточают, клеймят ему плечи, колесуют его. О, верх гнусности и несправедливости!.. Бедняки, о безумцы, заслуживающие своей участи, поднимите, поднимите руку на своих тиранов! Соберитесь вместе, поддержите друг друга. Берите рыбу из рек, плоды садов, злаки полей и кушайте досыта. Не убивайте, однако, богача, — только смирите его и лишите возможности морить вас голодом!.. Я думаю, мои братья, что это не преминет случиться в один прекрасный день, так как злоупотребления, которые я вижу, кажутся мне столь невыносимыми, что невозможно, чтобы одаренные разумом существа выносили их вечно.

Люди имеют еще солдат. Это молодые люди, предназначенные драться против молодых людей другого племени. Принимая во внимание злобность людей, может быть, и неизбежно, чтобы среди них имелись лица, которые дрались бы за свою нацию. Но что совершенно непонятно, так это то, что эти несчастные не являются добровольцами. Мне кажется, что подобное занятие должно было бы быть абсолютно добровольным и столь прославленным, что занимающиеся этой профессией не хотели бы ее покидать ради уважения, которым они пользовались бы среди своих братьев. На самом деде нет ничего подобного. Чтут лишь офицеров. Солдаты же унижены, порабощены. Если кто-нибудь из них теряет вкус к стрельбе или штыковому бою, не хочет больше убивать или быть убитым и покидает эту презираемую профессию, то его жестоко наказывают. Еще недавно ему в таких случаях завязывали глаза и пробивали головные кости маленькими свинцовыми пулями, выбрасываемыми очень мощным орудием, известным всем животным. В настоящее время его привязывают за ногу, как свинью, и заставляют работать весь остаток своих дней. И все это за то, что он не хотел ни убивать, ни быть убитым и что он убежал. Как будто человек может заставлять другого человека делать то, что тот больше не хочет делать.