Правила виноделов - Джон Ирвинг

Он бросил взгляд на книгу у нее на коленях, открытую все на той же странице с загнутым уголком. Время от времени она принималась читать ее, но тут же возвращала на колени. Это была «Крошка Доррит», обязательное чтение для учениц выпускного класса (Кенди кончала школу на будущий год). Она уже раз пять или шесть бралась за нее, но никак не могла вчитаться и решить наконец, нравится ли ей этот роман Диккенса.

Уолли, не большой охотник до книг, не удостоил взглядом ее названия, отметив только, что она все время открыта на странице с загнутым уголком. Он думал о Кенди, о Сент-Облаке. Аборт в его воображении был уже позади. Кенди легко его перенесла; доктор весело шутит, молодые, красивые сестры улыбаются; их столько, что хватило бы для целой армии, находящейся в состоянии войны; а на лужайке резвятся милые, смешные, с щербатыми улыбками дети-сиротки.

В багажнике стремительно мчащегося «кадиллака» Уортингтона-старшего Уолли вез для сирот три полных ящика гостинцев. В сезон он взял бы с собой яблок и сладкий сидр, но весной нет ни яблок, ни сидра, и он вез то, что, по его мнению, не уступало осенним дарам. В ящиках были банки с лучшим яблочным желе Уортингтонов и лучшим яблочным медом Айры Титкома. Конечно, цель поездки – аборт, но он едет туда как Санта-Клаус (доктор Кедр вряд ли одобрил бы это сравнение, у него все еще были живы в памяти аборты в «Гаррисоне-2»).

Вид у Кенди довольный, воображал Уолли, как у человека, которому только что вытащили огромную занозу. Смешно сказать, но операционную для абортов фантазия Уолли наделила праздничной атмосферой родильной, где на свет являются желанные дети, ее наполняют восторженные возгласы, поздравления, а кругом прелестные сиротки Сент-Облака, у каждого в руке банка со сластями, и все счастливы, как медвежата, лакомящиеся медом.

Кенди захлопнула книгу, опустила на колени, и Уолли почувствовал: пора что-то сказать.

– Как тебе книга? – спросил он.

– Никак, – ответила Кенди и рассмеялась.

Он ущипнул ее за колено, хотел засмеяться, но сжалось горло. Кенди тоже наградила его щипком, с тем же чувством и силой. Какое счастье, подумал Уолли, что они так похожи.

Солнце было уже высоко, а они все мчались сквозь бедные, смиренные городишки, точно заблудившаяся королевская чета; жемчужно-белый «кадиллак», красная обивка с причудливыми разводами – следы одной из проказ Сениора, ослепительно прекрасные пассажиры заставили оглянуться не одного встречного прохожего. Все, кто их видел в то утро, никогда не забудут это промелькнувшее мимо чудо!

– Не много осталось, – сказал Уолли, сочтя за лучшее в этот раз просто опустить руку на колено Кенди рядом с «Крошкой Доррит».

Кенди положила поверх его руки свою.

Тем временем Мелони явно с какой-то целью прошествовала через холл к выходу, чем привлекла доброе, недремлющее око миссис Гроган.

– Что-то случилось, деточка? – спросила она.

– Не знаю, – пожала плечами Мелони. – Но держу пари, новый парень в нашу дыру не пожаловал.

«Мелони сегодня сама кротость, – подумала миссис Гроган. – Девочка стала гораздо мягче». Действительно стала – немного, самую малость.

Мелони наверняка шла по какому-то делу. Миссис Гроган, долго не раздумывая, двинулась за ней.

– Боже, какой ветер! – воскликнула она, переступив порог.

«Ты что, только проснулась?» – подумала Мелони, но промолчала. Может, и правда безразличие, мало-помалу овладевавшее ею, смягчило слегка ее нрав.

– Начальник станции, – сказал Гомер, первый увидевший мертвого.

– Этот кретин, – буркнул доктор Кедр, путаясь ногами в траве.

– Кретин не кретин, но он мертв, – отозвался Гомер.

Нашел где умереть, только лишние неприятности приюту, хотел было сказать доктор Кедр, но сдержался. Если и он стал мягче, то тоже совсем немного.

В Сент-Облаке ничто не располагало к смягчению характеров.

Услыхав шорох травы, Гомер увидел спешащую к ним Мелони.

«О Господи! – взмолился он из самой глубины сердца. – Дай мне возможность вырваться отсюда!» Мощный порыв ветра отбросил с его лба волосы, он словно стоял на капитанском мостике, плывя навстречу разбушевавшемуся океану, которого он никогда не видел.

