Оборотень (СИ) - Йонг Шарлотта

Часы, хотя и полные беспокойства, летели быстро. За последнее время уже столько народу покидало дворец что вряд ли кто обратил особенное внимание, когда Анна укладывала свои вещи; при этом ей невольно приходила в голову мысль, придется ли ей когда-либо увидеть свое имущество.

Сердце ее наполнялось бодростью при мысли, что ей предстоит оказать услугу любимой ею королеве, спасти маленького принца и оправдать доверие короля; а порой находило уныние, когда представлялось, что она будет отрезана от всех, кого знала и любила, что море будет отделять ее от них и что ее дядя, пожалуй, и не узнает, где она. Но Анна сознавала, что он одобрил бы ее самопожертвование королю, которого все покинули, к тому же, она искренне любила королеву и маленького принца.

Наступила ночь, и они вместе с м-рис Лэбади ждали, одетые в теплые плащи с капюшонами на голове; Анна ходила беспокойно взад и вперед по комнате, спутница убеждала ее отдохнуть, пока еще можно. Маленький принц, ничего не подозревая об ожидавших его опасностях или о потере трона, спокойно спал в своей колыбели.

Наконец, дверь открылась, и, тихо ступая, вошел король в своем халате, за ним следовали – королева, вся закутанная, леди Стриклэнд, также в дорожном платье, и двое мужчин в плащах; из них один высокий поражающей наружности, другой – худой и смуглый. Это были Лозан и С-т-Виктор.

Наступила одна из тех торжественных минут, когда всякие слова и выражения чувств кажутся излишними.

Король взял на руки ребенка, поцеловал его и сказал торжественным голосом Лозану:

– Я доверяю вам мою жену и моего сына.

Оба француза опустились на колени и поцеловали руку короля, с клятвой верности. Потом, передав ребенка на руки м-рис Лэбади, Яков обнял свою жену и выразил свое чувство в долгом безмолвном поцелуе. В руках у Анны была корзинка с пищей для ребенка; первым с фонарем шел С-т-Виктор, потом Лозан под руку с королевой, м-рис Лэбади с ребенком и за нею Анна. Они тихо спустились по лестнице, затем прошли большую галерею и потом сошли вниз к двери, которую С-т-Виктор отпер ключом.

Оклик часового наполнил было их сердца ужасом, но С-т-Виктор знал пароль, и они прошли беспрепятственно в тот самый сад, где Анне часто приходилось ходить вслед за м-рис Лэбади, когда она выносила гулять маленького принца.

Свет из окон отражался в каплях дождя, падавшего вокруг них в эту мрачную декабрьскую ночь, и только слышались их шаги по крупному песку дорожки; между тем тепло закрытый от непогоды ребенок продолжал спокойно спать. Они подошли к другой калитке, еще несколько часовых окликнули их и пропустили; теперь они были на улице, и С-т-Виктор поднял свой фонарь, обменялся несколькими словами с человеком, сидевшим на козлах кареты, причем на момент осветился ряд безмолвных домов.

Друг за другом их посадили в карету, королеву, ребенка, няньку и Анну. Лозан и С-т-Виктор заняли наружные места. Карета покатилась по темной улице; все молчали, и только Лозан спросил королеву, не промокла ли она.

Скоро они остановились у ступеней спуска, называвшегося Хэрз-Ферри. Несколько огней мелькало по берегам, отражаясь в темной пучине реки; в ответ на тихий зов С-т-Виктора из глубины мрака послышался свисток, и с нижних ступенек лестницы поднялась фигура с фонарем.

Опять друг за другом их усадили в маленькую лодку, колебавшуюся под их ногами. Женщины сидели все вместе, нагнувшись над ребенком и не различая друг друга в темноте; Анна, отвечавшая на пожатие чьей-то руки, думала, что это м-рис Лэбади, и только ответ на восклицание Лозана, обнаружил, что это была рука королевы. Она начала было извиняться, но королева отвечала ей по итальянски своим нежным голосом;

– Ничего, мы все сестры в этой беде.

