Смертельный лабиринт - Фридрих Незнанский

— Разумеется, дама. Ее зовут Игорем. Этот бездельник уже здесь? И он назвал именно Крамского? А ну-ка дайте-ка еще разок взглянуть… А что? Похож… Ну конечно, съемка-то следящей камерой производилась ночью…. Когда, известно, все кошки серы… Ну что ж, подсказать, где найти Жана, я вам, кажется, смогу. Но единственная просьба, если можно?

— Любая, — с готовностью отозвался Климов.

— Если коснется речь… Вы понимаете? Я к этому делу отношения не имею. Это могли разузнать и ваши агенты, ведь правда?

— Конечно!

— Тогда записывайте адрес и телефон…

Раструбов открыл ящик стола и стал копаться в каких-то бумагах, в поисках той, которая была ему нужна.

5

Информация от всех задействованных в расследовании сыщиков и оперативников в конечном счете стекалась к Грязнову. И, как отметил генерал на очередном утреннем совещании, выслушав предварительные сообщения своих подчиненных, а также Климова о проведенных ими следственных мероприятиях, полученная информация его не радовала. То есть, повторяясь, Вячеслав Иванович констатировал, что отрицательная информация тоже все-таки приносит пользу, помогая отбросить в сторону ненужные версии.

Таким образом пришлось окончательно отказаться от версии о возможной расправе с Морозовым представителей ресторанного бизнеса. «Как ни горько и ни обидно это делать», — пошутил Грязнов, подводя итоги произведенного в этом направлении расследования. Да, конечно, бизнес этот насквозь пронизан и пропитан криминалом. И то, что донесли ему его оперативники, поднявшие свою агентуру, но не ставшие рассекречивать ее, имело прямое отношение к организации почти уже легальной проституции, к теневой торговле иномарками и ворованными машинами, к сокрытию реальных доходов и уходу от налогов, а если хорошенько пошарить, то и на торговлю наркотиками можно выйти. Но — увы! — все это не касалось расследуемого конкретного уголовного дела. А наработанные попутно данные будут, заявил Грязнов, переданы в соответствующие подразделения правоохранительных органов — пусть теперь те занимаются своими непосредственными делами. Таким образом, с ресторанами вопрос закрыли.

По «сексуальному рабству» дело оказалось, с одной стороны, проще, а с другой — сложнее. Оказалось, что по следам телевизионного выступления в межрайонной прокуратуре Восточного административного округа, который главным образом и проходил в «Честном репортаже», было возбуждено уголовное дело, и для прямых фигурантов этого дела уже были избраны соответствующие меры пресечения. Так что вряд ли с их стороны могла последовать месть журналисту. Всякий смысл ее терялся. Подозреваемым лицам, наоборот, следовало бы всячески «отмазываться» от своего участия в преступном бизнесе. И не мстить журналисту, а доказывать свою невиновность, требуя опровержения, — вот чего им надо было бы добиваться. Смерть же Морозова, если бы вдруг обнаружились даже и не прямые, а косвенные доказательства связи этих лиц с преступлением, сильно усугубила бы их и без того скверное положение. Агентура же донесла оперативникам, что в среде указанных лиц царит уныние, а не жажда отмщения. Так что и эта версия отпадала.

Что же касалось геев, и — конкретно — Жана Крамского, с которым тем же вечером удалось встретиться Климову, то и здесь ничего нового не обнаружилось. Правда, пришлось побегать.

Этот «неуловимый» Жан все время перемещался по различным увеселительным заведениям, словно в одном интимном с точки зрения нетрадиционного секса месте у него торчал раскаленный гвоздь. Его обнаружили Петухов с Гуляевым, знакомые уже отчасти с этой публикой и с местами их тусовок по опыту собственной работы. Он находился не в ночных гей-клубах, которые им удалось быстро обзвонить, а в Доме литераторов на Поварской.

Ну, во-первых, оказался он, естественно, не Жан, а Иван Евгеньевич, а во-вторых, как очень скоро выяснил Климов, теперь, уже после смерти Морозова, этому однофамильцу замечательного русского художника-передвижника было нечего скрывать от следствия. И он охотно дал «интервью».