А доктор Кедр думал о «больном» сердце Гомера Бура. Как лучше сказать ему о вымышленном недуге, чтобы не напугать молодого человека, не вызвать в его памяти смертельный ужас, застывший на мертвом лице станционного начальника. «И что могло этому дуралею привидеться?» – спрашивал себя Кедр, помогая волочить тело к дверям больничного отделения.

Кудри Дей не любил бездельничать и с удовольствием отправился на станцию сообщить о случившемся, выполняя поручение доктора Кедра: юный Копперфильд увязался за ним, что, конечно, сказалось на скорости ходьбы, но зато обеспечило ему собеседника. Дело в том, что Кудри не совсем уразумел послание, которое взялся доставить, а Копперфильд был идеальным слушателем, чем Кудри и воспользовался, повторив послание несколько раз вслух. На Копперфильда послание не произвело никакого действия, но сам Кудри вздохнул с облегчением: теперь все более или менее встало на свои места. Во всяком случае, так ему показалось.

– Начальник станции умер, – декламировал Кудри, спускаясь вниз по холму.

Давид Копперфильд при этом то ли согласно кивал, то ли голова просто моталась на прыгающих плечиках: скорость спуска была так велика, что левая рука, за которую Кудри его тащил, задралась выше уха.

– Несколько часов инфаркта, сказал доктор Кедр, – с сомнением продолжал Кудри Дей, но, трижды повторив фразу, утвердился в ее правильности.

Доктор же Кедр на самом деле сказал: у начальника станции, по всей вероятности, несколько часов назад случился инфаркт.

– Передайте родственникам и знакомым, – отчеканивал Кудри, – что скоро будет открытие.

Опять что-то не то. На этот раз, сколько он ни твердил фразу, ощущение неладности не проходило. Может, не открытие, а открытка? Такая машина, открытая, в которой возят мертвых. Конечно, в «открытой машине» смысла тоже немного, но хоть какой-то есть, этого для Кудри было достаточно – во всем, что его окружало, смысла вообще почти не было.

– У́мел! – радостно провозгласил Давид Копперфильд, когда они подошли к станции.

На скамейке, спинкой обращенной к путям, сидели развалясь два бездельника, из тех, что целые дни проводят на станции, точно это не железнодорожный вокзал, а увеселительное заведение, где немытых, нечесаных городских забулдыг ожидают сердобольные и покладистые красотки.

– У́мел! У́мел! – тщетно взывал к ним Копперфильд; они не удостоили вниманием посланцев доктора Кедра.

Совсем еще юный помощник начальника станции лепил собственный официальный лик по образу и подобию своего на редкость непривлекательного шефа. В силу чего его мальчишеская физиономия являла резкий контраст разлитой в ней брюзгливой желчности старого пердуна, помноженной на злобность живодера, обожающего свою работу. Он был глуповат от природы; в подражание начальнику притеснял слабых (детей, залезших с ногами на скамейку, иначе как окриком не сгонял), лебезил перед сильными мира сего. И конечно, был презрительно холоден с женщинами, которые, сойдя с поезда, спрашивали дорогу в приют. Он ни разу ни одной из них не помог, не поддержал под локоть, когда они вечером садились в поезд, – первая ступенька вагонов была слишком высокая, особенно для хорошо выскобленных женщин.

Тем утром помощник начальника был в особенно злобном настроении. Дав одному из бездельников пятнадцать центов, он велел ему сходить домой к начальнику станции; тот скоро вернулся и сообщил, что на дорожке валяется велосипед начальника, – должно, ночью его сорвало ветром, а утром никто не убрал. Плохой знак, подумал помощник. С одной стороны, ему было страшно взвалить на себя обязанности начальника, он ничего в них не смыслил, но с другой – ему льстило, что сегодня он будет за главного. Увидев спешащих через площадь приютских оборвышей, он почувствовал, как в нем проснулся начальственный пыл. Подходя к платформе и размазывая одной рукой по лицу сопли, а другой крепко держа Копперфильда, Кудри Дей раскрыл было рот, чтобы произнести заготовленную речь, но не успел.

– Вон отсюда! – рявкнул помощник. – Вам здесь не место!

Кудри остановился как вкопанный. Давид Копперфильд от неожиданности зашатался и чуть не упал. Но Кудри Дей хорошо знал: им нигде на земле нет места; он собрал в кулак всю свою решимость и очень громко произнес-таки отрепетированную речь:

– Начальник станции умер. Несколько часов инфаркта, сказал доктор Кедр. Сообщите родным и близким, скоро приедет «открытая машина».

Тут уж и забулдыги встрепенулись. На помощника нахлынул поток самых противоречивых чувств: начальник станции умер, возможно, следующим начальником будет он. Неужели бывает многочасовой инфаркт, как это, наверное, больно! И при чем здесь «открытая машина», что она сулит – беду или надежду?