Журналист: Назад в СССР (СИ) - Веха

Той зимой всё и обрушилось.

Они с Надей гуляли в зимнем парке и забрели в самый дальний его конец, там, где была проложена большая петлеобразная трасса, обустроеннаянеутомимых для городских лыжников. Там часто сдавали нормативы и проводили занятия вузовские и школьные преподаватели физкультуры, и зимой, особенно до обеда, там порой было людно, в отличие от остальной территории парка, лежавшей в глубоких снегах. Только основные аллеи были очищены от сугробов стараниями дворников, да еще старый деревянный мост, перекинутый через глубокий овраг и соединявший основную и лыжную части парка культуры и отдыха.

— Погода в тот день стояла чудесная, светило предзакатное солнце на душе как весною пели соловьи — ну, как тут было не поцеловаться? Что мы и сделали. Но на свою беду остановились слишком близко от перил этого проклятого моста.

Сотников сделал небольшую паузу, будто сейчас полностью погрузился в давние воспоминания, напрочь забыв при этом об окружающей нас действительности. А я смотрел на него, чувствуя, как внутри меня всё медленно холодеет. Ведь я уже знал, что он скажет в следующую минуту. Но это просто невозможно! Ведь я сам когда-то писал об этой истории и опрашивал тогда пострадавших. Но это были совсем другие люди и другие времена!

— В итоге мы, позабыв обо всем, прижались к этим перилам, и они не выдержали, подломились, и мы упали вниз.

Владимир Аркадьевич покачал головой. Вид у него теперь был расстроенный и виноватый, словно он и сейчас, спустя столько лет, все еще корил себя за то, что с ними случилось.

— Внизу конечно был снег, но, как оказалось, не особо глубокий. Наверное, вымели ветра. А самое страшное, что мы упали вместе, не успев даже разомкнуть объятий. И потому Надя упала прямо на спину, а я еще вдобавок придавил ее своим телом. Я упал на нее, понимаешь, Саша? Она фактически меня спасла. Но когда прошел первый шок, я вскочил на ноги, а вот она подняться уже не смогла. Более того…

Воротынов тяжело вздохнул.

— Она вообще не могла пошевелиться, и очень скоро я понял, что случилось что-то очень страшное: она сильно ушиблась позвоночником, но до какой степени сильно, я тогда еще не знал. Но сразу решил: трогать ее нельзя, мало ли чего. Сначала кричал, звал на помощь, но зимой в это время дня в лыжной части парка посетителей уже не бывает. Тогда я кое-как выбрался и со всех ног бросился в центральную часть за подмогой. По счастью мне встретилась группа ребят с лыжами; наверное, это была какая-то запоздавшая группа спортсменов, или они катались где-то в окрестностях парка. Там красиво, не зря эти места когда-то до революции прозвали местной Швейцарией…

Мы кинулись обратно, а один парень побежал к ближайшей будке телефона-автомата вызывать «скорую». Как я потом узнал, он обежал три кабинки, и везде были неисправные аппараты. Ему повезло только в четвертой, уже на выходе из парка.

Среди спортсменов оказался один достаточно опытный, и он поддержал меня в решении не двигать Надю, пока не прибыли санитары. Так ребята и стояли вокруг нее, а я сидел рядом и разговаривал с ней. Она была в полном сознании, но не могла говорить, и только слабо улыбалась, наверное, желая хоть как-то меня утешить и успокоить. А потом подъехала «скорая», и медики на носилках с помощью ребят вынесли Надежду из оврага. И я повез ее на «скорой» в больницу.

Воротынов задумчиво побарабанил пальцами по столешнице, подцепил вилкой половинку котлеты, но есть не стал, просто повозил ее по тарелке и опять отставил вилку.

— С тех пор я в своих воспоминаниях сам для себя мысленно называю этот мост мостом Ватерлоо. Был у меня такой журналистский образ в моей профессиональной копилке, я его иногда использовал в своих репортажах и статьях. Насколько мне известно, такой мост есть в Лондоне. Он перекинут через Темзу, а построен в честь победы над Наполеоном в той последней, знаменитой битве. Вот для англичан он и есть символ их великой победы. А я тогда — наоборот, вроде Наполеона, для которого Ватерлоо стало символом самого страшного поражения, краха фактически всех надежд. Этот треклятый мост в нашем парке стал для меня настоящим мостом Ватерлоо, потому что после него вся моя жизнь полетела вверх тормашками.

— Я понимаю… — тихо сказал я. Просто так сказал, потому что ведь нужно было сказать сейчас хоть что-то?

— Спасибо, — пробормотал шеф. — Помню, когда мы выносили Надежду из оврага, я тогда напоследок оглянулся на этот проклятый мост и отчетливо увидел место, откуда мы упали. Там все перила были выломаны. Видимо, им было уже много лет, и они просто прогнили. Сильно прогнили, да…

Вот уж точно, подумал я, вспоминая, как писал репортаж об этой истории, и приехавший со мной фотокор делал снимки места падения. Этой, да не этой: я все еще ломал голову, почему ее героями в моей реальности были совсем другие ребята.

Но если верить рассказу Сотникова, — а с чего ему было бы сейчас врать мне? — тогда одна из загадок моей нынешней реальности легко объясняется. Ведь всего пару дней назад я был в парке на этом мосту и видел, что его деревянные перила были уже новыми, высокими и гладкими, без единой трещинки. Если в моей первой реальности вся эта драматическая история с незадачливыми местными Ромео и Джульеттой случилась где-то в конце восьмидесятых, и мост починили вскоре после падения этих влюбленных, то в реальности нынешней трагический случай с Сотниковым и его Надеждой произошел ориентировочно в 1960-м плюс-минус пару лет. Я не знал год рождения своего шефа, но по моим прикидкам он, выглядящий сегодня, в восьмидесятом году максимум лет на сорок, появился на свет где-то между 1960-м и 1965-м годами.

И всё это — еще один крепкий кирпич в стену моего предположения, что в моей нынешней реальности юнца-абитуриента некоторые люди и события почему-то существенно отличались от аналогичных событий в моем первоначальном бытии, где я — шестидесятилетний пенсионер, принимающий по утрам горсть таблеток и живущий уже всё больше воспоминаниями.

Увлеченный своими рассуждениями и догадками, я крепко задумался и даже не уловил тот момент, когда Сотников снова заговорил. К счастью, продолжая свой рассказ, он задумчиво смотрел на край своей тарелки и не заметил моей рассеянности.

После обследования Нади выяснилось самое худшее. У нее был сильно поврежден позвоночник, и она почти не могла двигаться.