Один Лозан продолжал говорить, хотя и вполголоса, как будто он не способен был к молчанию; но среди плеска весел, быстрого течения реки и шума дождя, трудно было разобрать его, и голос его сливался с прочими звуками, и все-таки королева старалась отвечать ему едва слышным шепотом. Они едва выгребали против ветра и течения по направлению к светящейся зеленой точке на другом берегу, указывавшей путь их гребцам; когда они уже были близко, на крик С-т-Виктора отозвался Дюзион, один из прислуги, и они подъехали к ступеням, где тот встретил их с фонарем.

– Сейчас в карету, ваше величество. Она у гостиницы… готова… я побоялся здесь оставить.

Лозан произнес вполголоса несколько проклятий и едва мог выстоять от нетерпения на лестнице, сдерживаемый только необходимостью высадить из лодки королеву и ее спутниц. Он посылал второпях Дюзиона и С-т-Виктора за каретой, когда первый напомнил ему, что прежде нужно найти место, где бы могла подождать королева.

– Что это за темное здание дальше?

– Ламбетская церковь, – отвечал Дюзион.

– О, ваши протестантские церкви заперты, нам негде укрыться, – сказала со вздохом королева.

– Можно укрыться в углу у контр-форса; я стоял там, ваше величество, – сказал Дюзион.

Все пошли по его указанию.

– Что это может быть? – в испуге воскликнула королева, увидев внезапно показавшееся сильное зарево, которое отразилось в стенах и в окнах.

– Это не здесь, государыня, – успокаивал ее Лозан; это отраженный свет от огня, по другую сторону реки.

– Огни по случаю нашего изгнания. За что они так ненавидят нас? – произнесла со вздохом бедная королева.

– Это будет похуже, только нет нужды говорить об этом ее величеству, – прошептала м-рис Лэбади, передавшая при подъеме на лестницу ребенка на руки Анне. – Это горит католическая капелла С-т-Рок. Гнусные еретики!

– Молите Бога, чтобы не было пролито крови, – сказала со вздохом Анна.

Как ни ужасна для них была причина этого зарева, но благодаря ему беглецы разыскали в темноте угол между стеной церкви и контр-форсом, где они могли хоть немного защититься от дождя и скрыться от взоров всякого прохожего, если такой мог случиться в два часа ночи.

Женщины стояли, прижавшись к самой стене, чтобы защититься от капели, падавшей с крыши. Лозан ходил взад и вперед в некотором расстоянии перед ними, точно часовой, со сложенными на груди руками, и говорил все время; но, как и прежде, среди шума дождя невозможно было расслышать его слов; Мария Беатриче шептала молитвы над спящим ребенком, которого она держала в самом углу. Анна смотрела с напряженным вниманием на отраженное зарево пожара за выступом церковной стены, когда вдруг перед ней прошла та же самая фигура, которую она видела в ночь на Всех Святых – это был несомненный призрак Перегрина.

Фигура моментально исчезла во мраке; но испуг ее был настолько заметен, что обратил внимание графа, ходившего с другой стороны.

– Что это? Шпион?

– О, нет… ничего! Это было лицо умершего, – едва могла выговорить Анна.

– Бедное дитя, она совсем растерялась, – сказала тихо королева, между тем как Лозан обнажил свою шпагу и сказал:

– Если это шпион, то у него сейчас же будет мертвое лицо, и он бросился на дорогу, но скоро вернулся назад, объявив, что никто не приходил, кроме одного из гребцов, который бегал, чтобы поторопить карету; но как его можно было видеть, стоя у стены церкви? В это время послышался шум колес приближающейся кареты, и все внимание было поглощено одним, чтобы занять как можно скорее в ней место, что и было сделано в том же порядке, как и раньше; наконец, карета тронулась и покатилась по дороге между болотами, окружавшими тогда Ламбет. Тут возобновились беспокойные вопросы о том, что и кого видела мадемуазель, как называл ее Лозан.

– О, мсье, – воскликнула несчастная девушка, путаясь от волнения в своем французском языке, – это был призрак. Не живой человек.

– Может ли мадемуазель убедить меня в этом? Мертвых я не боюсь, а с живыми справлюсь.

– Его нет в живых, – сказал она едва слышно, дрожащим голосом.

– Но кто это, если мадемуазель так уверена? – продолжал спрашивать француз.

– О! Я его хорошо знаю, – произнесла Анна, совсем растерявшись.