Невозвращенец. Приговоренный. Беглец - Александр Абрамович Кабаков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Впрочем, покуда еще у нас до прямой нужды не дошло, так что вовсе без прислуги оставаться рано.
День в службе прошел быстро, некогда было дух перевести, не то что размышлениям предаваться. Банковское дело, еще недавно никак не страдавшее от окружающего безобразия, на глазах расстраивается, полагаю, что и у других дела не лучше нашего: вкладчики выбирают все подчистую, при этом требуют золотых десяток и ропщут, когда мы отказываем, – мол, не можете золотом выдавать, так объявляйтесь банкротами. А золото мы норовим отправить в подвал, в собственную наличность, а оттуда берем для необходимых расчетов процентные бумаги и ассигнации. В сущности, мошенничество… Впервые в своей деятельности чувствую себя шулером.
Погоды стоят грустные и светлые – прозрачные дождики и тепло, но не слишком. Гроз нету.
Сейчас не стану пить водки на ночь, а выпью всегда имеющийся у нас в наличии отвар пустырника, который употребляет жена, отчего и проводит в спальне половину суток – дремлет, просыпается, снова дремлет… Завидовать тут нет настоящих причин, но я завидую. После пустырника, возможно, и я сегодня высплюсь. Устал.
19 мая
Все бастуют и требуют такой оплаты, что скоро крючник на речной пристани будет богаче меня. Что может казна? Только давать в оборот новые бумажные деньги, и этим пустым деньгам уже счет не на миллионы, а на миллиарды. И это российский рубль, тверже которого до войны никакой франк или фунт не стоял!
В конторе, за чаем, который пили в его кабинете, беседовал с Р-диным. Начал он, по обыкновению, фиглярствовать, рассказывал шутки об армянах и евреях, а после вдруг сделался серьезным и спросил, что я думаю о так и не решенной задаче с нашей наличностью. Я сказал, что думать тут нечего, надо ее отправлять в Швейцарию, пока есть хоть какая-то вероятность провезти ее туда. «Риск велик», возразил Р-дин серьезным, не свойственным ему тоном, «пропадет, так мы все нищими останемся». «А что ж банк», отвечал я, «или вы его уже вовсе со счетов скинули?» Он молча пожал плечами, потом наклонился ко мне через стол, едва не сбросив чашки, и произнес шепотом: «Банкротство, неужто вы не видите, что нам банкротство неизбежно через месяц, самое большее через два?» На это уж я пожал плечами. Так же шепотом он продолжал: «Значит, нам надо о себе позаботиться, а М-ин о себе уж позаботился, я в том уверен». Не найдя, что ответить, я неопределенно кивнул, на том и расстались.
Выходит, что крах еще ближе, чем я рассчитывал, если уж весельчак Р-дин так серьезен. А он ведь товарищ управляющего, следовательно, знает что-то мне неизвестное относительно того, как «М-ин о себе позаботился». Не означают ли эти слова, что деньги каким-то особым, неведомым мне способом будут отправлены за границу, минуя обсуждение этого способа с нами, а исключительно приказанием М-ина и, соответственно, он будет распорядителем всех этих средств? Между тем их надо бы в Швейцарии или, допустим, в Англии разложить по отдельным счетам, на каждого из нас в сумме, соответствующей долям…
Нет, не могу поверить, чтобы М-ин, представляющийся мне человеком, может быть, и не совсем искренним, но вполне достойным и порядочным, пошёл на такое. Времена подлые, что да, то да, однако ж навряд ли могут и они вовсе лишить чести человека из приличного круга. Да есть и практическое соображение: невозможно настолько тайно вывезти из банка содержимое четырех среднего размера несгораемых ящиков, чтобы ни Р-дин, ни Н-ев, ни, особенно, заведывающий кассами Ф-ов, ни, в конце концов, я ничего не заметили.
К слову: там есть и доля покойного З-ко. Он был одинок, но ведь могут объявиться наследующие дальние родственники. По-хорошему, так его часть должна в любом случае сохраняться здесь до признания судом поступающей во владение банка… Но какой сейчас суд и сколько надо ждать решения? Как же мы, банковские, то есть, так прежде разумелось, самые что ни есть щепетильные в денежных делах люди, поступим? Будем подавать в суд и ждать его решения, пока все не рухнет? То-то и оно.
Вот о чем часто думаю: отчего даже те, кто всегда любой бунт одобряли, Государя и династию ненавидели, одно только дурное усматривали в российском устройстве жизни, сделались в последние месяцы ничуть не меньшими, а как бы не большими ретроградами и монархистами, чем я? Давно ли многие мои знакомые меня мракобесом и еле не охотнорядцем почитали, даже и в глаза делали такие упреки – мол, как человек, учившийся в университете, может руку целовать пьяному попу и Государя называть Государем, а не деспотом и кровопийцем? При том, что я никогда не считал отечественную жизнь идеалом, вполне видел ужасное ее неблагополучие, но лишь боялся того, что анархисты и социалисты сделают все еще хуже. Пишут в газетах, что в нашей, самой нищей среди великих держав стране был самый богатый монарх, считают, сколько он миллионов имел. А стала ли страна богаче без Царя и станет ли? И не потекут ли миллионы вместо царских карманов в социалистические, Керенского, а то и Троцкого? Народ же раньше не досыта ел, а теперь и от настоящего голода недалеко… Всегда любая резкая перемена у нас оборачивалась пролитием большой крови и бескормицей, так откуда же взять уверенности, что впредь так не будет? Войну-то без Царя не покончили, только хуже ведем… И пожалуйста: бывшие прогрессисты и поклонники демократии стали бояться грядущего более, чем я. Из этого я вывожу, что дело подошло к краю.
Днем получено очередное письмо от сына, обыкновенно сухое и спокойное, только с одной особенной припиской: сын рекомендует мне своего товарища, какого-то господина К-ова, которому необходимо со мною встретиться по «нужному для всех», как выразился сын, делу. К-ов меня сам разыщет… Какие сейчас могут быть «нужные» дела? Вероятно, будет просить поручительства, чтобы взять в банке ссуду под выгодный процент, но я непременно откажу. Возьму себя в руки и откажу. Не та теперь жизнь, чтобы за неизвестных ручаться. Да и ссуд банки, не выключая и наш, сейчас уже почти никому не дают.
И во всех газетах все пишут только про грабежи, погромы и взрывы