Да, он был давним уже платным агентом у Лени и не стеснялся этого. Он и сам считал себя избранным в человеческой среде, массе, благодаря своей горячей и подлинной страсти к однополой любви. К сожалению, Леня не разделял его взглядов. Правда, Морозов относился к геям с некоторым пиететом, никогда не позволял себе шуточек, острот или оскорблений и иных некрасивых поступков, присущих серой массе обывателей, но он, Жан, ничего не мог бы поведать о связях самого Лени. Может быть, он был «бисексуалом»? Во всяком случае, нельзя исключить… А вот деньги он платил очень хорошие. За что? А фактически за каждого гея, когда Жан называл Морозову не только фамилию и занимаемую этим человеком должность, но и давал подробную характеристику. Леня, судя по всему, собирал досье на высокопоставленных господ нетрадиционной ориентации среди российской элиты, высшего и среднего звена государственных служащих. Возможно, у него были для этого веские причины. Но об этом не знал никто, кроме Морозова и Крамского. Если только Леня сам нечаянно не проболтался. Ну тогда могли возникнуть и санкции… Хотя вряд ли, не те люди. Не те взаимоотношения.

Может, и не те, но и отбрасывать версию тоже пока не стоило. С этим согласились все. И Грязнов предложил Климову еще поработать с Крамским, в крайнем случае даже и прижать его, чтобы посмотреть, не могла ли оказаться среди перечисленных им «персон» такая личность, которой публичная огласка могла бы сильно навредить? Всяко ведь бывает…

Кроме геев, на Сергее Никитовиче висел еще и дом на улице Чичерина с его «прослушками». Климов снова и снова наведывался туда и стал для консьержки Легостаевой кем-то вроде жильца охраняемого ею подъезда. На нем ведь висело еще и расследование факта установки в квартире Морозова подслушивающих устройств. И тут выяснилась интересная деталь. Оказалось, что все заявки на ремонт отопления, сантехники, телефона, электрического освещения и прочих бытовых услуг здесь, в кооперативном доме, были как бы централизованы. То есть каждый жилец отдавал заявку на ту или иную услугу консьержке, а уже та передавала их в ДЭЗ или ЖЭК, непонятно, как эта контора теперь называется — в каждом районе по-своему. Где, собственно, заявки жильцов и хранились. Такой в правлении кооператива удобный установили с самого начала порядок и придерживались его постоянно. Другими словами, можно было пойти и посмотреть, какие услуги и кем конкретно оказывались жильцам за истекший срок. Неплохой опыт, решил Климов и отправился к уже известной ему Элеоноре Израилевне Масловской, бухгалтеру кооператива «Стрела».

Просиявшая при его появлении пышная дама вникла в суть вопроса, залезла в шкаф со всевозможными папками, конторскими книгами и немедленно извлекла на свет пухлую папку.

— Вот! — торжественно заявила она. — Это только за последние месяцы прошлого года! Теперь вы понимаете объем наших забот?! Пожалуйста, вы можете присесть вон на то свободное место и смотреть. А я вам подскажу с удовольствием, если потребуется моя помощь.

Это было произнесено пышной дамой со сверкающими от неутоленной страсти черными очами с такой жаркой готовностью немедленно оказать ему самую неотложную помощь, что Климов решил вести себя в дальнейшем с максимальной осторожностью. Неужто на женщин так безумно действуют его пышные усы?!

Однако объем был действительно велик — и это ведь по всему дому! А ему нужно было только по одной квартире… Ах как пригодились бы для этого кропотливого и внимательного труда заботливые пальчики Марины! Но, увы…

Климов совершил-таки свою роковую ошибку.

Тем же вечером, после неприятного разговора с Грязновым, Сергей, просто томимый неприятным предчувствием оттого, что Марина может теперь уже нечаянно узнать о факте предъявления им во время опознания ее фотографии и истолковать его по-своему, то есть неверно, долго мучился, пока она сама не спросила его, в чем дело. И он, словно в омут кинулся, рассказал ей все, ничего не утаивая. Она слушала и молчала. Тогда он начал объяснять, почему так поступил. Все объяснял лишь одним желанием — провести опознание максимально «чисто», избегая любых случайностей. Говорить-то говорил, а слышал только презрительную насмешку в голосе Вячеслава Ивановича. И с отчаянием понимал, что натворил ужасное.

Когда он закончил свои нескладные, сбивчивые оправдания, не получившиеся из-за молчаливой, тяжелой реакции Марины, она поднялась из-за стола — они сидели на кухне у нее, — открыла дверь в коридор и голосом, начисто лишенным каких бы то ни было интонаций, произнесла:

— Убирайся отсюда, — и добавила сдержанно и негромко: — Пошел вон.

И сама ушла в комнату, откуда через мгновение донеслись ее сдавленные, похожие на стоны рыдания.